Памятник Петру I (Петрозаводск)

Памятник
Памятник императору Петру Великому, основателю Петрозаводска карел. Pietaren Šuuren muistopačas
Памятник Петру I
Страна	Россия
Местоположение	Петрозаводск, Петровский сквер
Автор проекта	скульптор Иван Шредер архитектор Ипполит Монигетти
Строительство	1872—1873 годы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 1010007000
Состояние	удовлетворительное

Памятник императору Петру Великому, основателю Петрозаводска (карел. Pietaren Šuuren muistopačas) — памятник первому российскому императору Петру I работы скульптора Ивана Николаевича Шредера и архитектора Ипполита Антоновича Монигетти в городе Петрозаводске.

Памятник заложен 30 мая 1872 года в честь 200-летия со дня рождения Петра I, а открыт 29 июня 1873 года в честь 100-летия со дня открытия Александровского завода. Является объектом культурного наследия (памятник монументального искусства) федерального значения (1960). Инициатор создания памятника — губернатор Олонецкой губернии Григорий Григорьевич Григорьев.

Описание памятника

Памятник расположен в центре Петровского сквера, который с северо-востока ограничен причалами, с юго-запада Онежской набережной, с юго-востока водным вокзалом и проспектом Карла Маркса и с северо-запада Петрозаводской губой Онежского озера. Сквер спроектирован архитектором Вячеславом Васильевичем Бугашевым. Центральная площадка сквера, на которой собственно и стоит памятник, выложена брусчаткой из шокшинского малинового кварцита. К ней ведут восемь дорожек, выложенных каменной крошкой, вдоль которых растут декоративные кустарники. Сам сквер засажен в основном берёзами. Вокруг памятника располагается восьмиугольный цветник, ограждённый кованой решёткой.

Пётр изображён стоящим прямо, левая нога немного выдвинута вперёд. Одет в военный парадный мундир до колен, подпоясанный кушаком; через правое плечо перекинута орденская лента, на груди Андреевская звезда, на ногах ботфорты со шпорами, а на его боку висит шпага. Правая рука императора указывает на место основания Петрозаводска — устье реки Лососинки, где в 1703 году был заложен металлургический и оружейный завод; в левой опущенной руке Пётр держит свиток. Фигура отлита из бронзы. Четырёхгранный пьедестал выполнен в традициях памятников барокко, изготовлен из серого сердобольского гранита. На передней грани пьедестала расположен картуш. На ней же выложены слова из бронзовых букв:

	Надпись на пьедестале памятника:
	Императору Петру Великому основателю Петрозаводска 1703 1672—1872

Общая высота памятника составляет 6 метров 30 сантиметров, высота фигуры Петра — 2 метра 90 сантиметров, пьедестала — 3 метра 40 сантиметров. Весит статуя императора более 1 тонны.

В нескольких десятках метров от памятника установлена мемориальная доска, сообщающая краткую историю памятника:

	Текст на мемориальной доске:
	Памятник Петру I основателю г. Петрозаводска был заложен в 1872 году на Круглой площади (ныне пл. В. И. Ленина) в связи с 200 летием со дня рождения Петра I и открыт 30.VI.1873 года в день празднования 100-летия Александровского (Онежского) завода. В 1978 году установлен на Онежской набережной. Скульптор И. Н. Шредер. Архитектор И. А. Монигетти.

По отзывам специалистов, памятник является одним из самых лучших и наиболее удачных памятников Петру Первому, наравне с Медным всадником, памятниками у Михайловского замка в Санкт-Петербурге и в Таганроге. Однако многие эксперты говорят о неудачном месторасположении памятника, так как здесь он оторван от гражданской и промышленной застройки конца XVIII — XIX веков. Время от времени звучат призывы к переносу памятника на своё историческое место — Круглую площадь.

Пётр I и Карелия

Создание в Петрозаводске памятника Петру I было вызвано тем, что события петровской эпохи непосредственно коснулись Карелии и во многом определили её дальнейшую историю.

Первый визит царя в Карелию состоялся в 1702 году. Тогда он с гвардией, канцелярией и свитой силами карельских крестьян прокладывал так называемую «Осудареву дорогу» (путь волоком от села Нюхча на берегу Белого моря до Повенца на берегу Онежского озера) для завоевания крепости Нотебург у шведов. Этот визит позволил Петру оценить возможности края и использовать их в дальнейших планах.

По приказу Петра I в 1702 году в устье реки Сясь была основана первая судостроительная верфь на Ладожском озере и, в том же 1702 году, на реке Свирь была заложена Олонецкая верфь. Для обеспечения верфей железными припасами и корабельным вооружением по приказу царя на территории Олонецкого уезда были основаны Петровские Олонецкие заводы, среди которых главным стал Петровский (Шуйский) пушечно-литейный завод (заложен 29 августа 1703 года в устье реки Лососинки, дал начало городу Петрозаводску). Также в их число входили Повенецкий и Алексеевский пушечно-литейные и Кончезерский медеплавильный и железоделательный заводы. Руководил строительством верфей и заводов в Олонии губернатор Ингерманландии князь Александр Данилович Меншиков.

В 1714 году в районе Кончезера были открыты минеральные железистые воды. В 1719 году Пётр I приказал построить близ источника курорт (сейчас Марциальные воды). Именно здесь положено начало курортному лечению в России. Государь вместе со своей женой Екатериной четырежды побывал на курорте — в 1719, 1720, 1722 и 1724 годах. По пути в Марциальные воды Пётр останавливался в слободе Петровского завода, где он знакомился с состоянием дел, собственноручно ковал железо в кузнечных мастерских. Для него был построен двухэтажный деревянный дворец с открытым балконом. Перед дворцом был вырыт рыбный пруд, разбит сад, в котором росли берёзы, рябины, смородины. После смерти императора в 1720-х годах дворец был разрушен; в настоящее время на месте дворца и сада располагается Парк культуры и отдыха.

История

Идея создания памятника

Впервые идея установить памятник Петру I возникла в 1850 году. Губернатор Николай Эрастович Писарев вознамерился на месте бывшего царского дворца установить памятник Петру I как основателю города. Памятник, по мнению губернатора, должен быть «простой архитектуры с приличной надписью». Министр внутренних дел граф Перовский выразил мнение, что проект не отвечает «высокому назначению», и предложил найти средства «для выполнения, хотя простого, но вполне изящного и художественного монумента».

Следующая идея создания памятника Петру I принадлежала олонецкому губернатору Григорию Григорьевичу Григорьеву. Вице-адмиралу Посьету 24 апреля 1871 года он пишет: «… губернатор вошёл с представлением к министру внутренних дел о введении в Петрозаводске памятника Петру I на счёт казны и полагал, что предстоящее 200-летие монарха 30 мая 1872 года есть самый лучший и соответствующий момент по историческому значению для открытия памятника». Также губернатор предложил место для установки памятника: «… самым выгодным пунктом для памятника представляется Круглая площадь между зданием Присутственных мест и Губернаторским домом… Вид с этой площади к юго-востоку открыт в далёкое пространство, перед нею расположен Александровский пушечный завод, а к востоку видны Петровский сад и городской собор с Петропавловской церковью».

Закладка и строительство

30 мая 1872 года состоялась закладка памятника, приуроченная к 200-летию со дня рождения Петра I, а в доме губернатора был установлен макет памятника из гипса в ¼ натуральной величины.

Торжественные мероприятия по случаю закладки памятника начались 30 мая 1872 года в 9 часам утра близ Петропаловского собора, где собрались горожане на торжественный молебен. После молебна петрозаводчане отправились на Круглую площадь, праздничное шествие сопровождалось колокольным звоном всех церквей города. На площади губернатор Григорий Григорьев и владыка Ионафан вместе подошли к тому месту, где в бутовом основании для будущего монумента находилась гранитная глыба с выбитым четырёхугольным углублением. В неё опустили металлическую пластину с надписью: «1872 года мая 30-го дня в годовщину 200-летия со дня рождения императора Петра Великого в г. Петрозаводске в благополучное царствование императора Александра II высочайшею его императорского величества волею по всеподданнейшему представлению министра внутренних дел генерал-адъютанта А. Е. Тимашева, в управление Олонецкою губерниею действительного статского советника Григорьева, при преосвященном Ионафане, епископе Олонецком и Петрозаводском, сооружен сей памятник императору Петру Великому, основателю г. Петрозаводска. Изображение Петра I отлито по модели академика И. Н. Шредера, а пьедестал по рисунку профессора Монигетти исполнен художником Барановым. 1672-1872 г.» Туда же по народной традиции высыпали горсть монет чекана 1872 года, после чего углубление было закрыто мраморной доской и зацементировано. Выступая на торжестве, ректор Олонецкой семинарии протоиерей П. Щеглов с чувством говорил о том, что этот памятник должен возбуждать в нас любовь, почтение и благодарность к основателю Петрозаводска. Виноторговцы И. Селиверстов и Е. Минкин по случаю закладки первого городского монумента выставили для солдат местного батальона бесплатную выпивку и закуску. Городское начальство, чиновничество и купечество гуляли в доме губернатора.

Строительство памятника осуществлялось за счёт казны, для этой цели город Петрозаводск получил ассигнования в сумме 15.000 рублей.

Автором пьедестала памятника стал академик Ипполит Антонович Монигетти, автор фигуры Петра — академик Иван Николаевич Шредер, ученик Петра Клодта. Памятник изготавливался в Санкт-Петербурге в мастерской Адольфа Моранда и отливался на Сестрорецком заводе. Пьедестал из сердобольского гранита высечен резчиком камня Н. Бариновым, установкой на приготовленное место занималась артель Степана Ильина. Газета «Олонецкие губернские ведомости» сообщила, что по окончании этой ответственной операции городской голова дал обед, на котором вместе с мастеровыми мужиками за одним столом сидели полицмейстер и все члены городской управы. Бронзовый монумент на пьедестал установили специалисты Фадей Галактионов и Алексей Степанов — оба были специально приглашены для этой работы из Санкт-Петербурга.

Открытие

Торжественное открытие памятника Петру I состоялось 29 июня 1873 года в Петров день (главный городской праздник дореволюционного Петрозаводска) по заранее разработанному сценарию. Из столицы приехал хор лейб-гвардии Преображенского полка. На церемонию собрались жители города и уездных деревень. Торжества открылись парадом губернского батальона и крестным ходом. Позже был дан артиллерийский салют из 31 пушечного выстрела. В день открытия памятника Круглая площадь, на которой он был установлен, была переименована в Петровскую. Приглашённый из Санкт-Петербурга фотограф Монштейн сделал несколько снимков памятника. У монумента публике раздавали брошюру краеведа Александра Иванова «Император Пётр Великий и его деятельность на Олонце». Большое народное гулянье проходило на Петровской площади, у Гостиного двора и в Петровском саду. Купцы организовали бесплатное угощение для нижних чинов местного батальона. Вечером состоялось представление в цирке братьев Вольф и любительский спектакль. Празднование завершилось фейерверком со стоявших на рейде пароходов «Царь» и «Царица».

Памятник Петру I. После торжественного открытия монумента	Памятник Петру I. На фотографии можно заметить ажурную решётку. Фото сделано после 1876 года.

Макет памятника, выставлявшийся в доме губернатора, был отправлен в Санкт-Петербург, где стал частью коллекции Русского Музея императора Александра III (нынешнее название — Государственный Русский музей).

Дальнейшие преобразования памятника

В 1876 году на пожертвования купца Ильи Федуловича Громова по рисунку инженера Пороменского на Александровском заводе была отлита чугунная ажурная решётка, установленная вокруг памятника. Со временем вокруг памятника сформировался сквер, названный Петровским.

Снос памятника

12 апреля 1918 года Совет народных комиссаров РСФСР под руководством Владимира Ильича Ульянова-Ленина принимает Декрет «О памятниках республики», в котором прописано требование сноса памятников, «воздвигнутых в честь царей и их слуг и не представляющих интереса ни с исторической, ни с художественной стороны». Уничтожение памятников проводилось «в ознаменование великого переворота, преобразившего Россию». Декрет предполагал ассигнование необходимых средств для сноса памятников. Предполагалось, что уже к 1 мая «самые уродливые истуканы» будут снесены. Ответственными за демонтаж памятников в регионах определены губернские советы депутатов.

8 августа 1918 года Исполнительный комитета Петрозаводского горсовета принял постановление о снятии памятников Петру I и Александру II. Исполком постановил привести решение в исполнение в самом ближайшем будущем, «после снятия памятников привести их в негодный вид, использовав материал для новой отливки», «пьедестал закрыть». Постановление было исполнено, памятник Петру I был демонтирован и помещён в сарай во внутреннем дворике зданий площади в Губернаторском парке. В ходе разборки и перевозки пьедестала были отбиты отдельные монолиты, попорчена фигура. Петровская площадь и Петровский сквер переименовали в Советскую площадь и Советский сквер, чуть позднее на карте города появилось новое название — площадь 25-го Октября. На освободившийся пьедестал подотдел искусств планировал установить бюсты Карла Маркса и графа Льва Толстого, однако после смерти Владимира Ильича Ленина на этом месте было решено поставить памятник Ленину. В августе 1930 года, в связи с начинающимся строительством нового памятника, постамент и ажурная чугунная решётка были демонтированы.

Памятник после сноса

10 декабря 1926 года на заседании Совета народных комиссаров, проходившем под председательством Эдварда Гюллинга, было заслушано сообщение наркомфина республики № 52463 о том, что наркомпросу было поручено взять памятник Петру I под свою охрану. В 1936 году ВЦИК потребовал от республиканских организаций сохранения памятника как представляющего высокохудожественную ценность.

Восстановление памятника

В 1940 году памятник восстановили и поставили в сквере на Заводской площади у краеведческого музея (находившегося в то время в здании собора Александра Невского). Главная республиканская газета «Красная Карелия» обосновала новое место памятника тем, что это одно из мест, где Пётр жил и работал, что не соответствовало действительности. Повреждения памятника при восстановлении не были устранены — отсутствовали шпага, шпоры, надписи. На новом месте Пётр показывал рукой на то место, откуда начинался город.

30 августа 1960 года памятник поставлен на государственную охрану.

При подготовке к празднованию 270-летия города скульптором Владимиром Васильевичем Афанасьевым на пьедестале восстановлен картуш. В феврале 1974 года было принято решение произвести реставрацию монумента. В ходе реставрации были изготовлены накладные буквы, была вновь выкована шпага и сделаны шпоры у ботфортов скульптуры. Шпага была выкована из оси тракторного катка. Новоделы утраченных деталей памятника были выполнены на Онежском тракторном заводе кузнецом свободной ковки М. Ф. Пянтиным, его помощником А. П. Нестеровым, машинистом механического молота Марией Ивановой. Художественная решётка восстановлена не была.

Памятник на Онежской набережной

В 1978 году ко дню празднования 275-летия Петрозаводска памятник перенесли на Онежскую набережную.

В 2000-х годах с памятника несколько раз пропадали шпага, шпоры и буквы на табличке, которые неоднократно восстанавливались. В 2007 году во время празднования Дня города Петрозаводска была установлена новая ограда, выкованная петрозаводскими кузнецами.

В 2011 году проведена реконструкция сквера, отреставрирован постамент, восстановлены буквы на табличке. Мемориальная доска, рассказывающая историю памятника, перенесена в сторону проспекта Карла Маркса. 28 ноября 2012 года сквер получил официальное название — Петровский сквер.

В настоящее время памятник по праву считается одним из неофициальных символов Петрозаводска. С советских времён существует традиция в день выпуска курсантов Петрозаводского речного училища надевать ночью на памятник Петру I специальную тельняшку.

Памятник в филателии, нумизматике и на эмблемах

См. также: История почты и почтовых марок Карелии

В 2003 году праздновалось 300-летие Петрозаводска. За три года до празднований администрацией Петрозаводска и фондом «Празднование 300-летия города Петрозаводска» проводился конкурс на создания логотипа 300-летия города. Над символом праздника работали десятки художников города. Победил художник-дизайнер телекомпании «Петронет» Алексей Трухин. На его варианте эмблемы присутствуют изображения памятника Петру I, железнодорожного вокзала, Национальной библиотеки и Музыкального театра. Также в честь праздника Онежским тракторным заводом проводился конкурс на лучшую эмблему «Завод и город: три века вместе». В конкурсе победил пенсионер из Петрозаводска Алексей Михайлович Варухин. На его варианте эмблемы изображён памятник Петру I на фоне букв «ОТЗ», в которых изображены городские достопримечательности. Данная эмблема использовалась на выставки продукции Онежского тракторного завода.

В честь этого же праздника была выпущена почтовая марка «Петрозаводск. 300 лет» номиналом 3 рубля. На почтовой марке изображён памятник Петру I на фоне Кафедрального собора Александра Невского и здания бывшего Главпочтамта, где сейчас располагается Управление федеральной почтовой связи Республики Карелия и отделение связи № 35. Автор рисунка марки — художник Адольф Петров. Тираж марки составил 180 тысяч экземпляров. Также изображение памятника есть на нескольких почтовых конвертах, открытках и спецгашениях.

Изображение памятника также присутствует на серебряной памятной монете номиналом 3 рубля «Ансамбль Круглой площади, город Петрозаводск» из серии «Памятники архитектуры России» 2010 года выпуска, изготовленной из сплава 925 пробы (масса драгоценного металла в чистоте 31,1 грамма). На оборотной стороне монеты, кроме памятника Петру, расположены рельефные изображения административного здания Петрозаводска, плана Круглой площади и фрагмента решётки ограды. Тираж монеты — 7,5 тысяч штук.

Марка с изображением памятника	Спецгашение с изображением памятника	Эмблема празднования 300-летия города Петрозаводска	Памятная монета достоинством 3 рубля «Ансамбль Круглой площади, город Петрозаводск»

Транспорт

До памятника автомобильным транспортом можно добраться только по проспекту Карла Маркса. Онежская набережная фактически закрыта для проезда автомобилей. Движение общественного транспорта в непосредственной близости от памятника не осуществляется. Ближайший остановочный пункт «Парк Культуры и Отдыха» расположен в 430 метрах к юго-западу от памятника. На нём останавливаются троллейбусы маршрута № 4 и автобусы маршрутов № 16, 19 и 25. Движение у остановки осуществляется только в сторону центра города. Ещё в двухстах метрах дальше расположен остановочный пункт «Площадь Кирова», на котором останавливаются 3 троллейбусных маршрута и 13 маршрутов автобусов малой и средней вместимости.

См. также

• Памятник Петру I (Воронеж)
• Проспект Карла Маркса (Петрозаводск)

Ссылки и литература

• [gov.karelia.ru/Karelia/2297/16.html Из истории создания памятника Петру I в Петрозаводске]
• Данков Михаил, Павков Сергей [www.gov.karelia.ru/Karelia/905/36.html Ограда для императора] // Карелия : Республиканская общественно-политическая газета. — Петрозаводск: Издательский дом «Карелия», 12 июня 2002. — № 58 (905).
• Страница на ресурсе [resursy.mkrf.ru/objekty_kult_naslediya/katalog/catalog_mon.php?id_pam=1010007000 Объекты культурного наследия (памятники истории и культуры) народов Российской Федерации]
• Мулло И. М. Памятник Петру I // Памятники и памятные места Карелии. — Петрозаводск: Карелия, 1984. — С. 48—49. — 25 000 экз.
• Калин С. Е. Памятник Петру I в Петрозаводске // Титов А. Ф. Карелия : Энциклопедия в трёх томах. — Петрозаводск: ПетроПресс, 2009. — Т. 2 (К—П). — С. 340. — ISBN 5843001210.

Отрывок, характеризующий Памятник Петру I (Петрозаводск)

– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.