Малетер, Пал

Пал Малетер Pál Maléter<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр обороны Венгерской Народной Республики
2 ноября 1956 года — 4 ноября 1956 года
Предшественник:	Карой Янза
Преемник:	Ференц Мюнних
Рождение:	4 сентября 1917(1917-09-04) Эперьеш, Австро-Венгрия
Смерть:	16 июня 1958(1958-06-16) (40 лет) Будапешт, Венгрия
Партия:	Венгерская социалистическая рабочая партия
Награды:

Пал Малетер (венг. Pál Maléter; 4 сентября 1917, Эперьеш — 16 июня 1958, Будапешт) — венгерский военный деятель, генерал. Министр обороны в правительстве Имре Надя (ноябрь 1956).

Семья и юность

Родился в семье профессора права. Его родной город после Первой мировой войны вошёл в состав Чехословакии, в 1938, согласно «Венскому арбитражу» был передан Венгрии, а после Второй мировой войны снова стал чехословацким. Два года учился на медицинском факультете Карлова университета в Праге, работал практикантом в больнице. Вскоре после присоединения своего родного города к Венгрии переехал в Будапешт.

Военная карьера

Окончил военную Академию Людовики в Будапеште, в 1942 получил чин лейтенанта и был направлен на Восточный фронт. Участвовал в боях, попал в советский плен, где окончил специальную школу, готовившую партизан-парашютистов. Был командиром партизанского отряда, воевавшего против немцев в Трансильвании, получил звание капитана. Вступил в Коммунистическую партию (с 1948 — Венгерская партия трудящихся).

В 1945—1947 — начальник охраны правительства и президента Венгерской республики. С 1953 — полковник, командующий вспомогательными инженерными батальонами министерства обороны.

Деятельность в октябре-ноябре 1956

До октября 1956 был малоизвестен за пределами венгерской армии. Широкая известность к нему пришла после того, как он — единственный старший офицер — перешёл на сторону повстанцев во время октябрьских событий 1956 года.

25 октября министр обороны Иштван Бата поручил полковнику Малетеру прибыть к будапештским казармам Килиан, в которых были расквартированы военные строители, и предотвратить их захват демонстрантами, выступавшими против правительства. Для выполнения боевой задачи Малетеру было выделено пять танков. Первоначально действовал против повстанцев, но уже вечером 25 или в течение 26 октября вступил с ними в переговоры. 26 октября объявил министру обороны, что перешёл на сторону восставших. Участвовал в боевых действиях против советских войск в Будапеште.

После того, как 28 октября боевые действия по инициативе правительства Имре Надя были прекращены и советские войска покинули Будапешт (но не страну в целом), поведение Малетера было официально одобрено властями. Писатель Ласло Дюрко позднее отмечал: «Сразу же после объявления правительством перемирия этот высокий, статный армейский полковник стал одной из наиболее притягательных фигур не только для журналистов, с ним захотели встретиться и некоторые иностранные дипломаты; личность его оказалась в центре внимания».

С 30 октября — сопредседатель (вместе с генералом Белой Кираем) Комитета революционных вооруженных сил, руководившего повстанческими формированиями. Но между Малетером и Кираем существовало соперничество и разногласия в политическом подходе. Кирай поддерживал расправы над сторонниками прежнего режима, тогда как Малетер, напротив, стремился удерживать боевиков в рамках дисциплины и законности и даже казнил некоторых из них за внесудебные расправы. Это привело к тому, что большая часть вооружённых сил оказалась неподконтрольна комитету.

С 31 октября — член Революционного комитета обороны. С 1 ноября — первый заместитель министра обороны. В тот же день встречается с только что освобожденным из тюрьмы главой венгерской Католической церкви кардиналом Йожефом Миндсенти. Вместе с Кираем выступал против сохранения в составе правительства министров, тесно связанных с коммунистическим режимом Ракоши-Герё. Пытался установить контроль над всеми повстанческими отрядами, однако добился лишь частичного успеха — для некоторых повстанцев армейский офицер и член партии Малетер был подозрительной фигурой. Был одним из инициаторов увольнения с руководящих постов в армии партийных назначенцев и их замены на кадровых военных.

3 ноября назначен министром обороны в правительстве Имре Надя с присвоением звания генерал-майора. Выступал за скорейший вывод из Венгрии советских войск.

Арест, тюрьма, казнь

Вечером 3 ноября в составе официальной делегации прибыл на советскую военную базу Текель на острове Чепель недалеко от Будапешта. Вместе с ним в состав делегации входили министр Ференц Эрдеи, начальник Генштаба генерал Иштван Ковач и начальник оперативного управления Генштаба полковник Миклош Сюч. В полночь в зал, где проходили переговоры, прибыл председатель КГБ СССР Иван Серов и объявил об аресте всей венгерской делегации. На рассвете 4 ноября советские войска вновь вступили в Будапешт и свергли правительство Имре Надя.

Генерал Малетер и другие члены делегации сразу же после ареста были отправлены на гауптвахту, где содержались под усиленной охраной. Там с ними беседовал советский генерал Евгений Малашенко, позднее вспоминавший, что венгерских офицеров «ошеломило случившееся, но они старались держаться с достоинством».

Полтора года находился в заключении, затем предстал перед закрытым судом, на котором был приговорен к смертной казни. 16 июня 1958 приговор был приведен в исполнение — вместе с Малетером были казнены Имре Надь и журналист Миклош Гимеш.

Реабилитация

Спустя ровно 31 год после казни, в июне 1989 года, останки Надя, Малетера, Гимеша, а также казненного несколько ранее полковника Йожефа Силадьи и умершего во время следствия министра Гезы Лошонци были с высшими почестями перезахоронены в будапештском сквере Героев.

Ссылки

• Алексей Макаркин, Ольга Пашкова. [www.politcom.ru/2001/c_hist3.html Люди XX века: Пал Малетер]

Отрывок, характеризующий Малетер, Пал

Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.