Памятник Торгильсу Кнутссону

Памятник
Памятник Торгильсу Кнутссону
Страна	Россия
Местоположение	Выборг, площадь Старой Ратуши
Автор проекта	Якоб Аренберг
Скульптор	В. Валльгрен
Архитектор	К. Сегерштадт
Строительство	1888—1908 годы
Статус	выявленный объект культурного наследия
Материал	бронза

Па́мятник Торгильсу Кнутссону — памятник основателю Выборгского замка шведскому маршалу Торгильсу Кнутссону работы скульптора Вилле Валльгрена (1855—1940) в Выборге. Был установлен на современной площади Старой Ратуши 4 октября 1908 года и стал первым памятником Выборга. Монумент простоял ровно сорок лет, когда в 1948 году был демонтирован. Скульптуру сильно повредили, однако она избежала переплавки. В 1993 году памятник был восстановлен.

С 1995 года памятник определён, как выявленный объект культурного наследия, однако решение о включении его в список объектов культурного наследия РФ так и не принято. Памятник не включён в указанный реестр.

История

Идея и создание

Инициатором и организатором проекта установки памятника выступил выборгский архитектор и любитель старины Якоб Аренберг (1847—1914), занимавшийся тогда проектированием воссоздания разрушенного Выборгского замка. Аренберг был одним из тех, кто стоял у истоков романтического прочтения выборгской истории. Он нисколько не сомневался в исторической правомочности монумента. Подобно многим национально мыслящим интеллектуалам, он считал необходимым знание и сохранение местной истории.

В своих мемуарах, опубликованных в 1916 году, он вспоминал:

В тот самый год, когда я приехал в Выборг, я получил письмо от известного нашего скульптора Вилле Вальгрена. Он искал работы. Я посоветовался кое с кем из моих выборгских приятелей, и было решено, что я закажу ему статую Торкеля Кнутсона, такую как статуя Биргера Ярла в Стокгольме, ценою до 2200 марок. Вальгрен был в восхищении. Я сообщил об этом деле Дену, которого оно очень заинтересовало. «Только, чтобы герб и костюмы были настоящие; чтобы не было никаких погрешностей против истории и геральдики, — помните это».

Сбор средств на памятник начался с проведения литературного вечера 5 декабря 1884 года. Вырученные от продажи на него билетов средства составили 300 марок. Аренберг согласился выполнить бесплатно проект реконструкции площади, расположенной напротив него. Аренберг проделал колоссальную работу, зарисовав и обмерив древние постройки Выборга, в том числе и средневековые жилые дома — те немногие, которые пережили многочисленные пожары и перепланировки.

Сбор последующих средств позволил Валльгрену получить заказ на изготовление модели. Но, простояв длительное время, эта работа пришла в негодность, так как глина рассохлась и потрескалась. Скульптору пришлось выполнить новую модель, стоимость которой вылилась уже в 3000 марок. Но это было лишь началом предстоящих трудностей. Идее установки памятника шведскому завоевателю решительно воспротивился военный комендант Выборга генерал-майор Михаил Лаврентьевич Духонин. Его поддержал и генерал-губернатор граф Фёдор Гейден.

Гр. Гейден отлично знал, что статуя в гипсе была готова и находилась в Выборге. Но, если он был достаточно слаб, чтобы бояться Духонина, то был и достаточно великодушен, чтобы не объявлять войны искусству...

Тема установки памятника бурно муссировалась на страницах газет.

В это время Валльгрен выехал в Париж, где он в то время жил. Над созданием памятника скульптор работал в своей парижской мастерской (ул. Фобур Сент-Оноре, 233bis). В 1887 году он завершил подготовительную работу. В 1888 году слепок из бронзированного гипса был доставлен из Парижа в Выборг для обсуждения заказчиками и отливки. С лета 1888 года её экспонировали в музее Выборга, именуя «Рыцарь», «Отвага» или иными безобидными именами.

Однако ходатайство о постановке памятника было отклонено. Более того, оно стало основанием для издания Александром III Высочайшего Объявления от 15 июля 1890 года о несооружении памятников в публичных местах без испрошения Высочайшего на то соизволения.

Последующее разрешение вопроса об установке памятника ускорили два обстоятельства. В 1896 году скончался выборгский аптекарь Йоганн Казимир фон Цвейгберг, который завещал городу 167 тысяч финских марок с указанием их назначения: на украшение Выборга. Эта сумма позволила сформировать особый денежный фонд. Часть завещанных денег, 30 тысяч марок, муниципалитет использовал на отливку памятника.

А всеобщая забастовка 1905 года заметно разрядила политическую атмосферу. В 1906 году произошло Свеаборгское восстание, показавшее, что русские революционеры ведут активную деятельность в Великом княжестве Финляндском. В начале 1907 года председатель Совета министров Российской империи П. А. Столыпин даже предлагал ввести в Выборгской губернии военное положение.

Разрешение на строительство, вопреки мнению русских военных и гражданских властей, было получено только после обращения городского совета Выборга к императору Николаю II. Эскиз памятника удостоился Высочайшего одобрения в Царском Селе 11 (24) апреля 1907 года.

Валльгрен отправился в Париж, где памятник отлили в бронзе. В феврале 1907 года Вальгрен писал Аренбергу: «Старика Торкеля Кнутсона отливают в бронзу на этих днях — по твоему почину 20 лет тому назад сделан был заказ на богатыря... Честь тебе и слава и спасибо, дружище».

Архитектор Карл Сегерштадт (1873—1931) спроектировал оригинальный гранитный постамент.

Весной 1908 года начались благоустройство и подготовка площади перед Старой Ратушей к установке памятника.

Открытие

Открытие памятника Торгильсу Кнутссону состоялось 21 сентября (4 октября) 1908 года. Открытие было приурочено к празднованию в Выборге Шведского дня (фин. Ruotsalaisuuden päivä, швед. Svenska dagen), учреждённому Шведской народной партией. В тот год Шведский день праздновался впервые и прошёл во всех городах Великого княжества Финляндского, а также в Петербурге. Он не имел политического статуса и являлся празднованием шведской культуры и самобытности.

В сентябре того же года в Хельсинки на Торговой площади была установлена другая работа Валльгрена — Хавис Аманда (Морская нимфа).

Сразу после установки памятника Кнутссону началась полемика в прессе.

5 октября (22 сентября) 1908 года газета «Русское слово» написала: «Вчера в Выборге открыт памятник Сторкелю Кнудсону, основателю Выборгской крепости, насадившему шведскую культуры в восточной Финляндии.»

19 октября в петербургской газете «Новое время» была опубликована статья «Финляндские памятники врагам России». Автором высказалась мысль, что открытие «на поле битв с россиянами» памятника основателю Выборгской крепости Т. Кнутссону, «совершавшему набеги на русские владения», не совместимо с национальным достоинством и честью России и её армии и оскорбительно для национального чувства. На этот на выпад «Нового Времени» живо откликнулась Финляндская Газета, опубликовав большую статью о памятнике и отражении этого вопроса в финляндской шведскоязычной прессе. Вместе с финляндскими газетами «Nye Pressen» и «Hufvudstadsbladet» русскоязычная «Финляндская Газета» предоставила свои страницы шведско-финским защитникам проекта памятника, разъяснявшим, что памятник Кнутссону не может считаться памятником «врагу России» — ведь Кнутссон воевал с Новгородом, а Новгородская республика тогда ещё не имела отношения к Российской империи. К тому же подчёркивалось, что памятник исторический, а не политический.

Двумя годами позже в Выборге был установлен памятник Петру I на высокой горе противоположной стороны пролива. После этого возникла оригинальная архитектурно-скульптурная композиция: взгляды застывших в бронзе завоевателей скрещивались на их «яблоке раздора» — Выборгском замке.

Разрушение

За годы Второй мировой войны Выборг несколько раз переходил под контроль воюющих сторон. Так, в 1940 году, после Зимней войны, город был передан Финляндией в пользу Советского союза. В 1941 он был занят финской армией, но в 1944 году, после завершения советско-финской войны, снова передан Советскому союзу. Все эти годы памятник оставался на своём месте.

Однако в 1948 году городские власти Выборга по телефону предложили командованию батальона связи, стоявшему в Выборгском замке, убрать памятник Торгильсу Кнутссону с площади. Тогда не предпринималась даже попытка демонтажа скульптуры. По воспоминаниям выборгского историка Е. Е. Кеппа, солдаты учебного взвода ночью привязали веревки за верхнюю часть монумента и рывками за них сбросили его на землю. При падении ступни ног фигуры отломились и остались на постаменте, отвалились щит, ножны меча и верхняя часть его эфеса. Используя те же веревки, солдаты волоком стащили скульптуру в замок. Чудом уцелела она от переплавки на металлолом.

Спустя почти 30 лет, после длительных поисков сотрудникам Выборгского краеведческого музея удалось обнаружить памятник в одном из сараев комбината благоустройства города Выборга на восточном берегу бухты Салакка-Лахти. 21 января 1975 года сильно повреждённый памятник перевезли в Выборгский замок, где располагался музей, и он долгое время хранился там в подвале под главной башней Святого Олафа.

Восстановление

В 1991 году началась реставрация памятника. Финансировал работы Благотворительный фонд реставрации, реконструкции и развития Выборга, созданный Е. В. Филипповым тогда же, в 1991 году. Над восстановлением скульптуры работали скульптор В. П. Димов, архитектор И. В. Качерин, гранитчик Михаил Сафонов, работники завода «Монументскульптура» (Санкт-Петербург).

Гранитный постамент был выполнен по оригинальному проекту.

2 июля 1993 года, в год 700-летия Выборгского замка, восстановленный памятник был открыт.

Весной 1994 года памятник подвергся вандализму. Была отломана и похищена шпага. Через некоторое время похитители вернули её, положив к подножию памятника. Деталь была восстановлена работниками Выборгского судостроительного завода.

Описание памятника

Валльгрен изобразил маршала стоящим на высоком круглом в плане гранитном постаменте, обращенным лицом к замку. Правая рука фигуры, сжимающая меч, откинута в сторону, в левой — щит, опущенный к бедру, на голове — боевой шлем. Позе придан уверенный воинственный вид.

Щит маршала имеет треугольную форму с отношеним высоты к ширине 2 к 1. Такой щит защищал всадника от подбородка до колен. Треугольные щиты появились в XIII веке. На поверхности щита в виде низкого рельефа изображён геральдический лев.

На ногах простые «шиловидные» шпоры (колёсико в шпоре впервые появилось в конце XIII века), на ремене, пропущенном под пяткой и над верхней частью стопы.

Небольшой по размерам монумент удачно вписался по масштабу в открытую средневековую площадь. Он имел и довольно выразительный силуэт.

Фотографии

• Linnan bridge opening.jpg

  Вид на Замковый (Крепостной) мост и площадь Старой Ратуши с памятником, 1930-е

• Vyborg 06-2012 various listed 09.jpg

  Современный вид площади Старой Ратуши с памятником

• Knutsson in Vyborg 2007.jpg

  В 2007 году (повреждено написание имени).

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден
• Knutsson.jpg
• Выборг (16).JPG

Литература

• Любовь Кудрявцева, «Борьба за „место памяти“ в империи: история памятника основателю Выборга Торгильсу Кнутссону», журнал Ab Imperio, 2/2004, Память репрессированная, вытесненная и потерянная (07/2004)

Ссылки

• [www.kuvakokoelmat.fi/pictures/view/10000_1161 Вилле Валльгрен за работой над статуей]
• [vyborg.org.ru/img.htm на сайте Благотворительного фонда реставрации, реконструкции и развития Выборга]
• [www.viipuri2000.vbg.ru/hautaniemi/ov_set1.htm Фото памятника]
• [www.vbrg.ru/articles/istorija_vyborga/torgils_knutsson/sudba_rytsarja_i_pamjatnika/ «Торгильс Кнутссон: судьба рыцаря и памятника», Зинаида Новоселова, старший научный сотрудник Государственного музея «Выборгский замок»]
• [maps.yandex.ru/?ll=28.725422%2C60.714032&spn=0.041199%2C0.003122&z=16&l=map%2Cstv&ol=stv&oll=28.72991057%2C60.71426152&ost=dir%3A120.83859857998134%2C7.058298749741776~spn%3A90%2C35.010226846688134 Вид на памятник на Яндекс.Панорамы]
• [www.gazetavyborg.ru/?q=gazeta&art_id=24471&num_id=24446&rubrik_id= О подземных ходах Выборга и о том, как Пётр I спас Кнутссона, Газета Выборг, 13.01.2012]
• [archive.is/20121211050042/ppsh-41.tumblr.com/post/19044112380/finnish-soldiers-farewell-to-viipuri-and-its Фото памятника Торгильсу Кнутссону 13 марта 1940 года]
• [wiborg.fi/Site/Data/1773/Files/wn_pdf/Wiborgs_Nyheter_2005.pdf «En bildberättelse om riksmarskens staty», стр. 20  (швед.)]

Отрывок, характеризующий Памятник Торгильсу Кнутссону

– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.