Памятник Гусейну Джавиду
| Памятник | |
| |
| Страна | Азербайджан |
| Город | Баку |
| Скульптор | Омар Эльдаров |
| Архитектор | Юсиф Гадимов, Расим Алиев |
| Дата основания | 27 мая 1993 |
| Высота | 5,5 м |
| Материал | бронза |
Памятник Гусейну Джавиду (азерб. Hüseyn Cavidin heykəli) — памятник азербайджанскому поэту Гусейну Джавиду, расположенный в столице Азербайджана, в городе Баку, в сквере, носящем имя поэта и расположенном на проспекте Гусейна Джавида. Авторами отлитого из бронзы памятника являются Народный художник Азербайджана, скульптор Омар Эльдаров и архитекторы Юсиф Гадимов и Расим Алиев. Установлен в 1993 году[1].
История создания и открытие
Создание памятника оказалось сопряжено с большими трудностями. Работы начались еще в советском Азербайджане, а завершились уже после распада СССР, в независимой Азербайджанской Республике. Создание монументального бронзового памятника-комплекса было дорогостоящим делом. Поначалу с выделением средств не было проблем, но с распадом СССР финансирование работ по сооружению памятника приостановилось. Лишь после обретения независимости Азербайджаном работу над памятником, несмотря на разгоревшийся армяно-азербайджанский конфликт, удалось завершить[2].
Как вспоминает Омар Эльдаров, идея создания памятника Гусейна Джавида принадлежала Гейдару Алиеву. Работа над памятником, а затем и горельефом потребовала от скульптора изучения жизни и творчества Гусейна Джавида. Но по художественному замыслу Эльдарова нужно было увековечить память не только Гусейна Джавида, но и многих других азербайджанцев, ставших жертвами политических репрессий первой половины XX века. Таким образом, Омар Эльдаров при создании памятника Гусейна Джавида воплотил идею круговорота жизни целого поколения народа[2].
Торжественное открытие в Баку мемориального комплекса состоялось 27 мая 1993 года. На церемонии выступила дочь Гусейна Джавида Туран Джавид. Она вспоминала:
|
Я запомнила навсегда тот страшный день 4 июня 1937 года, когда был арестован мой отец. И вот сейчас, в дни празднования нашим народом, уже в условиях свободы, годовщины независимости Азербайджана, моему отцу, отдавшему жизнь за эту свободу, воздвигнут памятник…[2] | 
|
Митинг, посвященный открытию памятника, завершился исполнением впервые прозвучавшего в этот день «Марша патриотов», написанного сыном поэта Эртогрулом Джавидом[2].
Описание
Гусейн Джавид в крупной, 5,5-метровой статуе изображен в полный рост, склонившим в раздумьях голову. Базовой основой композиции послужили произведения Гусейна Джавида «Иблис» и «Родина». Скульптурно-архитектурный ансамбль состоит из бронзового памятника и каскада фонтанов. Основной идеей художественной композиции памятника-монумента является борьба добра и зла в душе человека. Внизу композиции олицетворяющий зло Иблис, падает головой вниз на землю с мечом в руках. В верхней части композиции находится образ Родины-матери, олицетворяющей добро. Между Иблисом и Родиной-матерью расположен образ Человека, пытающегося оторваться от Иблиса и устремиться наверх, к добру. В памятнике-композиции Омар Эльдаров подчеркнул любовь Джавида к розам[2].
Напишите отзыв о статье "Памятник Гусейну Джавиду"
Примечания
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Памятник Гусейну Джавиду
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.
Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
