Пакетбот

Пакетбо́т (от нем. Pack — тюк и Boot — лодка или через нидерл. раkket-bооt; также англ. Packet ship, но не путать с фр. Paquebot) — старинное почтовое (почтово-пассажирское) судно, которое применяли для перевозок почты морским путём.

«Пакетбот» — также название штампа, употребляемого в качестве почтовой пометки на корабельной почте.

Описание

Пакетбот представлял собой двухмачтовое судно, с помощью которого перевозили почту и пассажиров в некоторых странах в XVIII—XIX веках.

Вооружение пакетботов включало от 12 до 16 пушек мелкого и среднего калибра.

Более поздние пакетботы были паровыми^[≡].

В «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона» (1897) было дано следующее определения пакетбота:

Пакетбот — всякое судно, в новейшее время всего чаще пароход, который совершает правильные рейсы между определёнными портами, служа товарному и пассажирскому движениям.

История

Перевозки почты по морю на пакетботах осуществлялись с начала XVII века в Швеции, России, Великобритании, США и других странах. Самые первые морские почтовые рейсы появились в Швеции в начале 1630-х годов. Они обслуживались судами с письмами из Стокгольма в Германию.

Первые в мире регулярные почтово-пассажирские морские перевозки были открыты 3 апреля 1724 года на линии Санкт-Петербург — Любек. Для её обслуживания вначале использовали русские фрегаты «» и «Принц Александр». Сама идея о перевозке почты за границу на парусных судах принадлежала начальнику почтового управления генерал-почтмейстеру П. П. Шафирову, который доложил о ней Петру I. После одобрения этого предложения Петром два фрегата были переоборудованы для почтовых рейсов и стали именоваться почтовыми пакетботами.

Почтовый маршрут первых русских пакетботов пролегал через Балтийское море, огибал Лифляндию, Курляндию и побережье Германии и заканчивался в Любекском порту. Там почтовый груз передавался немецким почтовым властям, которые переправляли прибывшие почтовые отправления далее, в том числе в другие европейские страны. Созданная таким образом морская почтовая служба существенно дополнила сухопутную гужевую транспортировку корреспонденции из России через Ригу и Вильно. Для почтовых целей при Петре I была выстроена петербургская почтовая пристань.

Приказом Петра I вскоре на Олонецкой верфи Ладожского озера для этой линии были построены ещё шесть пакетботов: «Почт-Горн», «Почт-Ваген», «Флигель Дефам», «Куриер», «Постильон» и «Меркуриус». В дальнейшем возникла традиция именовать почтовые и посыльные суда русского флота «Курьер», «Почтальон», «Меркурий».

• Почтово-пассажирская морская перевозка по маршруту Санкт-Петербург — Любек (1830-е годы)
• Navigation des Pyroscaphes 1837.jpg

  Объявление пароходной компании о навигации трёх пироскафов между Петербургом и Любеком (1837)

• St Petersbourg 1838 Dob0102304.jpg

  Конверт письма, отправленного пироскафом «Александра» из Петербурга в Любек и далее доставленного сушей в Берлин (1838). Компания, обслуживавшая эту линию, сделала на письме пометку типа B1 — в виде буквы «R» (от нем. «Russland» — «Россия»)

Назначение командовать пакетботами получали лейтенанты русского флота. Военные моряки были задействованы в обслуживании гражданской почты до первой четверти XIX века.

В XIX веке на замену парусным пакетботам пришли паровые^[≡].

Штампы

На отправлениях судовой почты часто встречаются штампы с текстом фр. «Paquebot» («Пакетбот»), что является свидетельством способа их пересылки.

Эти штампы могут различаться по форме и встречаются следующих видов: прямоугольные, круглые, овальные, с рамкой и без рамки.

• Примеры оттисков прямоугольных штампов «Paquebot» («Пакетбот») в рамке
• Lettre Egypte Le Caire 1876.png

  Конверт корабельной почты с красным штампом и текстом в три строки, отправленный из Египта во Францию и франкированный ранними египетскими марками (1876)

• USSR 1963 postcard Mi.2778 paquebot.jpg

  Советская открытка с чёрным штампом, отправленная с круизного лайнера «Михаил Калинин», франкированная маркой СССР «К 20-летию Курской битвы» (Михель # 2778) и помеченная почтовым штемпелем Копенгагена (1963)

Известные пакетботы

Названия некоторых пакетботов вошли в историю мореплавания и военно-морского флота России:

• Пакетботы «Святой Пётр» и «Святой Павел» участвовали во Второй Камчатской экспедиции.
• В Хиосском сражении (1770) принимали участие 9 линейных кораблей, 3 фрегата, 1 бомбардирский корабль, 3 пинка, 13 более мелких судов и пакетбот «Почтальон».

Известные командиры пакетботов

Отдельными известными российскими пакетботами командовали следующие лица:

• Витус Беринг — знаменитый русский мореплаватель датского происхождения. Во время Второй Камчатской экспедиции Беринг стоял во главе пакетбота «Святой Пётр».
• Михаил Коняев — капитан-генерал майорского ранга, герой Патрасского сражения. В чине лейтенанта Михаил Тимофеевич командовал пакетботами «Меркурий», «Лебедь» и «Сокол».
• Андрей Разумовский — участник Первой Архипелагской экспедиции и Чесменского боя. Службу начинал командиром пакетбота «Быстрый».
• Дмитрий Лаптев — русский полярный исследователь, в честь которого назван пролив. В 1727 году Дмитрий Яковлевич командовал пакетботом между Кронштадтом и Любеком.

См. также

• Корабельная почта

Литература

• Вигилев А. Н. [www.pochtovik.su/article01/his2/7.html История отечественной почты.] — М., 1977. — Ч. 2. [См. По льду и по воде.] (Проверено 16 марта 2010)

Ссылки

• Новосёлов В. А. [mirmarok.ru/prim/view_article/259/ Глава 11. Почты разные нужны, марки разные важны. Морская почта]. Знакомство с филателией: Мир филателии. Смоленск: Мир м@рок; Союз филателистов России (30 октября 2008). — Электронная книга. Проверено 16 марта 2010. [www.webcitation.org/65QYLxUhm Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].

Портал «Филателия»   Портал «Морской портал»

Отрывок, характеризующий Пакетбот

– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.