Пакт о нейтралитете между СССР и Японией (1941)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Пакт о нейтралитете между СССР и Японией — советско-японский договор о взаимном нейтралитете, подписанный в Москве 13 апреля 1941, через два года после пограничного конфликта на реке Халхин-гол. Был денонсирован СССР 5 апреля 1945 года.





Подписание

Пакт о нейтралитете (яп. 日ソ中立条約, ниссо тю: рицу дзё: яку) подписан в Москве 13 апреля 1941 года[1]. Со стороны СССР договор подписал Молотов, со стороны Японии — министр иностранных дел Ёсукэ Мацуока (яп. 松岡洋右) и посол Японии в СССР Татекава. Ратифицирован 25 апреля 1941 года. Договор был заключен на 5 лет с момента ратификации: с 25 апреля 1941 по 25 апреля 1946 и автоматически продлевался до 1951. К пакту прилагались декларация и обменные письма.

Подписанию предшествовала беседа между Мацуокой и Сталиным 12 апреля, когда было достигнуто согласие по ряду спорных вопросов (например, о Северном Сахалине и японских концессиях). Япония отказалась от требования продать ей Северный Сахалин в обмен на обещание поставки 100 тыс. тонн нефти.

Согласно статье 2, «в случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта».

В декларации (являвшейся приложением к пакту), которую в этот же день подписали Молотов, Мацуока и Ёсицугу Татэкава, содержалось обязательство уважать территориальную целостность и неприкосновенность МНР и Маньчжоу-го (признание государств «де-юре»). В обменных письмах Мацуока обещал заключить торговое соглашение и рыболовное соглашение, ликвидировать японские концессии на Северном Сахалине и учредить комиссию из представителей СССР, Японии, МНР и Манчжоу-Го для урегулирования пограничных вопросов.

Реакция в мире

Реакция в мире на заключенный договор была отрицательной, как в странах гитлеровской коалиции, так и в Англии, Франции и США. Руководство Германии и Италии негативно восприняли этот договор так как теряли союзника в готовящейся ими войне с Советским Союзом.

С крайней озабоченностью договор был воспринят в США и Великобритании. Правительства этих стран опасались, что договор развяжет Японии руки и позволит ей расширить свою экспансию на юг Восточной Азии. США отреагировали введением торговых санкций против СССР наподобие тех, которые они ввели после заключения за два года до того пакта о ненападении с Германией. В прессе советско-японский договор рассматривался как сильный удар по американской дипломатии.

Кроме того, американцы опасались за судьбу военной помощи китайцам — в то время основная поддержка Китаю шла из СССР. В самом Китае новости о договоре вызвали сильное разочарование, многие восприняли его как предательство. Советское правительство успокоилo Чан Кайши, что оно не собирается сокращать оказываемую его стране помощь, однако с началом войны с Германией военные поставки в Китай прекратились и советники были отозваны.[2]

Последствия

Пакт позволил СССР обезопасить свои восточные границы на случай конфликта с Германией. Япония, в свою очередь, развязала себе руки в разработке плана Войны за Великую Восточную Азию против США, Голландии и Великобритании.

С. А. Лозовский (заместитель Молотова, отвечавший в НКИД СССР за отношения с Японией), писал в секретной записке Сталину 15 января 1945 года: «…в первый период советско-германской войны мы были заинтересованы больше, чем японцы, в сохранении пакта, а начиная со Сталинграда японцы заинтересованы больше, чем мы, в сохранении пакта о нейтралитете»[3].

За время действия пакта обе стороны допускали отдельные нарушения. Япония иногда задерживала советские рыболовные суда и топила транспорты, а СССР иногда предоставлял свои аэродромы американским военным самолетамК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3716 дней].

Расторжение пакта

Согласно пункту 3, «Настоящий пакт вступает в силу со дня его ратификации обеими договаривающимися сторонами и сохраняет силу в течение пяти лет. Если ни одна из договаривающихся сторон не денонсирует пакт за год до истечения срока, он будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.» 5 апреля 1945 года В. М. Молотов принял посла Японии в СССР Наотакэ Сато (англ.) и сделал ему заявление о денонсации пакта о нейтралитете. Согласно его заявлению, в условиях, когда Япония воюет с Англией и США, союзниками СССР, пакт теряет смысл и продление его становится невозможным.

Н. Сато напомнил, что пакт действует до 13 апреля 1946 года и выразил надежду, что это условие будет выполнено советской стороной. Молотов ответил, что «фактически советско-японские отношения вернутся к тому положению, в котором они находились до заключения пакта». Сато заметил, что юридически это означает аннулирование, а не денонсацию договора. Молотов согласился с Н. Сато, что с точки зрения самого пакта о нейтралитете, будучи лишь денонсированным (а не аннулированным), он может юридически сохранить свою силу до 25 апреля 1946 г.[4]

16 апреля 1945 года в статье в журнале «Тайм» (США) было отмечено, что, хотя формально пакт оставался в силе до 13 апреля 1946 года, тон советского комиссара по иностранным делам подразумевал что, невзирая на это, СССР может вскоре начать войну с Японией.[5] 9 августа 1945 года СССР начал войну с Японией, что де-факто прекратило действие пакта о нейтралитете.

Напишите отзыв о статье "Пакт о нейтралитете между СССР и Японией (1941)"

Примечания

  1. «Заключение Пакта о нейтралитете между Советским Союзом и Японией» Газета «Известия» № 88 (7464) от 15 апреля 1941 года
  2. Славинский Б. Н. Пакт о нейтралитете между СССР и Японией: дипломатическая история, 1941—1945 гг. М.: Новина, 1995. 336 с.
  3. Славинский Б. Н. Ялтинская конференция и проблема северных территорий. М. 1996, с. 75-87
  4. К. Е. Черевко [www.erlib.com/%D0%9A%D0%B8%D1%80%D0%B8%D0%BB%D0%BB_%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BA%D0%BE/%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%BF_%D0%B8_%D0%BC%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D1%82_%D0%BF%D1%80%D0%BE%D1%82%D0%B8%D0%B2_%D1%81%D0%B0%D0%BC%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%BC%D0%B5%D1%87%D0%B0/19/ Серп и молот против самурайского меча]. М. 2003
  5. [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,775556,00.html «So Sorry, Mr. Sato»] in Time Magazine, April 16 1945

Ссылки

  • [www.ru.emb-japan.go.jp/RELATIONSHIP/MAINDOCS/1941.html Веб-сайт Посольства Японии в России]
  • [bdsa.ru/index.php/совнарком-1941-год/1797-384-13-1941 Текст Пакта вместе с приложениями]

Отрывок, характеризующий Пакт о нейтралитете между СССР и Японией (1941)

«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.