Памятник героям Плевны

Памятник
Памятник героям Плевны
Автор проекта	В. О. Шервуд
Основные даты: 1888
Материал	чугун

Памятник героям Плевны (архитектор и скульптор Владимир Иосифович Шервуд, инженер-полковник А. И. Ляшкин) — памятник русским гренадерам, павшим в бою под Плевной, во время Русско-турецкой войны 1877—1878, установлен в Ильинском сквере Москвы (площадь Ильинские Ворота).

За Плевну велись самые ожесточенные сражения, повлиявшие на ход всей русско-турецкой кампании.

Часовня сооружена по инициативе Московского археологического общества и офицеров и солдат Гренадерского корпуса, расквартированного в Москве, и собравших на его постройку около 50 тыс. рублей.

История создания

После подписания Сан-Стефанского договора возникла мысль, которую первым озвучил генерал Ганецкий, об установке под Плевной памятника погибшим гренадерам. Сразу была открыта добровольная подписка в Гренадерском корпусе. По просьбе Ганецкого о «безвозмездной уступке в собственность гренадер» участка земли с курганом Копаная Могила, Совет Плевненского округа отдал его в «вечную собственность» Гренадерского корпуса. Когда гренадеры вернулись в Россию (в конце 1878 года), оказалось, что вместе с поступлениями из других армейских частей, была собрана сумма около 27 тысяч рублей. Была образована специальная комиссия по установке памятника, которая выработала программу конкурса на составление проекта. Летом 1880 года (с 16 по 21 июня) в залах МУЖВЗ были представлены десять проектов памятника. В итоге первая премия была присуждена архитектору А. И. Вальбергу (1844—1881). Тем не менее, комиссия посчитала, что все проекты «не соответствуют, однако, величию того события, для увековечения которого сооружается памятник».

Когда встал вопрос о новом проекте памятника, И. Е. Забелин предложил кандидатуру В. О. Шервуда, который в это время заканчивал постройку здания Императорского исторического музея.

История часовни-памятника

Как указал В. О. Шервуд в объяснительной записке к первоначальному проекту памятника, из-за того, что «людные пункты и дороги отстоят от места сооружения на значительное расстояние, то необходимо придать памятнику приличную высоту (10 саж<еней>)». Поэтому первый вариант памятника представлял собой часовню высотой более 20 метров с четырьмя скульптурными группами. Сметная стоимость такого памятника составила 70 тысяч рублей, что было гораздо больше собранной суммы. Комиссия, посылая проект на утверждение Александру II, рассчитывала, что император возместит недостающее: однако царь в ноябре 1880 года «соизволил вполне одобрить его» и разрешил открыть частную подписку для сбора средств и предложил обратиться к московскому купечеству. Решено было также продавать фотографии проекта памятника; в Манеже была устроена выставка рисунков памятника. К весне 1881 года собранная сумма увеличилась лишь до 29 тысяч рублей. Новый царь, Александр III, повелел 4 августа 1881 года, соорудить памятник на имеющиеся средства и в 1882 году Шервуд представил упрощённый вариант, в котором уменьшил размеры памятника и заменил скульптурные группы на горельефы, сохранив «при этом характер и мысль первого проекта»; 19 ноября он был одобрен. Шервуд, как исполнитель главных работ, нашёл исполнителей: чугунные детали должны были изготовить на заводе братьев Бромлей, горельефы — на фабрике «Георга Поля и К», крест — фабрика Постникова, стёкла для восьмигранного шатра — фабрика братьев Смольяниновых, а отделку этих стёкол под витражи по рисунку Шервуда — живописная мастерская Луи Опеля. В 1884 году купец 1-й гильдии и староста храма Христа Спасителя А. И. Кононов взялся изготовить за свой счёт внутри часовни майоликовый иконостас. В начале 1885 года было получено согласие о бесплатной перевозке памятника из Москвы в Болгарию. Однако в 1886 году появились предложения поставить памятник в Москве; москвичи горячо поддержали эту идею и московский генерал-губернатор В. А. Долгоруков после долгой переписки с различными департаментами в 1887 году дал согласие на установку памятника героям Плевны в Лубянском сквере.

Открытие Плевненской часовни состоялось 28 ноября (10 декабря) 1887 года, в день десятилетия битвы под Плевной. Открытие было отмечено парадом частей Гренадерского корпуса, принятого генерал-фельдмаршалом великим князем Николаем Николаевичем; городскому голове Н. А. Алексееву был вручён акт о передаче памятника-часовни Москве.

Художественные особенности

Чугунный восьмигранный шатёр-часовню на низком постаменте венчает православный крест. Отлитые из чугуна детали собирались и монтировались с идеальной точностью — на поверхности не видно ни единого шва.

Боковые грани памятника украшены четырьмя горельефами: русский старик-крестьянин, благословляющий сына-гренадера; янычар с кинжалом, вырывающий ребёнка из рук матери-болгарки; гренадер, берущий в плен турецкого солдата; умирающий русский воин, последним усилием срывающий цепи с женщины, олицетворяющей Болгарию. На гранях шатра надписи: с северной стороны — «Гренадеры своим товарищам, павшим в славном бою под Плевной 28го ноября 1877 г.»; с южной — «В память войны с Турцией 1877—1878 годов» и перечень основных сражений — «Плевна, Карс, Аладжа, Хаджи-Вали»; на восточной и западной — цитаты из Евангелия. Перед памятником — чугунные тумбы с надписями «В пользу увечных гренадер и их семейств» (на них стояли кружки для пожертвований).

В интерьере часовни, отделанном полихромными изразцами, помещались живописные образа Александра Невского, Иоанна Воина, Николая Чудотворца, Кирилла и Мефодия, семь бронзовых плит с именами погибших гренадеров (убитых и умерших от ран) — 18 офицеров и 542 солдат.

После 1917 года большая часть внутреннего убранства, украшения и бронзовые плиты с именами погибших гренадеров были утрачены; часовня была закрыта и разорена. В ней устроили туалет. Часовня в обезображенном виде простояла до середины 1940-х годов, к концу войны её привели в порядок, восстановили крест и позолотили надписи. Но без совершения служб часовня быстро разрушалась. В 1959 и 1966 годах ремонтировалась; была полностью покрыта консервирующим составом и приобрела вид чёрного чугунного памятника. В 1984 году исполкомом Моссовета было принято решение о реставрации памятника, — под наблюдением архитектора Г. Ф. Мелентьева.

В декабре 1992 года часовня была передана Русской православной церкви и приписана к Николо-Кузнецкому храму. На сегодняшний день часовня приписана к Кадашевскому храму, настоятелем которого является протоиерей Александр Салтыков.

В ознаменование 120-летнего юбилея освобождения Болгарии и подписания Сан-Стефанского мирного договора, 1 марта 1998 года состоялось освящение и открытие часовни-памятника в присутствии патриарха Алексия II; 3 марта, в день национального праздника Дня освобождения Болгарии от османского ига у вновь освящённой часовни состоялось торжественное поминовение воинов духовенством Русской и Болгарской Православных Церквей; в декабре 1999 года при часовне было учреждено Патриаршее подворье (в настоящее время здесь регулярно совершается заупокойное богослужение).

Литература

• Аникин В. В. Памятник гренадерам, павшим под Плевной. (Скульптор В. О. Шервуд). — М., Московский рабочий, 1986. — 62 с., ил. — (Биография московского памятника). — 50 000 экз.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Памятник героям Плевны
• [guide.moscow.ru/ru/entertainment/attractions/monuments/index.php?id4=94 о памятниках Москвы на Московском Международном портале]

Отрывок, характеризующий Памятник героям Плевны

Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.