Пак Чон Хи

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Это имя — корейское; «Пак» — фамилия, а не личное имя; личное имя этого человека — «Чон Хи (Чонхи)». У корейцев нет отчества или среднего имени.
Пак Чонхи (Пак Чжон Хи)
박정희
朴正熙
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Республики Корея
17 декабря 1963 года — 26 октября 1979 года
Предшественник: Юн Бо Сон
Преемник: Чхве Гю Ха
Генеральный секретарь Верховного Совета Национальной Перестройки
3 июля 1961 года — 17 декабря 1963 года
Предшественник: Чан До Ён
Преемник: должность упразднена
 
Рождение: 14 ноября 1917(1917-11-14)
Киби, Кэйсё-хокудо, Корея, Японская империя
Смерть: 26 октября 1979(1979-10-26) (61 год)
Сеул, Республика Корея
Супруга: Юк Ён Су
Дети: Пак Кын Хе
Партия: Демократическая республиканская партия
 
Военная служба
Годы службы: 1942—1945, 1948, 1950—1961
Принадлежность: Маньчжоу-го Маньчжоу-го,
Республика Корея Республика Корея
Род войск: армия
Звание: лейтенант
генерал армии
Командовал: 2-я армия Республики Корея
Сражения: Корейская война
 
Автограф:
 
Награды:

Орден «За заслуги в создании государства»
Пак Чон Хи
Хангыль 박정희
Ханча 朴正熙
Маккьюн —
Райшауэр
Pak Chŏnghŭi
Новая романизация Bak Jeonghui

Пак Чонхи (кор. 박정희?, 朴正熙?</span>, ранее было принято написание Пак Чжон Хи, (1917—1979) — военный и государственный деятель Республики Корея, президент страны в 1963—1979 годах. Известен как своими экономическими реформами, позволившими обогнать экономику конкурента — Северной Кореи, так и политическими репрессиями. Убит в результате покушения 26 октября 1979 года.





Молодые годы и военная карьера

Пак Чонхи родился 14 ноября 1917 в Куми, провинция Кёнсан-Пукто, в то время Корея находилась под властью Японии. Его родителями были Пак Сон Бин и Пэк Нам Хи, у него было шестеро старших братьев и сестер. Несмотря на то, что семья Пака была незнатного происхождения, в 1932 он поступил в престижную учительскую гимназию в городе Тайкю (Тэгу) и окончил её в 1937, после чего на протяжении нескольких лет преподавал в Бункэе (Мунгёне).

В апреле 1940 Пак поступил в военную академию армии Маньчжоу-Го, созданной при поддержке командования Квантунской армии, и по завершении учёбы в ней в 1942 в числе лучших выпускников был отобран для дальнейшего обучения в Военной академии Императорской армии Японии. Окончив академию третьим в своём выпуске, Пак в звании лейтенанта до конца Второй мировой войны служил в 8-й пехотной дивизии армии Маньчжоу-Го под японским именем Такаки Масао (яп. 高木正雄). После войны Пак вступил в коммунистическую ячейку, был арестован и приговорён к смертной казни, но помилован по личному распоряжению президента Ли Сын Мана, который сделал это по просьбе корейских военных и своего американского военного советника Джеймса Хаусмана.[1] После этого Пак выдал властям список коммунистических деятелей внутри армии (включая собственного брата Пак Тон Хи) и стал офицером военной разведки, занимавшейся выявлением и уничтожением коммунистов, но вскоре был уволен из армии. Во время Корейской войны 1950—1953 возвращён в армию, отличился в боях и стал экспертом по логистике, пройдя в течение года специальную подготовку в США (Форт Силл, штат Оклахома). За время Корейской войны Пак сделал карьеру, получив первое генеральское звание.

Политическая карьера

Государственный переворот 1961 года и возвращение к президентской форме правления

После Апрельской революции 1960 года к власти в Корее пришло новое руководство во главе с номинальным президентом Юн Бо Соном. Реальная власть принадлежала премьер-министру, Чан Мёну.

Юн Бо Сон и Чан Мён не имели поддержки большинства демократической партии, не смогли договориться о составе кабинета министров и трижды проводили перестановки в кабинете министров в течение пяти месяцев. Экономика страны за время правления Ли Сын Мана погрязла в коррупции, полиция была деморализована, постоянно шли массовые выступления студентов, требовавших политических и экономических реформ.

В этих условиях корейская армия взяла власть в свои руки. Пак Чонхи возглавил военную революцию 16 мая в 1961, которая положила конец политическому хаосу. Одним из первых шагов военных властей стало создание 19 июня 1961 Корейского Центрального разведывательного управления (КЦРУ) для пресечения действий всех потенциальных врагов режима, внешних и внутренних. Первым директором КЦРУ стал полковник в отставке Ким Джон Пхиль, родственник Пак Чонхи и один из организаторов переворота 16 мая.

Несмотря на сопротивление премьера Чан Мёна, президент Юн Бо Сон встал на сторону восставших военных и убедил руководство США, а также командиров других подразделений южнокорейской армии не вмешиваться в ход событий. Чтобы обеспечить формальную легитимность режима, Юн Бо Сон ещё некоторое время оставался на посту президента, и ушел в отставку 24 марта 1962. Вскоре Пак Чонхи был повышен в звании до генерал-лейтенанта, затем стал исполняющим обязанности президента с марта 1962, а также с июля 1961 по декабрь 1963 — главой Верховного Совета Национальной Перестройки и был повышен в звании до генерала армии (кор. 대장).

Под давлением администрации Дж. Ф. Кеннеди Пак Чонхи согласился восстановить гражданское правление, и 17 декабря 1962 года состоялся референдум, на котором за возвращение страны к президентской форме правления проголосовало 78,9 % участников. После этого было объявлено о проведении в 1963 году президентских выборов.

Поначалу Пак Чонхи не собирался баллотироваться в президенты, но 10 марта 1963 КЦРУ раскрыло заговор группы высокопоставленных армейских офицеров, которые хотели отлучить Пака от власти и создать своё правительство. Помимо этого, 14 марта у штаб-квартиры хунты собралось несколько десятков офицеров, в том числе «молодых полковников», которые требовали, чтобы Пак не уходил. После этого Пак вступил в предвыборную борьбу: 30 августа 1963 года он ушёл с действительной военной службы и выставил свою кандидатуру на пост президента от специально созданной им Демократической республиканской партии (ДРП).

Предвыборные дебаты принесли Паку дополнительный успех, поскольку политики старой школы не имели позитивной социально-экономической программы и фактически призывали к возврату к временам Ли Сын Мана. На фоне их заявлений конкретная экономическая программа Пака выигрывала.[1]

Президентские выборы состоялись 15 октября 1963 года, Пак Чонхи победил Юн Бо Сона с незначительным отрывом (46,6 % голосов против 45,1 %).[2]

Экономические реформы

Когда Пак Чонхи пришёл к власти в 1961, доход на душу населения в Южной Корее составлял $72, а главный военно-политический соперник — Северная Корея — обладал большой экономической и военной мощью, поскольку на севере Корейского полуострова осталось большое количество промышленных предприятий, построенных в колониальный период, кроме того, Северной Корее оказывали военно-экономическую помощь Советский Союз и страны социалистического лагеря. Поэтому Пак Чонхи взял курс на проведение экспорт-ориентированной индустриализации. В качестве основного стратегического партнера Пак рассматривал Японию, и приложил немалые усилия для нормализации отношений с ней, заключив в 1965 договор об отношениях между Японией и Кореей. Эти шаги были встречены резкими протестами и массовыми выступлениями жителей Южной Кореи, поскольку в стране были достаточно сильны антияпонские настроения. Тем не менее, благодаря политике правительства Пак Чонхи Корее удалось привлечь японский капитал и технологии для развития своей экономики, значительную помощь также оказали США. В обмен на поддержку США во Вьетнамской войне Южная Корея получила от США десятки миллиардов долларов в виде грантов, займов, субсидий, передачи технологий, предоставленные администрациями Л. Б. Джонсона и Р.Никсона.[3] Протекционистская политика правительства Пака привела также к активному росту чеболей, возникших ещё в конце Корейской войны и в настоящее время производящих почти половину ВВП страны. Также по инициативе Пака был создан ряд государственных институтов, ответственных за развитие национальной экономики — такие, как Совет экономического планирования (Economic Policy and the Economic Planning Board, EPB), Министерство торговли и промышленности (Ministry of Trade and Industry, MTI), Министерство финансов. Под его руководством Верховным Советом Национальной Перестройки был разработан первый пятилетний экономический план (1962—1966), заложивший основы программы экономического развития Южной Кореи.

Результатом политики Пак Чонхи стал бурный рост экономики страны — в 1960-е порядка 25 % в год, в 1970-е — до 45 % в год.[4]

Диктатура

Во время Вьетнамской войны 1965—1973 Пак Чонхи оказал большую помощь США. В Южный Вьетнам было переброшено две южнокорейских дивизии и одна бригада (более 300 000 человек личного состава за весь период пребывания), которые составили самый крупный иностранный воинский контингент в стране после американского.[5]. Южнокорейские солдаты хорошо зарекомендовали себя в бою, однако получили мрачную репутацию среди вьетнамцев из-за жестокости по отношению к мирному населению. В январе 1965, когда парламент Южной Кореи 106 голосами за и 11 против утвердил план участия южнокорейских войск во Вьетнамской войне, Пак Чонхи заявил, что «Южной Корее пора отучить себя от пассивной позиции и взять на себя активную роль в основных международных вопросах».[6]

Внутри страны режим Пак Чонхи отличался подавлением гражданских свобод в силу действия чрезвычайного положения, начиная с корейской войны. Конституционные гарантии свободы слова и прессы на практике часто ограничивались, а Центральное разведывательное управление Южной Кореи прибегало к арестам и пыткам противников режима.[7]

Конституция Республики Корея 1962 года ограничивала срок пребывания президента Южной Кореи на своем посту двумя сроками, и Пак Чонхи после своего переизбрания на должность президента в 1967 обещал покинуть пост в 1971. Тем не менее, в 1969 благодаря своим сторонникам в парламенте Пак Чонхи удалось провести референдум для переизбрания на президентский пост в третий раз. В 1971 Пак снова выиграл президентские выборы, одержав победу над Ким Дэ Чжуном.

Переизбравшись на третий срок, Пак Чонхи объявил о введении в стране чрезвычайного положения «в связи с опасной международной ситуацией». В октябре 1972 года он распустил парламент и приостановил действие конституции, а в ноябре 1972 на референдуме была принята новая Конституция страны, (Конституция Юсин, термин «Юсин» (維新) заимствован от Реставрации Мэйдзи (Мэйдзи Исин, 明治 維新) императорской Японии). Период с 1972 по 1979 в Южной Корее получил название четвёртой республики. Новая Конституция значительно увеличила власть Пак Чонхи, фактически легитимизировав его диктаторские полномочия. Выборы президента теперь осуществлялись коллегией выборщиков, а президентский срок был увеличен до шести лет, без ограничения количества сроков. На президентских выборах 1972 и 1978 Пак Чонхи снова был переизбран на должность президента, будучи единственным кандидатом.

К концу 1970-х по Южной Корее прокатилась волна демонстраций против режима Пак Чонхи. 16 октября 1979 студенческие демонстрации с призывами покончить с диктатурой начались в Пусанском национальном университете и выплеснулись на улицы города. К вечеру 50 000 человек собрались перед зданием мэрии Пусана, а несколько государственных учреждений подверглись нападению, после чего около 400 протестующих были арестованы, а правительство объявило военное положение в Пусане на 18 октября. 18 октября протесты вспыхнули в Масане. Более 10 тысяч студентов приняли участие в акциях протеста, начали нападения на полицейский участок и государственные учреждения, и по всему городу был введен комендантский час.

Рост массовых беспорядков привёл к обострению отношений в правительстве и в конечном счете — к убийству Пак Чонхи.

Покушения на жизнь и убийство

21 января 1968 отряд спецназа Корейской народной армии (Отряд 124) в составе 31 человека совершил попытку покушения на Пак Чонхи. Они были остановлены полицейским патрулём в 800 метрах от резиденции президента, и все, кроме двоих, были убиты или захвачены в плен. В ответ на это покушение правительство Южной Кореи создало команду 684, которая должна была убить лидера Северной Кореи Ким Ир Сена (расформирована в 1971).

Второе покушение на Пак Чонхи было совершено 15 августа 1974, когда он выступал в Национальном театре на церемонии в честь 29-й годовщины освобождения страны от японского колониального господства. Мун Се Гван (предположительно — северокорейский агент) открыл огонь из ружья в Пак Чонхи, но промахнулся, и одна из пуль ранила жену президента Юк Ён Су, которая умерла от ранения в тот же день, а другая пуля сразила насмерть находившуюся поблизости девушку. Этот эпизод был снят на видео.[8] После того как его умирающую жену унесли со сцены, Пак Чонхи продолжил свою речь.[9]

26 октября 1979 Пак Чонхи был застрелен директором Центрального разведывательного управления Южной Кореи Ким Джэ Гю. После ареста Ким Джэ Гю заявил, что Пак Чонхи являлся препятствием для демократии, и его убийство продиктовано патриотическими мотивами. До настоящего времени нет единого мнения, было ли убийство Пак Чонхи актом личной мести или попыткой переворота со стороны спецслужб[10]. Ким Джэ Гю и его сообщники были преданы суду и приговорены к смертной казни через повешение. Приговор был приведён в исполнение 24 мая 1980.

Пак Чонхи был похоронен на Сеульском национальном кладбище[en].

В массовом сознании населения Республики Корея Пак Чонхи остаётся одним из самых выдающихся политических деятелей в истории Кореи. Он считается одним из главных архитекторов корейского «экономического чуда», в то же время ему инкриминируется подавление демократических свобод и массовые репрессии.

Личная жизнь

Пак Чонхи был женат дважды, первой его женой была Ким Хо Нам (развод), второй — Юк Ён Су, от второй жены у него было две дочери и один сын. Его старшая дочь, Пак Кын Хе (р.1952) — видный корейский политик, лидер партии Сэнури, на выборах 2012 года избрана президентом Республики Корея.

Напишите отзыв о статье "Пак Чон Хи"

Примечания

  1. 1 2 [www.malchish.org/lib/politics/korea_Pack.htm Генерал Пак Чонхи. Очерк политической биографии]
  2. Nohlen, D, Grotz, F & Hartmann, C (2001) Elections in Asia: A data handbook, Volume II, p420 ISBN 0-19-924959-8
  3. www.allacademic.com/meta/p_mla_apa_research_citation/1/1/3/6/7/p113675_index.html
  4. kuims.ru/view_page.php?page=82 Республика Корея
  5. Developmental Dictatorship and the Park Chung-hee Era p248 (Homa & Sekey, 2006)
  6. Developmental Dictatorship and the Park Chung-hee Era p260 (Homa & Sekey, 2006)
  7. See Korea Week May 10, 1977, page 2 and C.I. Eugene Kim, 'Emergency, Development, and Human Rights: South Korea,' Asian Survey 18/4 (April 1978): 363—378.
  8. [www.dailymotion.com/video/x2xdd9_attempted-assassination-of-presiden Park Chung-hee assassination attempt]
  9. Shaw Karl. Power Mad!. — Praha: Metafora, 2005. — P. 13. — ISBN 80-7359-002-6.
  10. [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/october/26/newsid_2478000/2478353.stm 1979: South Korean President killed]

Ссылки

  • [web.archive.org/web/20040821054032/vestnik.tripod.com/articles/park-jong-hee.html Политическая биография Пак Чонхи]
Предшественник:
Юн Бо Сон
Президент Южной Кореи
19631979
Преемник:
Чхве Гю Ха

Отрывок, характеризующий Пак Чон Хи

– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.