Памятник Денису Давыдову (Пенза)

Памятник
Памятник Денису Давыдову (Бюст героя Отечественной войны 1812 года, поэта Д. В. Давыдова)
Страна	Россия
Местоположение	г. Пенза, улица Московская, сквер Дениса Давыдова
Автор проекта	Владимир Георгиевич Курдов
Строительство	1983—1984 годы
Статус	Объект культурного наследия регионального значения (1988)

Памятник Денису Давыдову — памятник российскому военачальнику и поэту, герою Отечественной войны 1812 года Денису Давыдову работы скульптора Владимира Курдова в Пензе. Один из пяти памятников (бюстов) Д. В. Давыдову в Российской Федерации. Единственный памятник, увековечивший Давыдова в гражданской одежде, а не в военной форме.

Памятник открыт 19 мая 1984 года в честь 200-летия со дня рождения Дениса Давыдова.

Является объектом культурного наследия регионального значения (1988).

Инициатор создания памятника — Георг Мясников, второй секретарь Пензенского обкома КПСС в 1961—1964 и 1965—1986 гг.

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 5800340000

Особенности памятника

Памятник представляет собой бронзовый бюст, установленный на четырёхгранном постаменте из розового гранита. На постаменте памятника выбита надпись курсивом:

Пенза — моя вдохновительница

Это высказывание принадлежит Денису Давыдову. В его письме Николаю Языкову от 16 февраля 1834 года были следующие строки: «Пенза — моя вдохновительница. Холм, на коем лежит этот город, есть мой Парнас с давнего времени; здесь я опять принялся за поэзию».

Уникальность памятника состоит в том, что Давыдов увековечен не в военной форме, как его обычно изображали, а в гражданской одежде того времени. Этим подчёркивается, что памятник ему установлен, прежде всего, как поэту.

Инициатор создания памятника Г. В. Мясников так описывал свои впечатления в день его открытия:

«Денис великолепен. <…> Стоит на ветру, с грустью в глазах от пережитой любви в Пензе. Рубашка бронзовая и галстук на ветру „колышется“, создавая впечатление жизни бюста».

Денис Давыдов и Пенза

Создание в Пензе памятника Денису Давыдову было вызвано тем, что часть его жизни и литературного творчества связано с Пензой и Пензенской губернией.

В конце 1820-х годов прославленный герой Отечественной войны 1812 года перебрался жить в своё имение в селе Верхняя Маза Симбирской губернии (ныне Радищевского района Ульяновской области). С этого времени начались его поездки в соседнюю Пензенскую губернию. В 1829 году и 1832—1836 годах Денис Васильевич посещал губернский город Пензу и село Алферьевку Сердобского уезда Пензенской губернии (ныне — Колышлейского района Пензенской области), где жила семья его боевого друга — помещика Дмитрия Алексеевича Бекетова. Давыдов называл Бекетова «подкомандующим», они были знакомы ещё с войны 1812 года. Помимо встреч с семьёй фронтового товарища, Давыдов, находясь в Пензе, также участвовал в губернских балах и посещал городские ярмарки.

В 1833 году на балу в Пензенском дворянском собрании Денис Давыдов познакомился с племянницей Дмитрия Бекетова — Евгенией Дмитриевной Золотарёвой (1810—1867). Она окончила Пензенский женский пансион, много читала, увлекалась музыкой, была мечтательной натурой. Эта молодая красивая девушка стала «последней музой поэта». Эффектная внешность, манеры и образование Золотарёвой произвели большое впечатление на Давыдова. 30 декабря 1833 года он переслал писателю и филологу М. А. Максимову четверостишие, написанное «при появлении на бале одной красавицы в Пензе»:

Вошла — как Психея, томна и стыдлива,

Как юная пери, стройна и красива…

И шёпот восторга бежит по устам,

И крестятся ведьмы, и тошно чертям!

Давыдов был значительно старше Золотарёвой, был женат и имел шестерых детей, однако увлечение молодой пензенской дворянкой оказалось довольно сильным. 20 февраля 1834 года Давыдов писал Петру Вяземскому: «Я, право, думал, что век сердце не встрепенётся, и ни один стих из души не вырвется. З-ва [Золотарёва] всё поставила верх дном: и сердце забилось, и стихи явились…».

В 1833—1836 годах Давыдов создал цикл лирических стихотворений, посвящённых Евгении Золотарёвой (иногда его называют «золотарёвский цикл»). К нему относятся произведения «NN», «Вальс», «25 октября», «Записка, посланная на бале», «И моя звёздочка», «На голос русской песни» («Я люблю тебя, без ума люблю…»), «О, кто, скажи ты мне, кто ты…», «После разлуки», «Речка», «Романс», «Что пользы мне в твоём совете…», «Я Вас люблю…», «В былые времена она меня любила…», «Унеслись невозвратимые…», «Выздоровление» и «Я помню — глубоко…» («Твои очи»). Многие стихи были написаны в Пензе. Некоторые из стихотворений цикла относятся к числу лучших произведений Давыдова. В «Золотарёвском цикле» стихотворений Давыдов объяснялся в любви своей молодой пензенской избраннице, восхищался её красотой, описывал свои душевные страдания и пр.

Сохранилась обширная переписка Давыдова с Золотарёвой на французском языке — около 70 писем. В письмах он, как и в стихах, объяснялся ей в любви, просил о взаимности. Воспитанная в строгих правилах пензенская барышня, в свою очередь, предлагала ограничиться простой дружбой, которая её очень радовала. В письмах они вели также диалог о новинках литературы (в частности, об А. С. Пушкине), о нотах, которые Давыдов ей присылал и пр.

Роман закончился в 1835—1836 годах. Золотарёва вышла замуж «за нелюбимого и немолодого» соседского помещика, отставного драгунского офицера Василия Мацнева, а Давыдов скончался в 1839 году на 55-м году жизни.

История создания памятника

Появление идеи

Инициатива увековечения в Пензе памяти Дениса Давыдова принадлежит советскому государственному и общественному деятелю Георгу Мясникову, который в 1961—1964 и 1965—1986 гг. был вторым секретарём Пензенского обкома КПСС. 9 января 1982 года Мясников упомянул в своём дневнике о планах «что-либо придумать в Пензе» к 200-летию Дениса Давыдова в 1984 году. На следующий день Мясников дал поручение одному из подчинённых «думать, как отметить факт поэтического вдохновения знаменитого русского гусара-воина и поэта». В этот же день, 10 января 1982 года, Мясников упоминает в дневнике: «Надо, очень надо Денису тоже поставить камень. Весь вопрос теперь, где и какой?» (в этот день в Пензе был открыт Пугачёвский камень).

Работа над созданием

Позже было принято решение создать памятник в форме бюста. Работа была поручена известному пензенскому скульптору, фронтовику Владимиру Курдову. Процесс создания памятника занял у него немногим больше года. Много времени ушло на сбор материалов о Давыдове. Чтобы лучше понять характер поэта-гусара, Курдов прочитал почти все его произведения, изучил имеющиеся литографии, гравюры, портреты и рисунки.

22 января 1983 года в пензенском Доме художника Курдов показал Г. В. Мясникову проект бюста Давыдову. Мясников записал в дневнике впечатления о скульптуре: «Что-то есть, но смущает генеральское обличье, помпезность. Нам же нужен поэт, вдохновлённый последней любовью, испытавший взлёт поэтического дара. Надо ещё искать…». 12 февраля 1983 года Курдов показал Мясникову новый вариант бюста — без мундира, в гражданской одежде. Мясникову понравился этот вариант памятника, и он поручил скульптору продолжать работу дальше. Мясников отметил также, что Давыдов получился «с хитринкой и лукавым лицом». 23 апреля Мясников вновь посетил мастерскую Курдова и записал в дневнике, что памятник Давыдову «проще стал в размере, пропала лукавинка. Надо его дотягивать, но основа есть, и мы его поставим». Через несколько дней 29 апреля он вновь посетил мастерскую скульптора и подчеркнул в своём дневнике: «Отличный Денис Давыдов. Другой уровень мастерства. Это — не стыдно ставить, и обязательно поставим к 200-летию со дня рождения поэта. Если не помешает ЦК». 6 марта 1984 года Мясников, после прочтения подборки материалов о Денисе Давыдове в газете «Неделя» (там дважды упоминалась Пенза), записал в дневнике: «Надо, пока есть силы, ставить бюст этому русскому мужику!».

21 марта 1984 года Мясников провёл телефонные переговоры с министром культуры РСФСР Юрием Мелентьевым, обсудив, в числе прочего, и вопрос о создании памятника Давыдову. «Критиковал его, — отметил в дневнике Мясников, — что не ценим свои национальные богатства. Отметили 800-летие какого-то татарина из волжских булгар, а первого русского партизана, героя 1812 г., сподвижника Кутузова, друга Пушкина и многих выдающихся деятелей начала XIX века, поэта, автора уникальнейших записок — никто не шевелится, хотя приближается 200-летие Д. Давыдова Как это понимать?». Мелентьев сказал, что пометил для себя этот факт. В конце разговора министр культуры сказал второму секретарю обкома: «Не рискуй с бюстами, могут накрыть». Мясников ответил Мелентьеву: «Если пострадаю, то за любовь к Отечеству».

Выбор места установки

21 марта 1984 года Мясников осмотрел ряд мест в Пензе, где можно было бы установить памятник. Одним из вариантов была площадка на месте снесённых домов на улице Московской, где когда-то размещалась фотография Вакуленко. Однако Мясников посчитал, что бюст «не организует и не удержит» эту площадку, и лучше построить на ней небольшое здание. В итоге местом для установки памятника был выбран небольшой сквер в центральной части Пензы, на пересечении улиц Кирова и Либерсона. Сквер находился на территории, прилегающей к бывшему Троицкому женскому монастырю, который к тому времени был закрыт и прекратил свою деятельность. В сквере было много зелени, он находился на некотором возвышении и просматривался в двух сторон — с улиц Кирова и Либерсона, по которым проходили автомобильные дороги и пешеходные тротуары. Рядом располагалась остановка общественного транспорта, а неподалёку — бывшее здание Пензенского Дворянского собрания (сейчас там находится Законодательное Собрание Пензенской области), в котором неоднократно бывал Давыдов, находясь в Пензе. Мясников принял решение: «Здесь и будем ставить!» и дал поручения благоустроить сквер и заменить светильники.

В этот же день Мясников посетил Дом художника и нашёл бюст Давыдова, выполненный Курдовым, «отличным», подчеркнув, что он «хорошо получился». «Добились того, что искали, — пишет в дневнике Мясников, — Не генерал, не гусар, а русский поэт. Таким его знала Пенза в закатной любви за пять лет до смерти».

Открытие

Утром 19 мая 1984 года «без каких-либо торжеств» памятник Денису Давыдову был открыт. Отсутствие публичных праздничных мероприятий по случаю открытия памятника было связано с тем, что Москва так и не дала официальную санкцию на его установку. Но, так как не было и прямого запрета, то памятник всё же открыли под ответственность Пензенского обкома КПСС, а фактически — конкретно Георга Мясникова. Второй секретарь обкома в этот день записал в дневнике: «у меня на душе праздник», «редко получал такое удовлетворение от сделанного» и выразил надежду, что ему, как автору идеи, «за это когда-нибудь не попадёт крупно». Он заметил также, что считает этот бюст «удачей В. Курдова». Сквер, на территории которого установили памятник, стал называться «Сквер Дениса Давыдова».

Открытие памятника за два месяца до 200-летия Д. В. Давыдова, возможно, было сделано с той целью, чтобы в сами дни посмертного юбилея поэта (16 (27) июля 1984 года) провести торжественные мероприятия, афишируя внимание на праздновании 200-летия Давыдова, а не на открытии памятника, который был установлен без санкции. По этому поводу Мясников записал в дневнике: «Тайно делаем бюсты своих национальных героев, прячемся, боимся, как бы не попасть под расправу за отвлечение средств и металла. Глуповато звучит, но такова действительность, таковы требования!».

15 июля 1984 года (накануне 200-летия Дениса Давыдова) в сквере перед новым памятником прошли краткие праздничные мероприятия, которые провёл Кирилл Вишневский (читали стихи Давыдова, исполняли романсы на его стихи). «Масса народу, цветы, праздник», — упоминает Мясников.

Открытие памятника было встречено позитивными информационными отзывами в советской прессе. Помимо пензенских газет, об открытии памятника в Пензе написала «Правда» и другие газеты.

Правнук Дениса Давыдова, Лев Денисович Давыдов, написал восторженное письмо скульптору Владимиру Курдову:

«… выполненный Вами его бюст очень меня обрадовал правдивостью изображения и общей композицией. Он не идёт ни в какое сравнение с бюстом, выполненным скульптором Айрапетяном, где он [Давыдов] совершенно не похож на себя… Приношу Вам от имени оставшихся правнуков Д. В. Давыдова большую благодарность за прекрасную работу в его изображении именно соответствующую его возрасту, в котором он часто бывал в Пензе».

Решением Пензенского облисполкома от 1 декабря 1988 года бюст Дениса Давыдова был признан объектом культурного наследия регионального значения (Пензенская область).

Перенос памятника

В 1999 году земля, на которой находился сквер Дениса Давыдова и стоял памятник, была передана вновь открытому Троицкому женскому монастырю. В этом же году по периметру территории монастыря началось строительство высокого кирпичного забора. Судьба памятника и сквера, которые должны были быть полностью закрыты забором, не была чётко решена. Вскоре со стороны улицы Либерсона памятник был полностью закрыт забором. Но, когда строительство забора со стороны улицы Кирова подошло вплотную к скверу и памятнику, в заборе решили пропустить один пролёт (в месте перед памятником). Была выдвинута инициатива, чтобы забор монастыря по улице Кирова прошёл не прямой линией, а «завернул» внутрь территории, обогнув памятник и небольшую часть сквера. Памятник Давыдову в этом случае располагался бы прямо в монастырском заборе, в небольшой арке. Но его нельзя было бы увидеть издалека, с разных сторон, только вблизи и спереди; памятник решили перенести в другое место в пределах центральной части города. В региональной прессе шутили, что гусару Давыдову придётся уступить место дамам. После этого ранее пропущенный пролёт в монастырском заборе был достроен, и памятник оказался на территории монастыря, окружённый забором со всех сторон. С улицы его не было видно вообще. Пройти к памятнику можно было только через центральный вход на территорию монастырского комплекса.

Перенос памятника растянулся на три года. Пензенские журналисты время от времени шутили, что бравый гусар скрывается в женском монастыре. Администрация монастыря, со своей стороны, неодобрительно относилась к нахождению памятника поэту-гусару на территории православной женской обители.

В 2002 году памятник был, наконец, перенесён на территорию небольшого сквера на улице Московской — центральной улице города. Там он находится и в настоящее время.

Вскоре после переноса памятника, в сентябре 2002 года с его постамента вандалами были отломаны металлические буквы-надпись «ДЕНИС ДАВЫДОВ». Некоторое время памятник стоял без подписи, и гости города порой не могли догадаться, кому именно он посвящён. Позже вместо отломанных букв на постаменте памятника была установлена мемориальная доска с именем Давыдова.

Сквер на улице Московской, на территории которого располагается памятник, был благоустроен, оборудован для отдыха горожан и назван именем Дениса Давыдова. Его выложили плиткой и установили лавочки.

В настоящее время (2014) памятник, в целом, находится в хорошем состоянии. Однако надпись «Пенза — моя вдохновительница» сильно затёрлась и с трудом различима.

Ссылки

• Мясников Г. В. [www.nasledie-rus.ru/podshivka/6012.php «Душа моя спокойна…». Из дневников разных лет]. Историко-культурный журнал «Наше наследие». № 59-60 (2001). Проверено 1 февраля 2010.
• Зарубина О. [www.penza-online.ru/konkurs-penza.5.htm Неизвестный памятник на улице Московской]. Информационное агентство «Penza-online» (6 февраля 2006). Проверено 1 февраля 2010. [www.webcitation.org/60uz1TTGP Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• Самураев Ф. [samuraev.narod.ru/fs/bel09.htm Денис Давыдов и монашки]. narod.ru. Проверено 1 февраля 2010. [www.webcitation.org/60uz5YrIQ Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• [www.kulichki.com/gusary/istoriya/slava/pamyatniki/davydov/penza.html Галерея славы. Памятники гусарам]. www.kulichki.com. Проверено 1 февраля 2010. [www.webcitation.org/60uz6inuB Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• Белохвостиков Е., Вольников А. [penza.rfn.ru/rnews.html?id=21713&cid=7 225 лет со дня рождения русского поэта Дениса Давыдова]. ГТРК «Пенза» (27 февраля 2008). Проверено 1 февраля 2010. [www.webcitation.org/60uywkDHd Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• [penza360.ru/panoramy/skulptury_i_pamyatniki/pamyatnik_denisu_davydovu Панорама возле памятника]

Памятники Пензы

«Первопоселенец» | Бюст Дениса Давыдова | Памятник В. Г. Белинскому | Памятник В. О. Ключевскому | Памятник К. А. Савицкому | Проводы | Монумент воинской и трудовой Славы | Мемориал «Афганские ворота» | Памятник пензенским милиционерам | Памятник ювелиру | Монумент «Глобус»

Отрывок, характеризующий Памятник Денису Давыдову (Пенза)

В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.