Пакт четырёх

«Пакт четырёх» — международный договор, подписанный представителями Италии, Великобритании, Германии и Франции 15 июля 1933 года в Риме. Договор предполагал политическое сотрудничество между четырьмя державами в Лиге Наций с целью устранения угрозы войны в Европе. Предполагалось, что основные усилия «пакта четырёх» будут направлены на пересмотр некоторых положений Версальских мирных договоров 1919—1920 гг. (как, например, признание равноправия в вооружении за Австрией, Венгрией и Болгарией). Негласно предполагалось, что ревизии подвергнутся и некоторые версальские границы (между Германией и Польшей и между Венгрией и её соседями). Договор был ратифицирован только в Италии и не вступил в силу.

Переговоры по подготовке «пакта четырёх» (март — июль 1933)

Идея «пакта четырёх» западноевропейских великих держав была публично выдвинута премьер-министром Италии Б. Муссолини в октябре 1932 г. В начале 1933 года для обсуждения основ данного проекта в Рим прибыл новый посол Франции А. де Жувенель. Высказывались надежды, что сотрудничество между великими державами могло бы снять напряжённость между ними и снизить вероятность новой европейской войны. В начале марта 1933 года в Рим прибыл премьер-министр Великобритании Дж. Макдональд, также поддержавший идею «пакта четырёх».

18 марта 1933 года дуче направил Франции, Великобритании и Германии приглашение сформировать вместе с Италией «директорию», которая должна была взять на себя решение международных проблем в Европе. Все приглашённые стороны высказали свою заинтересованность в начале переговоров на основе проекта Муссолини. Проектом устанавливалась возможность пересмотра мирных договоров «законными путями» согласно статье 19 устава Лиги наций. Подтверждалось равенство прав Германии и её бывших союзников (Австрии, Венгрии и Болгарии) в области вооружений. Остальные положения требовали согласования политики четырёх держав по всем спорным международным вопросам в Европе и за ее пределами.

Идея «пакта четырёх», однако, вызвала жёсткую критику Польши, стран Малой Антанты (Чехословакия, Румыния, Югославия) и СССР. Более того, противники «пакта» начали активные консультации, которые, привели к подписанию Лондонской конвенции об определении агрессии в начале июля 1933 года. Франция, опасаясь распада своей системы альянсов с Польшей и Малой Антантой, летом 1933 года отказалась от поддержки принципа пересмотра границ в пользу Германии и Венгрии. Благодаря потеплению отношений между центральноевропейскими союзниками Франции и СССР (и одновременному обострению отношений между Берлином и Москвой и прекращению их раппальского сотрудничества), французские дипломаты начали выдвигать осенью 1933 года идею заключения «Восточного Локарно», связывающего Францию и СССР (частично эта идея была осуществлена в 1935 году, когда были подписаны франко-советский и советско-чехословацкий договоры).

Реакция СССР на «пакт четырёх»

Выражая своё недовольство по поводу «пакта четырёх», Москва прежде всего указывала, что её не устраивало то, что СССР был оставлен за рамками такого крупного соглашения. «Без нас — следовательно, против нас», — намекали сотрудники НКИД СССР французским дипломатам. Вместе с тем, советская дипломатия давала понять, что некоторые составляющие «пакта четырёх» её устраивали: так, Москва не возражала против изменения границ между Венгрией (и Италией) с одной стороны и Малой Антантой — с другой стороны.

В то же время, касаясь идеи пересмотра границ на Южной Балтике (между Германией, Польшей и прибалтийскими странами), наркоминдел М. Литвинов заявлял, что СССР не хочет смотреть «безучастно» на данный процесс. Советское понимание «участия» СССР в пересмотре балтийских границ было раскрыто тайным эмиссаром Кремля в Варшаве Карлом Радеком летом 1933 года. По поручению И. Сталина, Радек предложил полякам план, по которому Польша бы аннексировала Литву, а Советский Союз получил бы другие компенсации. Вместе с тем, польский диктатор Ю. Пилсудский не принял это предложение, которое подразумевало возвращение Германии Данцигского коридора в обмен на Литву.

Провал идеи «пакта четырех» (лето — осень 1933)

Лишённый своего первоначального ревизионистского посыла и приведённый в соответствие с Уставом Лиги Наций, 7 июня 1933 года текст «пакта четырёх» был парафирован и через месяц подписан. Однако, ввиду того, что в нём игнорировались территориальные претензии Германии (а также Венгрии), и ввиду активизации советско-французских отношений, сотрудничество в рамках «пакта четырёх» с западными великими державами потеряло свою привлекательность для Берлина. После объявления Германией о выходе из конференции по разоружению и из Лиги Наций в октябре 1933 года, отношения между Берлином и другими членами пакта ещё более обострились, и проект «европейской директории» был снят с повестки дня.

Отрывок, характеризующий Пакт четырёх

Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.