Панамская железная дорога

Панамская железная дорога (исп. Ferrocarril de Panamá) — железнодорожная линия, соединяющая тихоокеанское побережье республики Панама с атлантическим. Построена в 1850—1855 годах. Протяжённость дороги 76 км. Маршрут пролегает между столицей страны городом Панама и городом Колон. Параллельно ей проходит введённый в эксплуатацию в 1920 году Панамский канал, для прокладки которого использовалась железная дорога. Позднее они во многом функционально дублировали друг друга.

В 2001—2002 годах была реконструирована для повышения её конкурентоспособности. При этом её перешили с колеи 1524 мм (используемой в России, а до Гражданской войны — и во многих Южных штатах США) на западную колею 1435 мм.

В настоящее время перевозка грузов по рельсовому пути обходится дешевле, чем на автотранспорте. Железной дорогой владеют компании «Канзас-Сити Санзерн холдинг» (США) и ООО Панама-Холдинг.

История

Впервые идею о строительстве железной дороги на месте пересечения старых испанских дорог предложил Симон Боливар, но реальное финансирование проекта начали капиталистические круги США. В болотистой местности от болезней, переносимых москитами, погибло немало наёмных рабочих. По окончании строительства произошла первая интервенция США на территорию республики Колумбия, которой до 1902 года принадлежал Панамский перешеек.

См. также

• Транспанамский нефтепровод

Примечания

Панамская железная дорога
условные обозначения <center> Паналь Каналь Риаль Вай Компани Атлантик-Пассажирский

Отрывок, характеризующий Панамская железная дорога

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.