Память о войне 1812 года

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск


Отечественная война 1812 года оставила глубокий след в сознании российского общества, во всех слоях общественно-политической жизни. В данной статье перечислены культурные достижения и наиболее значимые произведения искусства, связанные с памятью о разгроме Наполеона в России.





Память о войне 1812 года в Российской империи

После победного разгрома армии Наполеона, русская армия возвращалась в Россию. В Петербурге к её встрече были сооружены Нарвские триумфальные ворота, через которые войска торжественным маршем прошествовали в северную столицу России для празднования победы. Ворота были выполнены по проекту архитектора Д. Кваренги из дерева. Уже к 20-летнему юбилею они были переделаны В. П. Стасовым в каменные, с сохранением первоначального замысла. Арку ворот увенчала колесница победы, запряжённая шестеркой боевых коней; по обеим сторонам самой арки — между её колонн — статуи русских витязей.

Так же к 20-й годовщине победы, в 1834 году, на Дворцовой площади была воздвигнута величественная монументальная Александровская колонна. Она была выполнена по замыслу О. Монферрана из цельного колоссального гранитного монолита весом более 600 тонн. Фигура ангела, венчающая колонну, была исполнена Б. И. Орловским. Скульптор придал ангелу образ императора Александра I, и колонна получила название Александровской. Так как ангел с крестом находится на высоте 47,5 метров, черты лица его рассмотреть невозможно. В память об этом событии был отчеканен рубль с изображением колонны и с надписью — «Благодарная Россия 1834»[1].

В 1839 году, в новую годовщину, на Бородинском поле был сооружён в честь знаменитой битвы под деревней Бородино монумент. Это был чугунный памятник в виде пирамидальной колонны с рифлёным позолоченным куполом и венчающим его шестиконечным крестом. С западной стороны этого памятника, «…сияет икона Спаса Нерукотвореннаго» и под нею золотая надпись: «Тобою спасение наше». На других сторонах перечислены все воинские подразделения и даже неприятельские — французские, итальянские, баварские, вюртембергские, участвовавшие в этом кровавом сражении. Тут же, за оградой, находилась могила Багратиона. К открытию этого памятника были отчеканены памятные монеты крупного номинала достоинством в рубль и полтора рубля, на реверсе которых увековечено изображение «Бородинской колонны» (в 1932 году монумент был взорван вместе с могилой П. И. Багратиона)[2].

Тогда же, в 1839 году, был основан Бородинский музей, по волеизъявлению императора Николая I, который за два года до этого выкупил село Бородино для цесаревича Александра. Село стало царским имением, и тогда же был заложен главный монумент. У подножия памятника, в небольшой сторожке, поселили двух инвалидов Отечественной войны 1812 года, которые ухаживали за памятником и хранили в специально отведенной комнате первые экспонаты музея: находки с поля сражения, военные карты, предметы солдатского быта. В 1839 году в селе Бородино появился дворцово-парковый ансамбль. В этом же году впервые праздновалась годовщина Бородинского сражения с грандиозными маневрами, на которые было собрано 120 тысяч регулярного войска. На торжествах присутствовал сам император, который в течение двух недель жил в своём дворце[3].

В 70-ю годовщину изгнания Наполеона из России, в Москве было завершено строительство грандиознейшего храма Христа Спасителя. Он был возведён по замыслу императора Александра I в память об избавлении Москвы от нашествия французов[1].

К 50-летию и 60-летию Бородинской битвы Военно-топографическим депо были проведены съёмки бородинского поля. В 1909 г. была проведена масштабная и очень репрезентативная выставка, посвящённая предстоящему 100-летнего юбилею, в рамках планировавшегося к созданию Музея 1812 года. С 1813 по 1913 гг. в России проводились ежегодные концерты оркестров императорской гвардии в пользу ветеранов войны 1812 г. В рамках этих концертов были и зарубежные выступления русских военных музыкантов заграницей, в частности в Париже. И. Д. Сытин к юбилею приурочил многотомное издание «Отечественная война и русское общество. 1812—1912». О праздновании 100-летнего юбилея победы см. 100-летие Отечественной войны 1812 года.

Музеи

Архитектура и скульптура

Архитектура

Триумфальные арки
Памятные храмы
Колонны и обелиски

В качестве памятника к 100-летию войны был оформлен Бородинский мост в Москве (1911—1912).

Скульптура

Памятники М. И. Кутузову

Памятники Барклаю де Толли

Памятники другим героям войны

Памятные знаки и доски

Надгробья

  • 13 июня 1813 года в Казанском соборе похоронен М. И. Кутузов. Могила замурована гранитной плитой и обнесена тёмной бронзовой оградой, установленной в 1814 году по проекту А. Н. Воронихина.[16]

Над мемориальной доской — икона Смоленской богоматери, находившаяся у гроба Кутузова перед погребением. Над ней огромная картина художника Ф. Я. Алексеева, помещённая здесь в 1810 году — «Крестный ход на Красной площади в 1612 году по случаю освобождения Москвы от польских интервентов». На пилястрах — шесть трофейных французских знамен и штандартов и шесть связок ключей.[17]

Мавзолей, названный впоследствии «Великой гробницей Эстонии», стоит на правом берегу реки Эмбах, на высоком холме, где любил вечерами прогуливаться больной фельдмаршал и часто оставался в одиночестве, любуясь живописными далями. Здесь же, в кургане, по приказу Барклая-де-Толли был захоронен его боевой конь[13].

Живопись и графика

Напишите отзыв о статье "Память о войне 1812 года"

Литература

Музыка

На титульном листе партитуры Чайковский написал: «1812. Торжественная увертюра для большого оркестра. Сочинил по случаю освящения Храма Спасителя Петр Чайковский»[20]

По одним данным Премьера состоялась 8 августа 1882 года в Москве, во время Всероссийской промышленно-художественной выставки (дирижёр И. К. Альтани)[20] По другим — 22 октября 1883 года в Москве (дирижёр — М. К. Эрдмансдёрфер)[21]. Исполнялась неоднократно и имела большой успех в Москве, Смоленске, Павловске, Тифлисе, Одессе, Харькове, Праге, Берлине, Брюсселе, в том числе под управлением самого автора.

Театр

Кинематограф

Топонимика

Монеты

1 рубль 1912 года

  • Лицевая сторона — уменьшенная копия малой государственной печати Александра I, на которой изображен государственный герб — двуглавый орел со скипетром, державой и большой Императорской короной в окружении гербов Великого Княжества Финляндского, Царства Казанского, Царства Сибирского, Киева, Новгорода и Астрахани и надпись: «АЛЕКСАНДРЪ I БОЖІИЮ МИЛОСТІЮ ИМПЕРАТОРЪ И САМОДЕРЖЕЦЪ BCEPOCCIИСКІЙ». На оборотной стороне — в обрамлении юбилейных дат «1812» и «1912» помещён текст, взятый из манифеста: «Славный годь сей минулъ, но не пройдутъ содъянные въ немъ подвиги». Автор штемпелей лицевой стороны монет М. А. Скуднов, штемпель оборотной стороны был исполнен резчиками Санкт-Петербургского Монетного двора с помощью пуансонов.
    Монета была отчеканена в количестве 26 тыс. 500 штук и так же, как юбилейная нагрудная медаль в честь этого события, была предназначена для раздачи нижним чинам, участвовавшим в юбилейном параде в Москве.

1 рубль 1987 года

  • Посвящён 175-летию со дня Бородинского сражения 1812 года. Монета выполнена из медно-никелевого сплава белого цвета. Диаметр 31 мм. С лицевой и оборотной сторон — выступающий кант по окружности. На лицевой стороне — государственный герб СССР, надписи: «СССР», «1 рубль», «1987». На оборотной стороне — рельефное изображение памятника фельдмаршалу М. И. Кутузову в районе его командного пункта на Бородинском поле, в верхней части по окружности — надпись: «175 ЛЕТ СО ДНЯ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ», внизу — дата: «1812».
Монеты достоинством 1 рубль в честь:
100-летия Отечественной войны (слева) и 175-летия Бородинского сражения (справа)

Серия монет 2012 года

  • В 2012 году ЦБ РФ выпустил серию монет, посвящённую победе России в войне 1812 года. Серия состоит из:
  • семнадцати монет номиналом 2 рубля (одна монета — «Эмблема празднования победы в Отечественной войне 1812 года» и 16 монет — «Полководцы и герои Отечественной войны 1812 года»);
  • десяти монет номиналом 5 рублей («Сражения и знаменательные события Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии 1813—1814 годов»);
  • одной монеты номиналом 10 рублей (на реверсе монеты изображена Триумфальная арка)[27].

Значки

  • [www.museum.ru/1812/memorial/Znachki/index.html Александр Подмазо. Каталог значков, посвящённых Отечественной войне 1812 г]

Филателия

Марки

В 1962 году была выпущена серия из четырёх почтовых марок СССР, посвящённых 150-летию Отечественной войны 1812 года[28]:

Конверты

Шахматы


Игры

В честь двухсотлетия Отечественной войны 1812 года российские разработчики из компании Adequate Worlds создали игру «1812»[29].

Примечания

  1. 1 2 Кузнецов А., Чепурнов Н. [www.rusorden.ru/?nr=ri&nt=m34 Медаль «В память 100-летия Отечественной войны 1812 г.»]. Ордена и медали России. Rusorden.ru (1992). Проверено 15 декабря 2010. [www.webcitation.org/68xzUcWdp Архивировано из первоисточника 7 июля 2012].
  2. Петерс Д.И. [awards.netdialogue.com/Russia/Empire/100War/100War.htm МЕДАЛЬ «В ПАМЯТЬ 100-ЛЕТИЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1812 Г.»] (1996). Проверено 15 декабря 2010. [www.webcitation.org/68xzWbp4T Архивировано из первоисточника 7 июля 2012].
  3. Е.АЛИГОЖИНА. [ia-mozh.mosoblonline.ru/historymo/ Музей, основанный Императором]. газ. «Новая жизнь» (2010). Проверено 15 декабря 2010. [www.webcitation.org/68xzYQa8p Архивировано из первоисточника 7 июля 2012].
  4. [oiru.archeologia.ru/phorum/read.php?15,1920 ОИРУ]
  5. [mzkk.ru/gallery2/v/elabuga/durova/ Культура и искусство в Татарстане]
  6. Moutchnik, Alexander (2012): 1812 год в исторической памяти Мюнхена и Баварии. Обелиск на Каролинской площади в Мюнхене как место памяти. [Das Jahr 1812 im Gedächtnis Münchens und Bayerns. Der Obelisk auf dem Karolinenplatz in München als Erinnerungsort]. International Conference «After the Storm. The Historical Memory upon 1812 in Russia and Europe», Deutsches Historisches Institut, Moskau, 28.-30. Mai 2012.
  7. [www.borodino.ru/index.php?page=content&DocID=84&__CM3__CM3=1frqiupeff75b6f6eubo4umq75 Государственный Бородинский военно-исторический музей-заповедник]
  8. Чернатов В. М. Сынам Отчизны: Мемор. сооружения воин. славы на территории Белоруссии. — Мн.: Вышэйшая школа, 1980. — 136 с. — 15 000 экз.
  9. [www.smolensk-travel.ru/smolensk-monuments/ Памятники Смоленска]
  10. Подлипский А. М. Памятные места Витебщины. — Мн.: Беларусь, 1987. — 48 с. — 40 000 экз.
  11. [www.souzveche.ru/modules/news/article.php?storyid=3350 Дединкина С. Памятник героям // Союзное вече. — 25 мая 2010. ]
  12. [www.liart.ru/exhibit/Motovilov.htm Выставка творчества художников Мотовиловых «ДИНАСТИЯ»]
  13. 1 2 3 [magazines.russ.ru/neva/2005/7/tara28.htmlГеоргий Таракановский Памятники фельдмаршалу М. Б. Барклаю-де-Толли]
  14. [skola.ogreland.lv/istorija/slovo/lv409.htm Барклай]
  15. По Кремлю. Краткий путеводитель. М.: Московский рабочий, 1975
  16. [m-necropol.narod.ru/kutuzov.html фотография могилы Кутузова]
  17. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000068/st001.shtml Государственный музей истории религии и атеизма]
  18. [www.castle.lv/est/barclay.html Мавзолей Барклая-де-Толли в Йыгевесте, Эстония]
  19. [his.1september.ru/article.php?ID=200303103 Александр Романов. Москва: память о войне 1812 года]
  20. 1 2 [www.tchaikov.ru/1812.html Торжественная увертюра «1812» год]
  21. Музыкальная энциклопедия, Т. 6, М.: «Советская энциклопедия», 1982
  22. [stmus.nm.ru/arc/302/832.htm Рыжкова Н. А. Музыка Отечественной войны 1812 года // старинная музыка 2002 № 3]
  23. [www.khrennikov.ru/biography/ Тихон Хренников]
  24. [www.rudata.ru/wiki/1812_год_(фильм) «1812 год»]
  25. [www.kino-teatr.ru/kino/movie/sov/12422/annot/ О фильме «1812 год» ]
  26. [www.kino-teatr.ru/kino/art/kino/186/ Яков Протазанов]
  27. [1]
  28. [webmarki.com/pochtovie-marki-sssr/150-letie-otechestvennoj-vojny-1812-goda--sc2736 Серия почтовых марок СССР «150-летие Отечественной войны 1812 года»]
  29. [adequateworlds.blogspot.ru/ Adequate Worlds]

Библиография

  • [podosokorskiy.livejournal.com/465436.html 1812 год в истории России и русской литературы]: материалы Всероссийской научной конференции (Смоленск, 15-17 ноября 2010 г.) / сост. и ред. Л. В. Павлова, И. В. Романова. — Смоленск: Изд-во СмолГУ, 2010.


Ссылки

  • [www.shpl.ru/shpage.php?menu=2244 100-летний юбилей. Столичные торжества. Бородинские торжества. Государственная историческая библиотека]
  • [alroslav.ru/peredvizhnaja-vystavka-geroev-1812-goda/peredvizhnaja-vystavka-geroev-1812-goda.php#geroi-1812-goda Герои Отечественной войны 1812 года]
  • [www.skitalets.ru/books/borodino/ Памятники Бородинского поля. — Главное управление геодезии и картографии при Совете Министров СССР, Москва, 1972 г.]
  • [www.simvolika.org/Victorina/ Военно-историческая on-line викторина «От Москвы до Парижа с русской армией», посвящённая 200-летию торжественного вступления русской армии в Париж.]

Отрывок, характеризующий Память о войне 1812 года

Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.