Паизиелло, Джованни
| Джованни Паизиелло Giovanni Paisiello | |
 Портрет кисти Виже-Лебрен, 1791 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Годы активности | |
| Профессии | |
| Жанры | |
Джованни Паизиелло (итал. Giovanni Paisiello, 9 мая 1741, Роккафорцата, Таранто — 5 июня 1816, Неаполь) — итальянский композитор, представитель неаполитанской оперной школы, много работавший в России. Выдающийся мастер комического реализма, он оказал значительное влияние на формирование стиля Моцарта и Россини.
Биография
Начальное музыкальное образование Джованни Паизиелло получил в школе иезуитов в Таранто, в 1754—1763 годах учился в Неаполе, в консерватории «Сант-Онофрио а Капуана», где одним из его учителей был Франческо Дуранте. Успех оперы-буффа «Болтун» (Il сiarlone), поставленной в 1764 году в Болонье, вдохновил Паизиелло на продолжение работы преимущественно в этом жанре[1]. В следующие годы его оперы после премьеры в Неаполе, где композитор жил с 1766 года, с неизменным успехом ставились и в других городах Италии. Заказы приходили из Милана, Венеции, Модены; наиболее известные оперы этого периода — «Китайский идол» (L’idolo cinese, 1766), «Дон Кихот» (Don Chisciotte della Mancia, 1769), «Артаксеркс» (1771), «Александр в Индии» (Alessandro nelle Indie, 1773), «Андромеда» (1774).
В Петербурге
К середине 70-х годов слава композитора вышла за пределы Италии. В 1776 году Паизиелло был приглашён Екатериной II в Петербург и стал, после Б. Галуппи и Т. Траэтты, третьим выдающимся итальянским композитором, возглавлявшим музыкальную жизнь столицы Российской империи. Придворным композитором Паизиелло оставался до 1784 года.
В Петербурге написал не менее 10 опер и интермедий, дебютной стала опера «Ниттети», написанная на либретто Пьетро Метастазио (1777), а наиболее известные из написанных в России «Служанка-госпожа» на либретто Дж. Федерико (La Serva padrona, 1781) и «Севильский цирюльник» по комедии П. Бомарше (Il Barbiere di Siviglia, 1782). Оперы Паизиелло исполнялись как в придворном, так и в городском общедоступном театре — Малом (Вольном) на Царицыном лугу (ныне Марсово поле).
В 1783 году в Большой Каменный театр в Петербурге[1] был открыт представлением оперы «Лунный мир» на либретто К. Гольдони
Паизиелло писал также музыку для придворных празднеств — дивертисменты для духовых инструментов. Он давал уроки музыки великой княгине Марии Фёдоровне, для которой сочинял клавирные пьесы и инструментальные ансамбли; для своей ученицы Паизиелло написал учебное пособие «Правила хорошего аккомпанемента на клавесине» (Regole per bene accompagnare il partimento: о sia il basso fondamentale sopra il Cembalo, 1782).
Как придворный капельмейстер, Паизиелло участвовал и в петербургских духовных концертах, для которых были написаны, в частности, «Страсти Иисуса Христа» на либретто П. Метастазио (Passione di Gesu Cristo, 1783).
После Петербурга
В 1784 году Паизиелло вернулся на родину и стал придворным капельмейстером и композитором короля Неаполя. К этому времени Паизиелло уже получил признание и в Вене, для которой в 1784 году написал оперу «Король Теодор в Венеции» (Il re Teodoro in Venezia, 1784); во этот период, наряду с оперой-буффа («Пещера Трофония», «Мельничиха» и др.), композитор всё чаще обращается к жанру опере-сериа, в Неаполе рождаются «Антигон» (Antigono, 1785), «Федра» (1788), «Покинутая Дидона» (Didone abbandonata, 1794), «Андромаха» (1797) и др.
В 1799 году французские войска при поддержке итальянских повстанцев свергли неаполитанского Бурбона и Паизиелло получил пост директора национальной музыки в созданной Наполеоном Партенопейской республике. Через полгода, когда французские войска ушли, Республика пала; вернувшийся король обвинил Паизиелло в измене за переход на сторону мятежников и отстранил от должности[2].
Но среди многочисленных поклонников композитора был и Наполеон, который в 1802 году пригласил Паизиелло в Париж. Здесь в 1803 году Паизиелло написал на французское либретто Ф. Кино «Прозерпину», выдержанную в традициях старой итальянской оперы-сериа; после Глюка, Сальери и Керубини парижская публика оперу не приняла. Написав для коронации Наполеона в 1804 году мессу и Те Deum, композитор вернулся в Неаполь.
Последнюю свою оперру, «Пифагорейцы» (I pittagorici), Паизиелло написал в 1808 году[1].
Творчество
Паизиелло написал в общей сложности более 100 опер[2]; в своих операх-сериа композитор в целом не отходил от старой итальянской традиции и писал их в основном на либретто, уже многократно использованные его коллегами, иначе обстоит дело с оперой-буффа, крупнейшим мастером которой, наряду с Никколо Пиччинни, считается Паизиелло. Обладая даром метких и острых характеристик, искусно используя контрасты, Паизиелло создавал яркие и запоминающиеся музыкально-сценические образы, не только комические, но порою и сатирические. Лучшее в его операх-сериа — элементы оперы-буффа; в то же время и комическую оперу Паизиелло обогащал элементами других жанров: пасторали в «Мельничихе» (1789), считающейся одной из лучших комических опер XVIII века, сентиментальной буржуазной драмы в опере «Нина, или Безумная от любви» (1789), которую также относят к числу вершинных достижений композитора. В жанре комической оперы принципы Паизиелло были восприняты В. А. Моцартом и оказали значительное влияние на Джоаккино Россини.
Паизиелло принадлежат также кантаты, квартеты, симфонии, в частности 12 симфоний, написанных в 1784 году, рондо, духовные сочинения. Из сочинений, написанных в России, сохранилось 24 дивертисмента для 2 флейт, 2 кларнетов, 2 валторн и фагота, некоторые из которых имеют программные подзаголовки: «Диана», «Полдень», «Заход солнца», «Отход ко сну»; а также 2 концерта для клавесина с оркестром.
Напишите отзыв о статье "Паизиелло, Джованни"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Паизиелло Д. / Келдыш Ю. В. // Окунев — Симович. — М. : Советская энциклопедия : Советский композитор, 1978. — (Музыкальная энциклопедия : [в 6 т.] / гл. ред. Ю. В. Келдыш ; 1973—1982, т. 4).</span>
- ↑ 1 2 [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_music/405/%D0%9F%D0%90%D0%98%D0%97%D0%98%D0%95%D0%9B%D0%9B%D0%9E Джованни Паизиелло] // Творческие портреты композиторов. — М.: Музыка, 1990.
</ol>
Ссылки
Отрывок, характеризующий Паизиелло, Джованни
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
