Памятник Пушкину (Одесса)
| Памятник | |
Памятник Пушкину
Памятникъ-фонтанъ А. С. Пушкину | |
| |
| Страна | Украина |
| Город | Одесса |
| Скульптор | Бюст — Ж. А. Полонская, морские чудища — Реутов |
| Архитектор | Хрисан Васильев |
| Строительство | 1887—1889 годы |
| Материал | гранит, бронза |
Па́мятник А. С. Пу́шкину в Оде́ссе — памятник А. С. Пушкину, сооружённый в 1887—1889 годах в городе Одесса на Николаевском бульваре на средства, пожертвованные одесситами. Третий памятник, сооружённый в Одессе[1].
Содержание
Описание монумента
Памятник находится на Приморском бульваре в той его части, которая примыкает к зданию Городской думы (во времена сооружения памятника в этом здании располагалась не дума, а городская биржа). Памятник представляет из себя бюст поэта, помещённый на высокий квадратный в сечении пьедестал из гранита. Под бюстом — лира, за ней, по диагонали, — перо и пятиконечная звезда с лучом, обращённым вниз. Такое расположение звезды символизировало связь поэта с альманахом «Полярная Звезда». Когда-то звезда была выполнена из хрусталя, даже предполагалось освещать её электричеством, но проект не был воплощён в жизнь[2].
В нижней части пьедестала из четырёх углов его бьют струи воды, изливающиеся из ртов морских существ (стилизованных дельфинов) и падающие в четыре большие бронзовые вазы, расположенные по углам пьедестала у его основания. Вода, переполняя вазы, стекает в большой гранитный резервуар, обрамляющий памятник[2].
На лицевой стороне памятника, обращённой к бульвару, имеется надпись: «А. С. Пушкину граждане Одессы», подчеркивающая, на чьи средства поставлен монумент. Выше, на лентах в основании лиры начертано: «1820—1824» — годы южной ссылки поэта. С лицевой стороны памятника на верхней ступени видна полустертая надпись: «Гранит Гниванских ломок Винницкого уезда Подольской губ. пожертвован…» На полукруглом валике, окаймляющем основание бюста, со стороны, обращенной к морю, вырезано: «По проекту Хр. Васильева лепила Ж. Полонская, отлив. А. Моран». На драпировке бюста там, где она ниспадает на старый герб Одессы, выгравирована надпись: «Ж. Полонская». Ниже, на гранитном постаменте выбито: «Сооружёнъ въ 1888 году»[2].
История сооружения
Говорят, по множеству памятников можно судить об умственном развитии страны. В справедливости этого трудно сомневаться; можем только прибавить, что счастлив народ, имеющий великих сынов, но счастливее тот, который сумеет оценить достоинства их…
</tt>
О планах сооружения памятника А. С. Пушкину было заявлено летом 1880 года, во время мероприятий, посвящённых дню рождения поэта. В Одессе, городе университетском и связанном с биографией самого поэта, проходили памятные пушкинские дни. Накануне дня рождения поэта на заседании в Императорском Новороссийском университете, собранном по инициативе Одесского городского головы Г. Г. Маразли, прозвучала совместная инициатива Славянского благотворительного общества, Одесского городского общественного управления и Новороссийского университета увековечить память Пушкина в Одессе. На заседании, между прочими, выступал Николай Тройницкий, тогдашний редактор газеты «Одесский вестник», который в юности, в годы учебы в Ришельевском лицее, видел Пушкина. Одесская делегация присутствовала на главном событии всероссийского чествования тех дней — открытии первого памятника Пушкину в Москве работы А. М. Опекушина[4].
Изначально памятник предполагалось установить на Театральной площади, между Городским театром и Английским клубом, но посчитали имеющееся место недостаточным по размерам. 25 июня 1880 года городская Дума постановила отвести место на Николаевском бульваре, против здания Биржи, для сооружения фонтана с бюстом по частной подписке. Этим же постановлением Славянскому обществу было выделено 300 рублей из городских сумм на премию за лучший проект памятника. Тогда же Итальянскую улицу Одессы переименовали в Пушкинскую[4].
В конце 1880 года была образована Комиссия по сооружению памятника, в состав которой вошли представители Городской управы (Н. В. Велькоборский), университета (профессора Н. П. Кондаков, А. А. Кочубинский), Славянского общества (И. И. Бобарыкин, председатель Комиссии, и Р. И. Мрачек), Общества изящных искусств (Д. Е. Мазиров, Ф. О. Моранди, В. А. Красовский, впоследствии Л. Л. Влодек). Комиссия открыла свои действия 29 мая 1881 года, опубликовав в газетах воззвание к одесситам с просьбой жертвовать средства на сооружения памятника и огласив условия конкурса на лучший памятник. По условиям последнего общая смета определялась в 5000 рублей, две премии за лучшие проекты соответственно в 300 и 100 рублей, а срок подачи проектов — до 31 декабря 1881 года. Проекты должен был оценивать экспертный совет, в который входили достойные профессионалы: архитекторы А. И. Бернардацци, А. Д. Тодоров, А. Э. Шейнс, инженер А. А. Швенднер.
К назначенному сроку было подано только четыре работы, но все они были отклонены Комиссией и экспертным советом. Конкурс продлили до 1 мая 1882 года, и к этой дате поступило пять новых предложений. Первая премия была присуждена проекту под девизом: «Это — тот ничтожный мира, что, когда бряцала лира, жег сердца нам как пророк», вторая — с девизом «Поэту — зодчий». После раскодирования девизов оказалось, что первым назван архитектор Х. К. Васильев, а вторым — З. И. Жуковский.
После окончательного утверждения проекта памятника и изучения состояния грунта в месте постройки общая смета работ составила уже 6520 рублей. Сбор средств шёл очень медленно меркантильные одесситы не спешили жертвовать деньги на памятник. В марте 1886 года Комиссия обратилась с просьбой к городскому общественному управлению соорудить памятник за счет средств города к 50-летию кончины поэта, то есть к 29 января (10 февраля) 1887 года, но в этой просьбе было отказано, так как Дума не хотела менять изначальную идею сооружения памятника по всенародной подписке, на что и было в своё время дано Высочайшее разрешение[3].
26 января 1887 года, осознавая, что сооружение монумента находится под угрозой, Комиссия обратилась в правление Славянского благотворительного общества с предложением взять дело по сбору средств на памятник на себя, изготовить новые подписные листы и приурочить закладку памятника к годовщине смерти поэта. Уже 2 февраля произошла торжественная закладка памятника при участии высших властей города, представителей муниципалитета и многочисленной публики[3]:Праздник закладки дал блестящие результаты… К этому дню было собрано 600 р., и кроме того он возбудил большой интерес среди граждан. К председателю Общества начали поступать заявления о пожертвованиях.— Отчёт Комиссии по сооружению памятника-фонтана А. С. Пушкину в г. Одессе
Торжественное открытие памятника состоялось 16 апреля 1889 года в 12-м часу дня[2].
Меценаты
Вклады одесситов в сооружение памятника были самые разнообразные: от 9 копеек до 100 рублей. Среди меценатов, жертвоваших крупные суммы были аристократы, одесские сановники и представители деловых кругов: по 100 рублей пожертвовали генерал-губернатор Х. Х. Рооп, градоначальник П. А. Зеленой, братья Анатра, фирма «Арист Мас и Ко», граф М. М. Толстой, М. В. и А. В. Шимановские, Н. Ф. Фан-дер-Флит; «Рафалович и Ко», «Тработти и Ко», Ф. П. Родоканаки, А. Ш. Гринберг, «Дрейфус и братья», Мавро-Биязи, Моисей Ашкинази — по 50 рублей; по 25 рублей — И. П. Скаржинский, М. Н. Бухарин, Н. Ф. Сухомлинов, Р. А. Бродская, А. А. Бродский, Я. А. Новиков, «С. И. Бродский и Ко», Лев Бродский, Леон Рабинович, Иван Диалегмено, А. П. Руссов, Иван Вучина, Соломон Баржанский; князь Г. И. Манук-Бей, К. Я. Ринк-Вагнер, П. С. Ралли, Ф. Шполянский, С. Зусман, Р. Зонштейн, О. Хаис, Л. Левенсон, «Бланк и Ефрусси», А. Бродский, В. Санценбахер пожертвовали по 10 рублей, князь Юрий Гагарин и баронесса Бистром - по 5 рублей, граф Мархоцкий - 3 рубля[3].
В числе жертвователей были известные в Одессе имена: владелец магазина мод в Пале-Рояле Л. Лантье, адвокат Я. И. Вейнберг, владелец гостиницы Авдей Ящук, будущие владелец Пассажа М. Менделевич и содержатель этой гостиницы Я. Кулинец, автор книги о коммерческой истории Одессы Симон Бернштейн, производитель вин Склаво, издатели газет Навроцкий и Гроссул-Толстой, владелец магазина часов и драгоценностей Мель, сын медика Андреевский, старейший одесский фотомастер Гааз, хозяин магазина военно-офицерских и церковных вещей Хакаловский, реализатор «лучших зарубежных горячительных напитков» Гинанд, архитектор Рейнгерц, издатель почтовых открыток и переплётчик Гезелле, аптекарь Гаевский, думец Буковецкий (отец художника), профессор-минералог Прендель, книготорговцы Белый и Руссо, типограф Кирхнер, владелец гидропатического заведения Исакович, содержатели частных гимназий Бален-де-Балю, Бракенгеймер, Шольп, мануфактурщик Пташников, гастроном Дубинин, кондитер и хлебник Либман, табачный фабрикант Асвадуров, торговец игрушками Калпакчи, производитель шляп Дельпеш, бакалейщик Ветков, производители обоев братья Тарнополь, фортепьянщик Рауш, мраморщик Менционе, ювелиры Мангуби и Кохрихт, оптик Энгель[3].
Жертвовали на памятник и безвестные одесситы всех профессий и национальностей: 300 рублей поступило от собрания акционеров Одесского общества взаимного кредита, Комиссия народных чтений собрала сто рублей, «да 3 рубля 96 копеек с кружки при аудитории народных чтений», попечитель Одесского учебного округа собрал 45 рублей, правление Общества взаимного вспомоществования тружеников печатного дела города Одессы пожертвовало 25 рублей, «господа офицеры 13-го стрелкового батальона» передали 13 рублей 35 копеек[3].
Отставной Новороссийский губернатор А. Г. Строганов, видевший Пушкина лично и являющийся отдалённым родственником поэта (он являлся троюродным братом Наталии Николаевны Пушкиной), проживавший тогда в Одессе, категорически отказался жертвовать что-либо на памятник[2] и явившимся к нему просителям заявил: «Я кинжальщикам памятников не ставлю!… Я до этого ещё не дошел!… Что же это такое — Пушкину памятник!… А?… Но что же полиция смотрит?… Что она смотрит?… Подписка!… И кому?… Нет, я не могу допустить подобного образа действий… Нужно сообщить полиции…». Зато М. Д. Толстой, так же знавший поэта лично, с удовольствием пожертвовал на памятник 100 рублей[3].
Кроме денежных жертвований одесситы способствовали строительству монумента предлагая Комиссии бесплатные услуги и материалы — безвозмездно выполнялись разнообразные скульптурные, каллиграфические, водопроводные, асфальтовые и другие работы — так зодчие Ф. О. Моранди и Ю. М. Дмитренко обязались бесплатно руководить работами по сооружению; сотрудник Товарищества разработки залежей Городищенского лабрадора Н. И. Баринов исходатайствовал согласие своего товарищества на поставку лабрадора без оплаты; арендатор Гниванских гранитных ломок пожертвовал гранит; Н. Шевцов предоставил плиты для фундамента, цемент и песок (всего на 1189 рублей); З. Чернобыльскоий — лес на 73 рубля 45 копеек; Я. Новиков — канаты на 120 рублей; еврейское общество «Труд» безвозмездно исполнило все работы из чугуна (на 300 рублей); Абрам, Моисей и Мордка Розенов, Лейзер Циммерман и Захарий Логинов предоставили штучный камень на 160 рублей, одесский газетчик В. В. Навроцкий бесплатно отпечатал афишы и билеты на пушкинский бал и праздник; Общество Юго-Западных железных дорог отказалось от оплаты за доставку бюста и бронзовых украшений, отливаемых в Петербурге на заводе Морана, в Одессу[3].
Городская легенда
По существующей городской легенде бронзовый Пушкин «отвернулся» от Городской думы и «стоит к ней спиной», якобы за то, что она отказалась выделить средства на сооружение ему памятника. Это не соответствует действительному положению дел, так как во времена проектировки и возведения монумента городская Дума находилась в другой стороне бульвара, напротив гигантской лестницы, возле памятника Ришельё. То есть спиной к Думе стоял как раз памятник дюку, а Пушкин располагался к Думе лицом, а спиной к городской бирже, которая располагалась как раз в том здании, в котором впоследствии расположилась Одесская дума, Горсовет, Одесская мэрия[4][3].
Более того, данная легенда неправдива и в отношении действительного участия Городской думы в финансировании сооружения памятника. Многолетний сбор средств от общественности, проводимый Славянским благотворительным обществом, не поспевал за ростом стоимости необходимых работ (окончательная стоимость проекта превысила 18 000 рублей). И хотя Дума в 1886 году действительно отклонила ходатайство Комиссии о выделении средств на сооружение памятника из городского бюджета, однако на заключительном этапе работ, когда все собранные от частных жертвователей деньги уже были израсходованы, 5 декабря 1888 года Городская дума всё же выделила 9 000 рублей на сооружение памятника. Это была почти половина общей сметы проекта. На этом этапе Дума посчитала возможным принять долевое участие в народном проекте, на который так живо откликнулись простые граждане города[4].
См. также
Напишите отзыв о статье "Памятник Пушкину (Одесса)"
Примечания
- ↑ Коханский В. Одесса и ея окрестности. Полный иллюстрированный путеводитель и справочная книга. — 3-е. — Одесса: Л. Нитче, 1892. — С. 67. — 554 с.
- ↑ 1 2 3 4 5 Каменецкий Ф. [porto-fr.odessa.ua/index.php?art_num=art010&year=2009&nnumb=12 «Памятник Пушкину у изголовья бульвара…»] (рус.) // Порто-Франко : Газета. — Одесса: Черноморье, 03.04.2009. — № 12 (957).
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Парамонов Ю. [obodesse.at.ua/publ/3-1-0-16 Куда глядит бронзовый Пушкин?] (рус.). Эссе. Сайт «Об Одессе с любовью». Проверено 7 июня 2012. [www.webcitation.org/6BCMo3T7i Архивировано из первоисточника 6 октября 2012].
- ↑ 1 2 3 4 Губарь О. [www.odessitclub.org/reading_room/gubar/pushkin.php О том, как Одесса всем миром собирала деньги на памятник А. С. Пушкину] (рус.). Официальный сайт Всемирного клуба одесситов. Проверено 5 сентября 2012. [www.webcitation.org/6B9XWp6e1 Архивировано из первоисточника 4 октября 2012].
Литература
- Коханский В. Одесса и ея окрестности. Полный иллюстрированный путеводитель и справочная книга. — 3-е. — Одесса: Л. Нитче, 1892. — С. 67. — 554 с.
Ссылки
- Ратушняк Э.И. - [vo.od.ua/rubrics/kultura/28665.php Исчезнувшая звезда] // Вечерняя Одесса : Газета. - Одесса. - №41—42 (9959-9960) // 20 марта 2014 г.
- Парамонов Ю. [obodesse.at.ua/publ/3-1-0-16 Куда глядит бронзовый Пушкин?] (рус.). Эссе. Сайт «Об Одессе с любовью». Проверено 7 июня 2012. [www.webcitation.org/6BCMo3T7i Архивировано из первоисточника 6 октября 2012].
- Каменецкий Ф. [porto-fr.odessa.ua/index.php?art_num=art010&year=2009&nnumb=12 «Памятник Пушкину у изголовья бульвара…»] (рус.) // Порто-Франко : Газета. — Одесса: Черноморье, 03.04.2009. — № 12 (957).
- Губарь О. [www.odessitclub.org/reading_room/gubar/pushkin.php О том, как Одесса всем миром собирала деньги на памятник А. С. Пушкину] (рус.). Официальный сайт Всемирного клуба одесситов. Проверено 5 сентября 2012. [www.webcitation.org/6B9XWp6e1 Архивировано из первоисточника 4 октября 2012].
Отрывок, характеризующий Памятник Пушкину (Одесса)
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
