Павлов, Семён Андреевич
| Семён Андреевич Павлов | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Жанр: |
живопись, графика |
Семён Андреевич Павлов (1893—1941) — советский художник.
Биография
Семён Андреевич Павлов родился в 1893 году в Санкт-Петербурге. Учился в художественной школе при Обществе поощрения художников, параллельно с учёбой работал на художественно-гравёрном отделении Петроградской фабрики «Гознака». Окончив школу, поступил на учёбу в Академию художеств. Работал в мастерской известных ленинградских художников Дмитрия Николаевича Кардовского и Василия Ивановича Шухаева. С 1918 года принимал участие в художественных выставках[1].
Окончив Академию в 1922 году, занялся профессиональной творческой деятельностью. Состоял членом объединения «Община художников», являлся одним из членов-учредителей Ленинградского филиала Ассоциации художников революционной России (впоследствии — Ассоциация художников революции), ставшего предтечей Ленинградского отделения Союза художников СССР. С 1929 года активно занимался преподавательской работой, преподавал в Ленинградском ВХУТЕИНе (ныне — Ленинградский высший художественно-технический институт), затем в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры (ныне — имени И. Е. Репина)[1].
Являлся автором многих художественных работ, в настоящее время хранящихся в фондах Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Центрального музея Вооружённых Сил Российской Федерации, Государственном центральном музее современной истории России. Одни из наиболее значительных выставок, в которых принимал участие Семён Павлов — выставки к 10- и 15-летию Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Наиболее известны его пейзажные работы, в том числе: «Василеостровский пейзаж» (1923), «Зима» (1923), «Зимний пейзаж» (1924), «Индустриальный пейзаж» (1925), «Зимний пейзаж. На окраине» (1926) и т. д. Кроме того, творил в жанрах натюрморта и портрета[1].
В 1941 году Павлов погиб во время блокады Ленинграда[1].
Напишите отзыв о статье "Павлов, Семён Андреевич"
Примечания
Отрывок, характеризующий Павлов, Семён Андреевич
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
