Палеоазиатские народы

Палеоазиатские народы (также палеоазиаты, древнеазиатские народы) — ныне устаревший этнографический термин, введеный в обращение (в качестве гипотезы) русским этнографом Л. И. Шренком в середине XIX века, для обозначения ряда малочисленных северных народов (чукчи, коряки, айны и др.), населяющих Северную и Северо-восточную Сибирь, а также Курильские и Японские острова.

Проблема палеоазиатских народов

Основанием для такого группирования явилось отсутствие очевидных генетических связей их языков с большими языковыми семьями Северной Азии. Приставка палео- отражает общий для этих народов архаичный тип культуры (см. палеолит и неолит). Последующие исследование (лингвистические, этнографические и археологические) показали, что все народы, первоначально причисленные к «палеоазиатским», не могут рассматриваться как единая этническая группа, хотя и являются прямыми наследниками древнейших обитателей северо-азиатского региона. Лишь для ительменов, коряков и чукчей установлена общность происхождения, на основании соответствий в языке и культуре, и для этой группы применяется более ограниченный термин северо-восточные палеоазиаты.

Список народностей

Следующие малые народности включались в данную гипотетическую группу: чукчи, коряки, ительмены, юкагиры, чуванцы, нивхи, кеты и айны.

См. также

Папуасы и папуасские языки — сходная этнографическая проблема группирования малочисленных народностей по общему региону современного проживания и приблизительно одинаковому цивилизационному уровню на момент первых контактов с европейцами. При этом даже предварительные исследования показывают отсутствие языкового и культурного единства. Так ещё Миклухо-Маклай отмечал, что жители соседних деревень зачастую говорят на абсолютно разных языках.

Литература

• Палеоазиатские народы // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Шренк Л. И., Об инородцах Амурского края, т. 1—3, СПБ. 1883—1903;
• Левин М. Г., Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока. М., 1958.

Отрывок, характеризующий Палеоазиатские народы

«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.