Паиль, Меир

Меир Паиль
ивр. ‏מאיר פעיל‏‎
Имя при рождении	Меир Пилевский
Гражданство	Израиль Израиль
Созывы кнессета	8, 9
Должность в армии	командир бригады, командира «Центральных офицерских курсов» и начальника департамента военной теории при Генеральном штабе АОИ
Другие должности	военный историк, научный директор центра «Хаганы» имени И. Галили
Партия	«Красно-голубого движение» «Мокед» «Левый лагерь Израиля»
Служба в армии	Пальмах, Армия обороны Израиля (полковник)
Образование	Тель-Авивский университет

Меир Паиль (Меир Пилевский, ивр. ‏מאיר פעיל‏‎, англ. Meir Pa'il; 19 июня 1926, Иерусалим — 15 сентября 2015, Тель-Авив) — израильский политик и историк.

Биография

Меир Паиль (Пилевский) родился в Иерусалиме во время Британского мандата в Палестине. В 1936 году его семья переехала в Холон.

Служил в «Пальмахе» с 1943 по 1948 гг. После образования государства был назначен командиром бригады в созданной Армии обороны Израиля (АОИ). До своего увольнения из АОИ в 1971 году в звании полковника, служил на должностях командира «Центральных офицерских курсов» и начальника департамента военной теории при Генеральном штабе АОИ.

После увольнения из армии учился в Тель-Авивском университете (история и исследование Ближнего востока), позже получил докторскую степень по военной и общей истории.

В 1973 году Паиль стал одним из основателей «Красно-голубого движения» (англ.), а после слияния Движения с коммунистической партией Израиля — главой образованного лево-сионистского блока «Мокед» (англ.). Он был избран в Кнессет на выборах 1973 года по списку «Мокеда» в качестве единственного его представителя . Накануне выборов 1977 года, на базе Мокеда и других подобных партий, была образована партия «Левый лагерь Израиля» (англ.). На выборах новая партия получила два мандата, и Паиль стал одним из пяти её представителей, поочередно становившимися депутатами Кнессета. Паиль покинул Кнессет после того, как на следующих выборах 1981 года партия не получила ни одного мандата.

Был также военным комментатором газеты «Га-Арец» и радиостанции «РЭКА».

Меир Паиль являлся научным директором центра «Хаганы» имени И. Галили.

Споры вокруг событий в Дейр-Ясине

Меир Паиль утверждал, что 9 апреля 1948 года он находился в арабской деревне Дейр-Ясин во время атаки на неё еврейских формирований, представляя себя, как очевидца происшедших там событий. Тем не менее, израильский историк Ури Мильштейн приводит свидетельства участников событий, не подтверждающие или отрицающие присутствие М. Паиля в Дейр-Ясине. При этом, отмечается, что М. Паиль был достаточно заметной фигурой в тогдашнем ишуве, чтобы его присутствие на месте событий прошло незамеченным. Более того, У. Мильштейн высказывает мнение, что у М. Паиля были политические причины для ложных, по его мнению, заявлений М. Паиля как о его нахождении на месте событий, так и о его свидетельствах о том, что «в Дейр-Ясине была резня».

Следует отметить, что ещё 18 марта 1948 года, до событий в Дейр-Ясине, Исраэль Галили распустил подразделение, находившееся под командованием М. Паиля, главной целью которого была борьба с организациями «Иргун» и «ЛЕХИ». Согласно Мильштейну, «возможно, что, оказавшись вне службы М. Паиль, искал способ убедить руководство в том, что „Иргун“ и „ЛЕХИ“ по-прежнему заслуживают спецподразделения под его командованием».

Свидетельства, не подтверждающие присутствие М. Паиля в Дейр-Ясине

(по)

• Моше Идельштейн : «Я не приглашал Меира Паиля, и он не был в Дейр-Ясине» (Паиль утверждал, что Идельштейн пригласил его принять участие в бое)
• Другие представители организаций «Иргун» и «ЛЕХИ» заявили, что М. Паиля в Дейр-Ясине не было, так как в противном случае им стало бы об этом известно. Зетлер, Раанан, Барзилай, Лапидот и Зеливанский заявили, что они не видели М. Паиля в Дейр-Ясине.
• Присутствие Паиля также не подтверждается представителями «Хаганы». В отчетах Шалтиэля, Марта, Эльдада и Шиффа не упоминается ни сам Паиль, ни его оперативные имена — «Авраам» и «Рам» (.
• В отличие от утверждений М. Паиля о том, что он разговаривал с бойцами Пальмаха в Дейр-Ясин, Эрен и Гихон, которые были знакомы с Паилем, заявили, что они не видели его там. Шломо Хавилио, командир «Хаганы» в западной части Иерусалима, был в Гиват-Шауле 9 апреля. При этом, он не видел там М. Паиля: «Я хорошо знал его и помнил бы, если бы он был там». Ариэли, руководивший захоронениями, тоже сказал, что он не видел Паиля в Дейр-Ясин, и «тем более, не говорил с ним ни о количестве захороненных, ни по какому-либо другому поводу».

См. также

• Арабо-израильская война (1947—1949)
• Операция «Нахшон»
• Операция «Сезон»

Ссылки

• [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/History/deir_yassin.html Deir Yassin By Mitchell Bard]
• [gazeta.rjews.net/Lib/Rabin/rabin17.html Ури Мильштейн. Рабин: рождение мифа. Глава 22. Дир Ясин]

Отрывок, характеризующий Паиль, Меир

– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.