Пален, Пётр Алексеевич

Пётр Алексеевич Пален нем. Peter Ludwig von der Pahlen<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Санкт-Петербургский военный губернатор
1798 — 1801
Монарх:	Павел I Александр I
Предшественник:	Фёдор Фёдорович Бугсгевден
Преемник:	Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов
Рижский генерал-губернатор
1800 — 1801
Монарх:	Павел I Александр I
Предшественник:	Ларион Тимофеевич Нагель
Преемник:	Сергей Фёдорович Голицын
Курляндский генерал-губернатор
1795 — 1797
Монарх:	Екатерина II Павел I
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Правитель Рижского наместничества
1791 — 1795
Монарх:	Екатерина II
Предшественник:	Иван Григорьевич фон Рек
Преемник:	Казимир Иванович фон Мейендорф
Рождение:	17 (28) июля 1745(1745-07-28) Курляндия и Семигалия
Смерть:	13 (25) февраля 1826(1826-02-25) (80 лет) Митава
Военная служба
Годы службы:	1760—1801
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Звание:	Генерал от кавалерии
Командовал:	Рижский кирасирский полк Конный лейб-гвардии полк
Сражения:	Русско-турецкая война (1768—1774) Русско-турецкая война (1787—1791)
Награды:	Орден Кармельской Богоматери и Святого Лазаря Иерусалимского (Франция)

Граф (с 1799) Пётр Алексе́евич Пален (Петер Людвиг фон дер Пален; нем. Peter Ludwig von der Pahlen; 17 [28] июля 1745 —13 [25] февраля 1826) — генерал от кавалерии (1798), один из ближайших приближённых Павла I, возглавивший заговор против него. В 1798-1801 гг. петербургский военный губернатор, до этого правитель Рижского наместничества (1792-95) и первый генерал-губернатор Курляндии (1795).

Биография

Из курляндских дворян, отец барон Арендт Дитрих Пален (1707—1753). Родился 17 июля 1745 года в имении Кауцминде Бауского уезда.

С 1760 года служил в конной гвардии, участвовал в сражениях с турками. Был ранен при Бендерах в правое колено и награждён 1 ноября 1770 орденом Св. Георгия 4-й степени «за отличное мужество при штурмовании Бендерской крепости и храбрость, с которою предводительствуя, отнимал у неприятеля бастионы, батареи и улицы».

Во время второй войны с турками отличился при штурме Очакова, 14 апреля 1789 получил орден Св. Георгия 3-й степени «во уважении на усердную службу и отличную храбрость, оказанную им при взятии приступом города и крепости Очакова, командуя колонною».

С 1792 года правитель Рижского наместничества, вёл переговоры о присоединении Курляндии, Семигалии и Пильтенского округа к Российской империи. С 1795 года курляндский генерал-губернатор.

При императоре Павле I 3 декабря 1796 года был назначен шефом Рижского кирасирского полка, стоявшего на квартирах в Риге, но вскоре одним из первых подвергся немилости. В это время в Риге по приказанию императора была приготовлена торжественная встреча для бывшего польского короля Станислава-Августа, ехавшего в Петербург. В назначенный день расставили на улицах почётную стражу, приготовили парадный обед. Но король не приехал. Как раз в этот день через Ригу проезжал, будучи выслан из Петербурга, опальный князь Зубов. Увидев русского генерала, стража отдала ему честь, а королевский обед послужил для Зубова.

Когда об этом доложили Павлу, он пришёл в бешенство и написал Палену следующее: «С удивлением уведомился я обо всех подлостях, вами оказанных в проезд князя Зубова через Ригу; из сего я и делаю сродное о свойстве вашем заключение, по коему и поведение Мое против вас соразмерено будет». В январе 1797 года Пален был уволен от должности губернатора «за почести и встречи, делаемые партикулярным людям, как-то при проезде князя Зубова, и за отлучку в Митаву для провожания его же», а 26 февраля был отставлен от должности шефа Рижского кирасирского полка и «выключен из службы».

Опора императора

Скоро Пален вновь удостоился внимания непостоянного Павла и был принят на службу с назначением инспектором кавалерии и командиром Лейб-гвардии Конного полка. Он самодовольно сравнивал себя «с теми маленькими куколками, которых можно опрокидывать и ставить вверх дном, но которые опять всегда становятся на ноги».

С помощью Кутайсова Пален быстро приобрёл доверие императора. «При Павле его способности придворного, испытанная изворотливость, неизменно хорошее настроение, умение вовремя ответить и непоколебимый апломб способствовали упрочению его влияния». Довольно скоро снискал также уважение императрицы и Нелидовой. «Невозможно, зная этого чудного старика, не любить его», — писала императрица Плещееву 9 сентября 1798 г.

Большого роста, широкоплечий, с очень благородным лицом, Пален имел вид, по свидетельству госпожи Ливен, «самый честный, самый весёлый» на свете. Обладая «большим умом, оригинальностью, добродушием, проницательностью и игривостью в разговоре», он представлял собой «образец правдивости, веселья и беззаботности». Легко неся жизненное бремя, он физически и духовно дышал «здоровьем и радостью».

Пользуясь неограниченной милостью Павла I, в течение трёх лет (1798—1801) Пален был назначен военным губернатором Санкт-Петербурга и начальником остзейских губерний, инспектором 6 военных инспекций, великим канцлером Мальтийского ордена, главным директором почт, членом совета и коллегии иностранных дел. Будущий король Людовик XVIII пожаловал ему командорский крест ордена Святого Лазаря Иерусалимского.

В августе 1800 г. граф Пален был на короткое время (до 21 октября) уволен с должности губернатора, так как император на случай готовившейся им войны с Англией поручал ему командование одной из армий, собиравшейся в то время у Брест-Литовска. На пробных маневрах Павел остался им так доволен, что тут же, близ Гатчины, возложил на него большой крест Мальтийского ордена.

Во время пребывания Палена в должности главы столицы (1798—1801) утвержден городской устав (1798), окончено возведение Михайловского замка и здания Морского кадетского корпуса. На Марсовом поле появились памятники полководцам предыдущего царствования — П. А. Румянцеву и А. В. Суворову. В столицу перемещён из Кронштадта чугунолитейный завод.

Заговор и цареубийство

Чувствуя всю непрочность своего положения, Пален встал во главе заговора, приведшего к убийству императора Павла. В последние месяцы царствования, помимо руководства столицей, он заведовал и всей внешней политикой. Устроив опалу Ростопчина, Пален занял вместо него место первоприсутствующего члена Иностранной коллегии. Он ещё более усилил своё значение с приобретением (18 февраля 1801) поста главного директора почт.

Добродушие, весёлость, беззаботность, прямота были только маской, под которой «чудный старик» скрывал в течение почти шестидесяти лет совершенно другого человека, показавшего себя только теперь. Лифляндцы в нём это отлично подметили. Они говорили, что их губернатор изучал ещё в школе пфиффикологию.

В заговоре Пален играл двойную роль, стараясь в случае неудачи отойти от участия в нём. Добился от императора Павла I письменного повеления арестовать наследника и показал его Александру Павловичу, чтобы побороть его колебания в заговоре. Накануне цареубийства заговорщиками «было выпито много вина, и многие выпили более, чем следует; в конце ужина, как говорят, Пален будто бы сказал: «Помните, господа: чтобы полакомиться яичницей, надо прежде всего разбить яйца!»

На утро после убийства, 12 марта 1801 года, граф Пален первым сообщил Военной коллегии о кончине императора Павла и пригласил всех принять присягу в 8 часов утра на верность императору Александру. Однако он приобрёл непримиримого врага в лице императрицы Марии Фёдоровны, которая настояла на прекращении его карьеры. Уволен в отставку «за болезнями от всех дел» 1 апреля 1801 года с приказанием немедленно выехать в своё курляндское поместье Гросс-Экау.

В курляндских имениях Пален прожил четверть века, пережив даже императора Александра. Своим гостям он откровенно рассказывал подробности подготовки и осуществления «тираноубийства». Скончался 13 февраля 1826 года в Митаве без раскаяния в цареубийстве, заявляя, что совершил «величайший подвиг».

Семья

Пален был женат с 20 мая 1773 года на Юлиане Ивановне (1751—1814), дочери барона Эрнеста-Иоганна Шеппинга (1711—1777) от брака с баронессой Юлианой-Агатой Гейкинг, наследнице имения Ислиц близ г. Бауск в Курляндии. В 1799 году Юлиана Ивановна была назначена гофмейстериной двора великого князя Александра Павловича и в том же году сопровождала в Вену великую княгиню Александру Павловну, вышедшую замуж за эрцгерцога Иосифа. Дети:

• Наталья (1774-1862), замужем за графом Георгом фон Дунтен;
• Павел (1775—1834), генерал от кавалерии, отец графини Юлии Самойловой;
• Пётр (1777—1864), генерал от кавалерии, русский посол во Франции;
• Луиза (1778—1831), замужем за графом К. И. Медемом (1763—1838), российским послом в Вашингтоне;
• Фёдор (1780—1863), крупный дипломат.
• Юлия (1782—1862), замужем за графом Павлом Ивановичем Тизенгаузеном;
• София (1783—1832), фрейлина;
• Иван (1784—1856), генерал, отец министра юстиции К. И. Палена;
• Генриетта (1788—1866), замужем за бароном Петером Теодором фон Ган;
• Николай (1790—1884), владелец майората Экау.

По свидетельству графини В. Н. Головиной холодная, строгая, неприветливая графиня Пален внушала первоначально недоверие молодым великому князю и великой княгине, двором которых она управляла. Они предполагали, что ей поручено наблюдать за ними и отдавать отчёт во всем, происходившем у них; но вскоре княгиня Елизавета Алексеевна вполне оценила характер графини Пален, внушавший к себе уважение, и в ответ на её привязанность ответила такими же чувствами. Сама нежная мать, графиня в особенности была полезна, когда Елизавета Алексеевна лишилась дочери Марии.

Художественный образ

В 1908 году Д. С. Мережковский написал пьесу «Павел I», которая стала очень популярна и шла на сценах разных театров много лет. В 2003 году режиссёром Виталием Мельниковым к 300-летию Санкт-Петербурга по этой пьесе был снят художественный фильм «Бедный, бедный Павел». В отличие от пьесы, акцент в фильме сделан не только на судьбе Павла I, но и на роли Палена в заговоре против императора Павла I. Пален представлен трагической фигурой, организовавшей заговор против своей воли, заботясь не о себе, а о благе России. Роль Палена исполнил Олег Янковский, Павла I — Виктор Сухоруков. Фильм получил множество наград и признание у зрителей.

Киновоплощения

• Льюис Стоун в фильме «Патриот», США, 1928 год.
• Борис Горин-Горяйнов в фильме «Поручик Киже», 1934 год.
• Виктор Сухоруков в фильме «Золотой век», 2003 год.
• Олег Янковский в фильме «Бедный, бедный Павел», 2003 год.
• Игорь Ясулович в сериале «Адъютанты любви», 2005—2006 гг.

Ссылки

• Пален, Петр-Людвиг // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Пален П. А. фон дер. [memoirs.ru/texts/Palen_RS73_7_4.htm Отношение генерал-губернатора графа фон-дер-Палена к статс-секретарю Брискерну, от 15-го января 1801 г., за № 200 / Сообщ. Д. П. Сушков // Русская старина, 1873. — Т. 7. — № 4. — С. 576. — Под загл.: Попытка учредить клуб в 1801 году.]
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Пален, Пётр Алексеевич] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Пален, Пётр Алексеевич

«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…