Палмер, Натаниэль

Натаниэ́ль Бра́ун Па́лмер (англ. Nathaniel Brown Palmer; 1799—1877) — американский мореплаватель-просмысловик, ставший третьим человеком, достигшим берегов Антарктиды. Первооткрыватель (вместе с британцем Джорджем Пауэллом) Южных Оркнейских островов.

Начальные годы жизни

Натаниэль Браун Палмер родился 8 августа 1799 года в Стонингтоне (штат Коннектикут) в семье Натаниэля Брауна Палмера (полный тёзка своего отца) — юриста по образованию, сменившего «унылый гул зала суда на хруст стружки из-под рубанка, и посвятившего кораблестроению всю свою жизнь». Он был одним из восьмерых детей в семье. Поскольку строительство кораблей было основным занятием отца, с самых юных детских лет Палмер проводил практически всё своё время на верфи, постигая особенности сложной науки кораблестроения. Он впервые вышел в море в возрасте 12 лет. Во время Англо-американской войны и вплоть до 1818 года плавал на различных судах, курсировавших между Нью-Йорком и Новой Англией. В 1818 году (в возрасте всего 19-ти лет) стал капитаном шхуны «Galena».

Плавания в Антарктику

В 1819 году Палмер стал вторым помощником капитана промыслового судна «Hersilia» Джеймса Шеффилда (англ.  James Sheffield), направлявшегося из Стонингтона в южную Атлантику в поисках новых тюленьих угодий, охота на которых в то время приносила большой доход. На Фолклендских островах, где экипаж судна сделал стоянку, чтобы пополнить запасы свежего мяса, Палмер узнал о недавно открытых Уильямом Смитом Южных Шетландских островах. В январе 1820 года «Hersilia» дошла до вновь открытых островов и после удачного промыслового сезона 21 мая 1820 года вернулась в Стонингтон с почти 9000-ми тюленьих шкур, от продажи которых было выручено 22 000 долларов.

Свою долю Палмер вложил в промысловый бизнес и стал совладельцем шхун «Express» и «Hero» промысловой флотилии Бенджамина Пендлтона (англ.  Benjamin Pendleton), на последнем из которых был капитаном. В конце 1820 года флотилия Пендлтона открыла новый охотничий сезон и расположилась в заливе Нью-Плимут на острове Ливингстон — не самом удачном месте в случае западных штормов. 15 ноября 1920 года Пендлтон отправил Палмера на «Hero» на поиск новых более подходящих гаваней и возможных мест для охоты на тюленей. Первым Палмер исследовал остров Десепшен, на котором обнаружил исключительно удобную гавань. Далее он отправился на юг, пересёк пролив Брансфилд и 16 ноября 1820 года увидел побережье Антарктического полуострова (в январе этого же года открытого Эдвардом Брансфилдом). 17 и 18 ноября Палмер исследовал пролив Макфарлан, разделяющий острова Ливингстон и Гринвич, в котором открыл две прекрасные бухты — Янки-Харбор и на острове Полумесяца, а 20 ноября воссоединился с флотилией и продолжил промысел.

В 1821 году Палмер стал капитаном 80-тонного шлюпа «James Monroe» в составе всё той же промысловой флотилии Пендлтона. Охотничий сезон 1821-22 выдался неудачным, и Палмер отправился в продолжительную поисковую экспедицию. Точных отчётов о его плавании не сохранилось, но по сообщениям позже вышедших газет, от острова Десепшен Палмер прошёл на северо-восток вдоль края припайного льда Антарктического полуострова и 4 декабря 1821 года достиг острова Элефант (повторив маршрут Брансфилда годом ранее), где повстречал британского промысловика Джорджа Пауэлла (англ. George Powell) на шлюпе Dove, откуда они вместе взяли курс на восток и 6 декабря 1821 года обнаружили Южные Оркнейские острова. Палмер, преследовавший исключительно коммерческие интересы и не обнаруживший на островах изобилие морского зверя, 13 декабря отплыл назад и 22-го вернулся на Южные Шетландские острова.

Открытие Южных Оркнейских островов стало последним значительным вкладом Палмера в исследование Антарктики, хотя он неоднократно посещал этот регион в 1829—1831 годах.

Последующие годы жизни и память

Дальнейшая жизнь Натаниэля Палмера была связана с морским бизнесом. В 1822—1826 годах он занимался торговлей в Южной Америке, одновременно поддерживая движения за независимость стран этого материка от Испании и участвуя в доставке военных грузов Симону Боливару. Занимался проектированием небольших торговых судов. Состоялся как удачливый бизнесмен и судовладелец.

Натаниэль Палмер умер в 1877 году в Сан-Франциско после возвращения из плавания на восток. Он был похоронен в Стонингтоне неподалёку от своего особняка, позже выкупленным Историческим обществом Стонингтона.

Имя Натаниэля Палмера носят Земля Палмера и Архипелаг Палмера, а также антарктическая исследовательская станция на острове Анверс. Некоторое время Антарктический полуостров на американских картах также назывался полуостровом Палмера. В доме Палмера в Стонингтоне расположен музей.

Литература

• John Randolph Spears. [archive.org/details/captainnathaniel00spea Captain Nathaniel Brown Palmer: an old-time sailor of the sea]. — N. Y.: The Macmillan Co., 1922. OCLC [www.worldcat.org/oclc/1834630 1834630]
• William James Mills. Exploring polar frontiers : a historical encyclopedia. — ABC-CLIO, Inc, 2003. — P. 499-501, 530. — 844 p. — ISBN 1-57607-422-6.

Отрывок, характеризующий Палмер, Натаниэль

Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.