Памятники жертвам Холокоста в Белоруссии
Поделись знанием:
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Памятники жертвам Холокоста в Белоруссии установлены и продолжают устанавливаться в память о жертвах геноцида евреев, осуществлённом на территории Белоруссии оккупационными властями нацистской Германии и коллаборационистами в 1941—1944 годах во время Второй мировой войны в рамках политики «окончательного решения еврейского вопроса».
Тотальное уничтожение евреев началось одновременно с приходом немецких войск и продолжались вплоть до полного освобождения территории БССР в 1944 году[1]. Большинство историков в результате научно-статистического анализа данных сходится в том, что за время гитлеровской оккупации на белорусской земле были убиты от 600 до 800 тысяч евреев, что составляет от 74 до 82 % всего довоенного еврейского населения Белоруссии[2][3][4][5][6][7].
После окончания Второй мировой войны уцелевшие евреи Европы прилагали огромные усилия для увековечивания памяти об убитых родных. Но уцелевшим советским евреям (в том числе и белорусским) во времена советской власти делать это было несравненно сложнее в силу её антисемитского характера. Поэтому инициатива увековечивания памяти о Холокосте исходила только снизу, а органы власти всеми способами противились их осуществлению, понимая, что такая деятельность укрепляет коллективное еврейское национальное самосознание. И действительно, памятники и могилы еврейских жертв часто становились объектом паломничества евреев и их семей[8].
Содержание
История установки памятников
Попытки устанавливать памятники начались ещё до окончания войны, — например, идея монумента в честь бойцов Варшавского гетто родилась в Советском Союзе в 1943 году. В Белоруссии попытки увековечить память жертв Холокоста начались сразу после войны, наиболее известные из них[8]:
- В деревне Погост Солигорского района Минской области в 1944 году были установлены 2 памятника с изображением шестиконечной звезды и надписями, что там были убиты именно евреи.
- В Минске были собраны деньги на постройку памятника, и его смогли возвести благодаря помощи евреев, занимавших высокие посты в городском руководстве — заведующий хозяйственным отделом горисполкома Наум Гунин, заведующий отделом благоустройства города Иосиф Нисенбаум и директор завода, подчинявшегося этому отделу, Матвей Фалькович. Памятник был установлен с надписями на русском языке и на идише, но власти запретили провести церемонию торжественного открытия в августе 1946 года. Несмотря на отказ, евреи всё равно устроили многолюдную церемонию открытия памятника[8].
- В ноябре-декабре 1945 года была попытка поставить памятник жертвам Холокоста в городе Червень Минской области. Организатором этого проекта был Владимир Фундатор, чьи родители были убиты в Червене. Закончить работу помешало противодействие партийных и советских органов и финансовые трудности, хотя Фундатор обращался за помощью даже к председателю ЕАК Соломону Михоэлсу[8][9].
- В 1946 году в местечке Речица Гомельской области на местном еврейском кладбище было установлено кирпичное надгробие в память убитых евреев[8].
- В городе Глубокое Гомельской области уцелевшие евреи сумели поставить на могиле убитых памятник с надписью на идише[8].
Деятельность по увековечению памяти жертв Холокоста не прекращалась и в те годы, когда антисемитская политика режима достигла своего апогея (в 1948—1953 годах).
В послевоенной Белоруссии, как и во всём СССР, Катастрофа европейского еврейства замалчивалась по идеологическим причинам[1][7][10]. Политика партийно-государственного антисемитизма в СССР препятствовала увековечению памяти евреев, запрещая возводить памятники даже на могилах родственников. Эта политика предписывала в актах комиссий по расследованию злодеяний гитлеровцев, официальной прессе и изданиях, посвященных Великой Отечественной войне, и на монументах на месте гибели жертв Холокоста не отражать национальную принадлежность погибших, не употреблять слово «еврей», а вместо него писать «мирные жители», «советские граждане» или «жертвы фашизма»[1][11]. Например, без упоминания евреев в 1954 году был установлен обелиск возле деревни Томашовка в память об узниках Томашовского гетто, а в 1956 году — на могиле жертв нацизма в память об узниках гетто в Домачево[12].
Если на памятнике, поставленном евреями, появлялась или даже только планировалась надпись на идише или иврите и шестиконечная звезда, это расценивалось как уголовное преступление — сионистская пропаганда — и всеми средствами пресекалось[1].
Сама установка памятника на месте гибели евреев, поддержание его, проведение ежегодных траурных митингов в местах массового расстрела евреев были проявлением открытого духовного сопротивления евреев антиеврейской политике советского государства[13].
Систематическая работа по увековечиванию памяти жертв началась только в 1991 году после создания «Союза белорусских еврейских общественных объединений и общин» (СБЕООО)[12][14].
Наиболее известный из памятников жертвам Холокоста в Белоруссии — Мемориал жертвам гитлеровского геноцида «Яма». Он был первым и в течение длительного периода после войны единственным памятником жертвам Холокоста на территории СССР[15].
В постсоветское время ситуация полностью изменилась, и местные власти часто сами выступают инициаторами установки памятных знаков и осуществляют уход за памятниками и могилами погибших евреев[16]. Однако иногда местные власти препятствуют увековечению памяти погибших. Например, подобное произошло в деревне Богдановка Лунинецкого района, где местный житель Николай Ильючик в 2006 году по собственной инициативе и собственными силами изготовил и установил памятник 6 евреям-односельчанам, расстрелянным в 1941 году на окраине деревни. Районные власти угрожали Ильючику за самовольные действия крупным штрафом и сносом памятника, но сделать это не решились[17].
Работа по установке новых и замене старых памятников частично осуществляется и благодаря инициативе и финансовой поддержке белорусских еврейских землячеств за пределами Белоруссии. На их средства памятники евреям — жертвам Холокоста установлены, например, в Пинске, Слониме и других местах[1].
Фонд имени Саймона Марка Лазаруса
Даяна Лазарус, гражданка Великобритании, посещала Беларусь с конца 1990-х годов по линии World Jewish Relief</span>ruen в рамках гуманитарной деятельности. Она налаживала связи с еврейскими общинами и поставляла гуманитарную помощь.
Узнав, что на территории Белоруссии есть много необозначенных захоронений евреев, убитых во время оккупации Белоруссии, Даяна Лазарус и её муж Майкл захотели вложить свои деньги в сохранение и увековечивание таких мест.
Семья Лазарусов хотела, чтобы эта идея сплотила еврейские общины Белоруссии, и поэтому непременным условием поставила, чтобы реализацией проекта занималась комиссия из представителей различных еврейских организаций и общин. Комиссия была создана в 2003 году[18], и в её состав вошли представители СБЕООО, Американского еврейского распределительного комитета Джойнт, Иудейского религиозного объединения (ИРО), реформистской еврейской общины, Общественного объединения «Белорусский союз евреев инвалидов и ветеранов войны, партизан и подпольщиков» (БСЕИВВ), Белорусского общественного объединения евреев — бывших узников гетто и нацистских концлагерей (БООУГК) и Общественного объединения «Еврейский студенческий культурный центр „Гилель“». После этого Лазарусы основали фонд имени Саймона Марка Лазаруса (в память их сына). Первый памятник на деньги фонда был установлен на месте убийства евреев деревни Городея Гродненской области в 2004 году.
Через несколько лет к фонду присоединились ещё две американские семьи: семья Уоррена Гейслера и семья Клеттеров — Майлз (умерший в 2011 году) с супругой и его дочь Джонни с мужем Дугласом.
За счет фонда к концу 2015 года были установлены 89 памятников[19]:
- 2004 год: 1 — Городея;
- 2005 год: 3 — Вишнево, Раков[20], Парафьяново;
- 2007 год: 10 — Мстиж[23], Езерище[24], Бобыничи, Милославичи, Вальповское поле (Яновичский поселковый совет), Хойники[25], Грибное, Оголичская Рудня[26], Круглое, Зайцево (Яновичский поселковый совет);
- 2008 год: 10 — Сапежинка, Залесье[27], Юровичи, Любань, Лужки, Смолярка[28], Минск, Барановичи, Новый Свержень, Богушевичи[29];
- 2009 год: 10 — Остров[30], Медведичи, Пески, Дараганово[31], Михалишки, Каменец, Ленино, Чернавчицы, Гомель, Копыль;
- 2011 год: 9 — Охотичи, Жиличи, Брест, урочище Яловасто[33] (Ивацевичский район), Святая Воля[34], Русиновичи, Полонка, Поддобрянка, Яйсы (Слободковский сельсовет);
- 2013 год: 8 — Меречевщина, Мотоль, Верхнедвинск, Волынцы, Нурово, Магеры, Смолевичи, Семежево;
- 2014 год: 9 — Сухари, Слобода, Шерешёво, Сторожовцы, Крупки (памятная доска), Орша, Озаричи, Юровичи, Бабиновичи.
- 2015 год: 7 — Бобр, Светлогорск (2), Ковчицы, Шарковщина, Шумилино, Журавичи.
Памятники, установленные неевреями
Среди памятников, посвященных погибшим белорусским евреям в годы Катастрофы, есть несколько, поставленных белорусами по личной инициативе.
В 1991 году калинковичский журналист Владимир Смоляр (1935-2005) стал инициатором установки памятника в деревне Ситня, где погибли 30 еврейских семей. Затем в 1995 году он же установил памятные знаки на месте расстрелов евреев в деревнях Озаричи и Юровичи[37][38].
В 1992-93 годах тракторист из деревни Шацк Михаил Тарасевич собственноручно изготовил два больших памятника из камня и установил их на месте уничтожения евреев деревни в лесу и на старом еврейском кладбище[39].
В деревне Богдановка Лунинецкого района местный житель Николай Ильючик в 2006 году лично и на свои средства изготовил и установил памятник 6 убитым евреям-односельчанам[40].
В 2007 году школьные учителя Иосиф Квач и Вячеслав Липский из деревни Жуковщина Шарковщинского района со своими учениками установили памятник на месте убийства в 1943 году еврейской семьи из 7 человек[41].
Каталогизация памятников
Многие памятники описаны в существующей справочной литературе: в многотомных изданиях «Збор помнікаў гісторыі і культуры Беларусі» и «Памяць. Гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў Беларусі», в книге Михаила Ботвинника «Памятники геноцида евреев Беларуси», в журнальных и газетных статьях на эту тему, в данных минского «Музея истории и культуры евреев Беларуси»[16].
По подсчётам историка М. Ботвинника, на 2000 год в Белоруссии насчитывалось 525 памятников Холокоста, в том числе[1]:
- 72 на территории Брестской области;
- 98 на территории Витебской области;
- 90 на территории Гомельской области;
- 64 на территории Гродненской области;
- 134 на территории Минска и Минской области;
- 67 на территории Могилёвской области.
Расхождения в количестве памятников в разных источниках связаны с тем, что, во-первых, до сих пор нет полного списка памятников с их описанием, а, во-вторых, государственные органы и часть историков считают все памятники, установленные в местах гибели евреев, а еврейские организации и другая часть историков — лишь те, на которых упомянуты евреи.
Случаи вандализма
В Белоруссии существует проблема антисемитского вандализма, которому иногда подвергаются памятники жертвам Холокоста[42][43][44][45][46]. Например, памятник узникам Брестского гетто, расположенный в центре Бреста, осквернялся семь лет подряд[47]. Несколько раз осквернялся минский мемориал «Яма»[48][49][50][51]. Аналогичные случаи происходили в Ивенце[52], Лиде[53] и других местах.
Памятники за пределами Белоруссии
Память погибших в Холокосте белорусских евреев увековечена также за пределами Белоруссии. В частности, 26 августа 2007 года в Мемориальном парке Холокоста в Нью-Йорке состоялось открытие памятного знака евреям Логойска, расстрелянным 30 августа 1941 года. Ранее в Мемориальном парке были открыты знаки в память о евреях, погибших в Белыничах, Глуске, Ельске, Круглом, Минске и Шепелевичах[54][55].
В городе Ашдод (Израиль) одному из парков присвоено имя «Героев Мозыря» в память узников Мозырского гетто, совершивших акт самосожжения осенью 1941 года[56].
См. также
Источники
- Ботвинник М. Б. Памятники геноцида евреев Беларуси. — Минск: Беларуская навука, 2000; ISBN 985-08-0416-5
- Смиловицкий Л. Л. Глава 4. Покушение на память // [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — С. 279-280. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.;
- М. Альтшулер. [www.historicus.ru/deyatelnost_evreev_po_uvekovecheniyu_pamyati/ Деятельность евреев по увековечению памяти о Холокосте в Советском Союзе в эпоху Сталина]
- Отчет уполномоченного СДРК в Белоруссии за третий квартал 1946 года: НАРБ. Ф. 952. Оп. 2. Д. 6. Л. 41[8];
- Shalom Holavsky, Be-sufat ha-kilayon: yahadut Beilorusiya ha-Mizrahit be-Milhemet ha-Olam ha-Shniya (Jerusalem: Hebrew University, Institute of Contemporary Jewry, Moreshet, 1988), p. 248[8];
Напишите отзыв о статье "Памятники жертвам Холокоста в Белоруссии"
Литература
- Коваленя, А. "Памятники, обелиски, мемориалы" / А. Коваленя // Беларуская думка. — 2007. — № 6;
- Шумский В. "Поиск продолжается…" / В. Шумский // Немига литературная. — 2004. — № 1 (16);
- Смиловицкий Л. Л., «Это было в Червене» // Евреи Беларуси: история и культура. Минск: Белорусское объединение еврейских организаций и общин, 1998. Т. 3-4. С. 223—231;
- [www.pac.by/nfiles/000317_552857_Savchuk.pdf Савчук, Т. П. «Увековечение событий Великой Отечественной войны в Беларуси»];
- Журавков, М. А. Увековечение памяти защитников Отечества и жертв фашизма в учебно-воспитательном процессе в учреждениях образования / М. А. Журавков // Великая Победа: героизм и подвиг народов : материалы Междунар. научн. конф. (Минск, 28-29 апреля 2005 г.) : в 2 т. / Ин-т истории НАН Беларуси; редкол. : А. А. Коваленя [и др.]. — Минск, 2006. — Т. 2. — С. 175—178;
- Мартыненко, И. Э. Правовая охрана историко-культурного наследия : учеб. пособие / И. Э. Мартыненко. — Гродно : ГрГУ, 2005. — 251 с.;
- Савчук, Т. П. «Формирование государственной политики увековечения памяти о событиях Великой Отечественной войны в БССР в первое послевоенное десятилетие» / Т. П. Савчук // Гіст.-археалаг. зборнік. — 2010. — Вып. 25. — С. 155—158.;
- Савчук, Т. П. «Эволюция памятников Великой Отечественной войны на территории Брестской области (1940-е — 1980-е гг.)» / Т. П. Савчук // Весн. Брэсц. ун-та. Сер. 2. Гісторыя. Эканоміка. Права. — 2010. — № 1. — С. 25-32.;
- Свод памятников истории и культуры Белоруссии. Брестская область / АН БССР, Ин-т искусствоведения, этнографии и фольклора, Белорус. Сов. энцикл.; редкол.: С. В. Марцелев (гл. ред.) [и др.]. — Минск : БелСЭ, 1990. — 424 с.;
- Памяць. Беларусь. Рэспубліканская кніга / Беларус. энцыкл. ; Б.І. Сачанка (гал. рэд.) [і інш.]. — Мінск : БелЭн, 1995;
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Ботвинник М. Б. Памятники геноцида евреев Беларуси. — Минск: Беларуская навука, 2000. ISBN 985-08-0416-5.
- ↑ Басин Я. З. Холокост как предмет научного исследования // Сост. Басин Я. З. Уроки Холокоста: история и современность : Сборник научных работ. — Мн.: Ковчег, 2010. — В. 3. — С. 167—171. — ISBN 9789856950059.
- ↑ Литвин А. М. Местная вспомогательная полиция на территории Беларуси (июль 1941 — июль 1944 гг.) // Беларусь у XX стагоддзі : Сборник. — Минск, 2003. — В. 2.
- ↑ [archives.gov.by/index.php?id=697135 Последствия Великой Отечественной войны для Беларуси]. «Архивы Беларуси». Государственная архивная служба Республики Беларусь. Проверено 26 августа 2010.
- ↑ Іофе Э. Г. Колькі ж яурэяў загінула на беларускай зямлі у 1941—1945 гг (белор.) // Беларускі гістарычны часопіс. — Мінск, 1997. — Вып. 4. — С. 49—52.
- ↑ Козак К. И. Германский оккупационный режим в Беларуси и еврейское население // Сост. Басин Я. З. Актуальные вопросы изучения Холокоста на территории Беларуси в годы немецко-фашистской оккупации : Сборник научных работ. — Мн.: Ковчег, 2006. — В. 2.
- ↑ 1 2 От составителей // История Холокоста на территории Беларуси: библиографический указатель / Составители И. П. Герасимова, С. М. Паперная. — Витебск: УПП «Витебская областная типография», 2001. — С. 3—6. — 104 с. — 300 экз. — ISBN 9856323738.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 М. Альтшулер. [www.historicus.ru/deyatelnost_evreev_po_uvekovecheniyu_pamyati/ Деятельность евреев по увековечению памяти о Холокосте в Советском Союзе в эпоху Сталина].
- ↑ Смиловицкий Л. Л.. [ihumien.belinter.net/monholo.shtml Это было в Червене]. — Опубликовано в Attempt to Erect Memorial to Holocaust Victims Blocked by Soviet Authorities, East European Jewish Affairs (London), vol. 27, № 1, 1997, pp. 71-80. Проверено 30 августа 2010. [www.webcitation.org/614j1TucO Архивировано из первоисточника 20 августа 2011]. (рус.) (англ.)
- ↑ Лейзеров А. Т. Некоторые аспекты отношения советского руководства к уничтожению еврейского населения на территории Белоруссии в годы оккупации // Сост. Басин Я. З. Актуальные вопросы изучения Холокоста на территории Беларуси в годы немецко-фашистской оккупации : Сборник научных работ. — Мн.: Ковчег, 2006. — В. 2.
- ↑ Смиловицкий, 2000, с. 279.
- ↑ 1 2 А. Мірановіч. [zakon.znate.ru/docs/index-9213.html?page=40 Гісторыя. Міжнародны савет.] (белор.)
- ↑ Д. Романовский. [narodknigi.ru/journals/33/marat_botvinnik_pamyatniki_genotsida_evreev_belarusi/ «Народ Книги в мире книг», Еврейское книжное обозрение, Санкт-Петербург, 33, Июнь 2001]
- ↑ Левин Л. М. К вопросу о мемориализации мест массового уничтожения жертв Холокоста на территории Беларуси // Сост. Басин Я. З. Уроки Холокоста: история и современность : Сборник научных работ. — Мн.: Ковчег, 2010. — В. 3. — С. 174. — ISBN 9789856950059
- ↑ Воложинский В. Г. [minsk-old-new.com/minsk-2881.htm Памятник Яма]. Минск старый и новый. Проверено 1 сентября 2010. [www.webcitation.org/614jtmkmD Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ 1 2 И. Герасимова. [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/18-2007/1049-q---q.html «Такие люди попались понимающие»]
- ↑ Ильючик Н. А. У памяти в долгу. — Мн.: А. Н. Вараксин, 2010. — 89 с. — 200 экз. — ISBN 978-985-6986-08-9.
- ↑ [babruysk.by/index.php?a=news&id=3070 Памяти убитых в 41-м…]
- ↑ [www.belarusmemorials.com/memorials/ Belarus Holocaust Memorials Project] (англ.)
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/20-2005/329-2011-07-21-09-33-24.html Без прошлого нет будущего (открытие памятных знаков в д. Раков, Вишнево, Парафьянова)]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/19-2006/668-----n---.html Нам дана ещё одна заповедь — жить после войны]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/19-2006/829-2011-07-21-11-55-31.html Память, память, память…]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/18-2007/1102-2011-07-21-12-48-34.html Камень — вещь холодная…]
- ↑ Л. Селицкая. [www.sb.by/post/61023/ Памятник у дороги]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/17-2008/1506-q-q.html «Мир через призму Холокоста»]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/18-2007/1231-2011-07-21-13-10-32.html Увековечивания памяти жертв Холокоста]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/17-2008/1501-q---q.html «Мир через призму Холокоста»]
- ↑ [news.tut.by/society/122389.html В урочище Смолярка открыт памятный знак жертвам Холокоста]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/17-2008/1626--67--.html Кадиш 67 лет спустя]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/16-2009/1838-2011-07-21-16-11-49.html Слова, объединяющие не одно поколение людей]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/16-2009/1835-2011-07-21-16-11-38.html Невозможно не замечать боль в глазах тех, кто выжил]
- ↑ [nesvizh.net/culture/56-v-nesvizhe-ustanovlen-pamyatnyj-znak.html В Несвиже установлен памятный знак]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/4-2011/2473-2011-09-16-12-02-25.html Инстинкт страха]
- ↑ И. Разумовский. [www.aen.ru/index.php?page=brief&article_id=61506 Помнить, чтобы жить]
- ↑ [www.meod.by/ru/arhiv-novostej/46-2012/2740-2012-07-26-13-01-18.html Подвиг Памяти]
- ↑ [www.jewish.ru/news/cis/2013/01/news994314473.php В Витебской области установлен памятник жертвам Холокоста]
- ↑ А. Шульман. [mishpoha.org/library/04/0403.shtml Рабинович не из анекдота]
- ↑ [belisrael.info/?p=11 Расстрел оставшихся евреев города]
- ↑ А. Карлюкевич. [www.sb.by/strana/article/zhivet-v-shatske-pravednik.html Живет в Шацке праведник]
- ↑ Я. Басин. [belisrael.info/?tag=mikhail-tarasevich О белорусах, увековечивших память расстрелянных евреев]
- ↑ И. Герасимова. [www.sb.by/obshchestvo/article/zazhech-svechu-pamyati.html Зажечь свечу памяти]
- ↑ Гебелева С. [www.netzulim.org/R/OrgR/Articles/Stories/Gebelev.html Легендарный Гебелев]. Ассоциация «Уцелевшие в концлагерях и гетто». Проверено 28 августа 2010. [www.webcitation.org/614j6VK5M Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ Купрэева Г. П. Мінскае гета: схаваная праўда (белор.) // Беларуская мiнуўшчына : часопiс. — 1993. — Вып. 2. — С. 48-51.
- ↑ Горевой М. [naviny.by/rubrics/disaster/2008/04/24/ic_articles_124_156791/ В Слуцке осквернён мемориал жертвам Холокоста]. БелаПАН (24 апреля 2008). Проверено 15 августа 2010. [www.webcitation.org/614k6wNBA Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ Достанко А. [kurjer.info/2008/04/21/leonid-levin-podobnoe-oskvernenie-%E2%80%93-splanirovannaya-akciya/ Леонид Левин: «Осквернение памятника в Слуцке – спланированная акция»] // Инфо-курьер : газета. — 21 апреля 2008.
- ↑ Бриман Ш. [izrus.co.il/diasporaIL/article/2009-06-05/4843.html Вандализм на еврейских объектах Беларуси - накануне визита Либермана]. Izrus. co.il (05.06.2009). Проверено 15 августа 2010.
- ↑ Разумовский И. [aen.ru/index.php?page=article&article_id=669&category=anti Больно и обидно]. Агентство еврейских новостей (24 мая 2009). Проверено 4 сентября 2010. [www.webcitation.org/614k9yJZb Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ [obozrevatel.com/news/2005/8/17/35288.htm В Минске осквернен памятник жертвам Холокоста]
- ↑ [naviny.by/rubrics/society/2006/11/13/ic_articles_116_148659 Вандалы осквернили мемориал жертвам Холокоста «Яма»]
- ↑ [naviny.by/rubrics/society/2007/03/01/ic_news_116_267527 В Минске осквернен памятник — жертвам Холокоста]
- ↑ [www.jewish.ru/news/cis/2016/07/news994334608.php Мемориал жертвам Холокоста в Минске облили краской]
- ↑ [news.tut.by/society/497653.html Под Ивенцом осквернили памятник на месте убийства 800 евреев]
- ↑ [afn.by/news/i/35978 В Лиде осквернен памятник жертвам Холокоста]
- ↑ [naviny.by/rubrics/abroad/2007/08/27/ic_news_118_276008/ В Нью-Йорке открыт памятный знак евреям Логойска, уничтоженным нацистами в годы войны]. Naviny.by. Белапан (27.08.2007). Проверено 31 марта 2010. [www.webcitation.org/614kBgAhJ Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ [naviny.by/rubrics/society/2007/05/03/ic_news_116_270098/ В Нью-Йорке открылся памятный знак, посвященный уничтоженным евреям Ельска]. Naviny.by. Белапан (03.05.2007). Проверено 31 марта 2010. [www.webcitation.org/614kDGHNb Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ [naviny.by/rubrics/society/2010/05/19/ic_news_116_331524/ Мозырские власти заменили памятный знак, установленный евреями США]. Naviny.by. Белапан (19.05.2010). Проверено 4 сентября 2010. [www.webcitation.org/614kEjwiO Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Эта статья входит в число добротных статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Памятники жертвам Холокоста в Белоруссии
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
