Памятники И. А. Гончарову (Ульяновск)

Мемориальная доска

С увековечением памяти Ивана Александровича Гончарова (1812—1891) на его родине в Симбирске было связано несколько работ. Первая из них — установка мемориальной доски на доме, где родился писатель.

Дом был построен в конце XVIII столетия и занимал угловой участок при пересечении Большой Саратовской и Московской улиц (ныне ул. Ленина, 134/20). На протяжении всей своей истории дом принадлежал разным хозяевам. В 1880 году усадьбу приобрёл купец К. И. Юргенс. В 1898—1900 годах двухэтажное здание было перестроено, но при этом использовались и старые стены, заново облицованные кирпичом. Несмотря на значительные изменения, как внешнего облика, так и внутренней планировки, дом всё же принято считать мемориальным. В настоящее время здесь действует открытый в 1982 году музей И. А. Гончарова.

Решение установить мемориальную доску было принято ещё 4 октября 1898 года. К реализации приступили лишь в 1907 году. Юргенсы, взяв все расходы на себя, в дар городу заказали в Санкт-Петербурге доску из чёрного шведского гранита. В проектных и организационных работах, связанных с изготовлением и установкой памятной доски, непосредственное участие принимал архитектор А. А. Шодэ.

Гранитная доска работы Ботта с бронзовым барельефом И. А. Гончарова, отлитым в художественной мастерской В. В. Гаврилова по эскизу скульптора Б. М. Микешина (сына известного художника М. О. Микешина), весом 1,2 тонны была доставлена в Симбирск в начале августа 1907 года. Доска с барельефом писателя, окаймлённым лавровой ветвью, и выгравированной под ним надписью: «Здесь родился Иван Александрович Гончаров 6-го июня 1812 г.» была установлена на северо-западном углу здания между первым и вторым этажами в специально устроенной для этого нише. Открытие и освящение мемориальной доски состоялось 16 сентября 1907 года.

Дом-памятник

Одним из символов Симбирска-Ульяновска является Дом-памятник Ивану Александровичу Гончарову на Венце (бульвар Новый Венец, 3/4). Инициатива увековечить память о прославленном романисте открытием на его родине «просветительного учреждения» исходила от Симбирской губернской учёной архивной комиссии. С ходатайством о разрешении начать всероссийскую подписку по сбору средств на строительство «общеполезного заведения», где планировалось разместить историко-археологический и художественный музеи, библиотеку, школу промышленного рисования и технического черчения председатель архивной комиссии В. Н. Поливанов обращался дважды: в 1901 году и в 1909 году – приближались две даты – 20-летие со дня смерти и 100-летие со дня рождения писателя.

Высочайшее разрешение на открытие всероссийского сбора добровольных пожертвований на сооружение Дома-памятника И. А. Гончарову от императора Николая II было получено 18 июня 1910 года. С помощью подписных листов в короткий срок было собрано более 100 тыс. рублей.

В январе 1910 года архивная комиссия обратилась с прошением в Симбирское городское общественное управление о выделении земельного участка под строительство. Постановление об отводе участка на заседании Городской думы было принято лишь 26 января 1912 года. Выделенный прямоугольный участок одной стороной выходил на Новый Венец, другой – на Дворянский переулок (ныне пер. Карамзина).

6 сентября 1911 года был объявлен Всероссийский конкурс на «составление проектов фасадов и планов Гончаровского дома». Для подведения итогов пригласили ведущих симбирских архитекторов Ф. О. Ливчака и А. А. Шодэ. Все семь представленных проектов, в том числе из Нижнего Новгорода и Санкт-Петербурга, получили отрицательные рецензии и были отклонены.

Тем не менее, 6 июня 1912 года в день столетнего юбилея И. А. Гончарова состоялась закладка краеугольного камня будущего дома-памятника. Юбилейные торжества в Симбирске отмечались широко: кроме закладки Дома-памятника была установлена беседка-памятник И. А. Гончарову в Винновке (архитектор А. А. Шодэ), переименована улица Большая Саратовская в Гончаровскую, в зале Дворянского собрания прошло публичное заседание архивной комиссии.

После неутешительных результатов первого конкурса, комиссия принимает решение объявить второй, программа которого была составлена Ф. О. Ливчаком, соответствовала всем правилам конкурсов, проводимых Императорским Санкт-Петербургским Обществом Архитекторов, и была согласована В. Н. Поливановым в Петербурге. На конкурс было представлено девять работ, и опять ни один из проектов не был признан удовлетворительным.

В декабре 1912 года архивная комиссия поручила разработку проекта здания Августу Августовичу Шодэ, обязав архитектора выполнить эту работу в течение месяца. На этот раз предложение В. Н. Поливанова взять за образец «внутреннее расположение» здания Радищевского музея в Саратове, построенного в 1885 году по проекту петербургского архитектора И. В. Штрома, было поддержано и членами комиссии. 7 января 1913 года готовый проект был рассмотрен и одобрен на очередном заседании архивной комиссии. Весной 1913 года А. А. Шодэ внёс некоторые изменения в проект. Строительство Дома-памятника начали в том же 1913 году, для ведения производства сформировали строительную комиссию. Стройкой руководил А. А. Шодэ, его помощником был архитектор В. Г. Иванов. Вместе с отцом в строительстве Дома-памятника принимал участие старший сын А. А. Шодэ Август.

К концу 1914 года строительство близилось к завершению, но и средства Гончаровского фонда были исчерпаны. Чтобы продолжить работу городская управа выдала оставшиеся 5 тыс. руб., ассигнованные местной думой на данное строительство. Были заложены ценные бумаги капитала Карамзинской общественной библиотеки в городской банк, и получены 4,5 тыс. руб. Фабрикант и меценат Н. Я. Шатров пожертвовал 11 тыс. руб.

В октябре 1915 года первый этаж ещё не достроенного дома занял военный госпиталь, по этой причине закончить внутреннюю отделку и перевести сюда музей пока не представлялось возможным. И только Карамзинской библиотеке в ноябре удалось переехать в предназначенные для неё помещения нижнего этажа103. В июне 1916 года из-за отсутствия денежных средств строительство Дома-памятника было прекращено. Проект А. А. Шодэ не был реализован полностью.

В октябре 1918 года начался ремонт здания и устранение недоделок, оставшихся со времён строительства. Курировал работы возглавивший в 1917 году архивную комиссию П. Л. Мартынов.

По окончании работ в здании разместился единый Народный музей, созданный по распоряжению Губернского комиссариата просвещения на основе всех имеющихся в Симбирске музеев (в разные годы он назывался Пролетарским, Естественно-историческим, с 1932 года и поныне Краеведческим). В его состав вошли историко-археологический, естественно-исторический, церковный и педагогический музеи. Часть помещений первого этажа Дома-памятника И. А. Гончарову до 1920 года занимал Симбирский пролетарский университет.

В настоящее время в доме-памятнике первый этаж занимает — Ульяновский областной краеведческий музей имени И. А. Гончарова, второй — Ульяновский областной художественный музей.

Памятник-бюст

1 сентября 1913 года в Симбирске был установлен бюст-памятник П. А. Столыпину работы итальянского скульптора Этторе Ксименеса. Бронзовый бюст был установлен на пьедестале светло-розового гранита, обращенный на Соборную площадь. На доске постамента было начертано: «Столыпину — Симбирская губерния». В марте 1917 года бюст был снят с пьедестала.

12 сентября 1948 года, в год 300-летия основания Симбирска, на освободившемся постаменте был установлен бронзовый бюст уроженца города — И. А. Гончарова. Автор памятника — член Союза художников СССР, скульптор А. В. Ветров. На пьедестале — бронзовая дощечка с надписью: «Гончаров И. А. (1812—1891)».

Бюст отлит на Мытищинском заводе художественного литья.

Памятник

Памятник И. А. Гончарову, стоящий на улице его имени напротив дома, где он родился, был открыт в июне 1965 года. Писатель изображен сидящим в кресле и делающим записи своих наблюдений. Скульптура отлита из чугуна на Мытищинском заводе художественного редким видом литья — итальянским методом по воску. Автор памятника — скульптор Л. М. Писаревский. Памятник установлен на пьедестале красного гранита.

28 октября 2005 года в сквере у памятника был установлен символический «философский диван Обломова». Диван длиной чуть более 2 м, изготовленный из металлопластика по проекту главного художника Ульяновской области Игоря Смиркина рекламным агентством «Талант», подарило областному центру ООО «Коммерческая недвижимость». Надпись на философском диване гласит: «Здесь я понял поэзию лени и буду верен ей до гроба, если только нужда не заставит взяться за лом и лопату. Иван Гончаров. Симбирск. 1849 год». Через год, 12 июня 2006 года, в день рождения Гончарова рядом с диваном появились и «тапочки Обломова». Тапочки были отлиты кузнецами местной кузнечной артели «Корч».

• Plate Goncharov.jpg

  Мемориальная доска на доме, в котором родился И. А. Гончаров, 1907 г.

• Dom Goncharov1.jpg

  Дом-памятник И. А. Гончарову. Архитектор А. А. Шодэ

• Monument Goncharov2.jpg

  Памятник-бюст И. А. Гончарова

• Monument Goncharov1.jpg

  Памятник И. А. Гончарову

• Divan Tapochki.jpg

  Диван и тапочки Обломова

Ссылки и литература

• [arthurj.dyndns.org/ArchiBooks/page-10.html Август Шодэ]
• Касаткина С. С., Свешникова О. А.  Август Шодэ. Мастера архитектуры Симбирска. — Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2009. — 152 с. — ISBN 978-5-94655-140-3.
• [kvv.mv.ru/simbirsk/p21.html Мастера архитектуры Симбирска]

Отрывок, характеризующий Памятники И. А. Гончарову (Ульяновск)

– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.