Паника на улицах

Паника на улицах
Panic in the Streets
Жанр	Фильм нуар Триллер
Режиссёр	Элиа Казан
Продюсер	Сол С. Сигел
Автор сценария	Ричард Мёрфи Дэниэл Фукс Эдна Энхалт (история) Эдвард Энхалт (история)
В главных ролях	Ричард Уидмарк Пол Дуглас Джек Пэланс
Оператор	Джозеф Макдональд
Композитор	Альфред Ньюман
Кинокомпания	Двадцатый век Фокс
Длительность	96 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1950
IMDb	ID 0042832
Выход фильма «Паника на улицах» (оригинальное название — Panic in the Streets)

К:Фильмы 1950 года

«Паника на улицах» (англ. Panic in the Streets) — фильм нуар режиссёра Элии Казана, вышедший на экраны в 1950 году.

Фильм сделан по рассказу Эдны и Эдварда Энхалтов «Карантин, некоторые любят похолоднее», сценарий написали Ричард Мёрфи и Дэниэл Фукс. Фильм рассказывает о борьбе офицера Министерства здравоохранения США (Ричард Уидмарк) и капитана городской полиции (Пол Дуглас) по предотвращению угрозы эпидемии лёгочной чумы в Новом Орлеане. В течение одного-двух дней они должны выявить носителей смертельно опасного заболевания, пока оно не получит массового распространения. Заражёнными оказываются бандиты, убившие человека. Чувствуя, что на них идёт охота, они всячески укрываются от преследования властей. Фильм снят полностью на натуре в Новом Орлеане, и в нём занято множество жителей города.

Фильм относится к категории нуаровых триллеров, объединённых темой угрозы массового заражения населения к этой же категории относятся фильмы нуар «Убийца, запугавший Нью-Йорк» (1950) и «Город страха» (1959).

В 1950 году на Венецианском кинофестивале фильм принёс Элии Казану Международную премию и номинацию на главный приз — Золотого льва, а Национальный совет критиков США включил фильм в десятку лучших фильмов года. В 1951 году Гильдия писателей Америки номинировала сценариста Ричарда Мёрфи на премию за лучшую американскую драму и на Премию Роберта Мелтзера за сценарий, наиболее умело рассматривающий проблемы американской жизни. Наконец, в 1951 году Эдна и Эдвард Энхалты завоевали Оскар за лучшую историю для фильма.

Сюжет

В Новом Орлеане в одном из злачных припортовых кварталов несколько человек играют в карты. Одному из играющих становится плохо, и он хочет выйти из игры и забрать свой приличный выигрыш в 191 доллар, однако остальные уговаривают его продолжить игру. Тем не менее, он забирает деньги, и, истекая потом и пошатываясь, выходит на улицу. Мелкий гангстер Блэки (Джек Пэланс), участвовавший в игре, не хочет терять проигранные деньги. Он приказывает двум своим подручным — Фитчу (Зеро Мостел) и Полди (Ги Томаджан) — догнать ушедшего. Начинается погоня по промышленной зоне, которая заканчивается тем, что бандиты загоняют убегающего в угол на одном из складов, после чего Блэки хладнокровно убивает его двумя выстрелами в упор и забирает деньги.

На следующее утро в порту обнаруживают неопознанный труп убитого. Судя по двум пулевым отверстиям, полиция предполагает, что жертва была застрелена, а затем утоплена. Однако судмедэксперт при внимательном осмотре тела обнаруживает в крови убитого подозрительные микробы, после чего немедленно вызывает специального представителя Министерства здравоохранения США, капитана-лейтенанта Клинтона Рида (Ричард Уидмарк).

У Рида выдался первый за шесть недель выходной, который он проводит с женой Нэнси (Барбара Бел Геддес) и сыном Томми (Томми Реттиг), но тем не менее после звонка он решает поехать и самостоятельно осмотреть тело. После тщательного изучения трупа, Рид устанавливает, что у убитого была лёгочная чума, особая разновидность бубонной чумы, которая передаётся воздушно-капельным путём и может вызывать эпидемию в городе, угрожающую массовыми смертями. Рид требует немедленно кремировать заражённое тело, а также собрать всех, кто с ним контактировал, для проведения прививок. Он также заявляет, что необходимо срочно установить личность мертвеца, а также тех, кто контактировал с ним в течение нескольких последних дней, включая его убийц.

Вскоре мэр города проводит совещание с представителями администрации, комиссаром полиции и другими чиновниками, на котором Рид докладывает, что у них есть всего 48 часов, чтобы спасти Новый Орлеан от чумы, для чего нужно выявить и привить всех, кто контактировал с переносчиком болезни. Многие чиновники не воспринимают слова Рида со всей ответственностью. В частности, они предлагают дать приметы умершего через прессу, чтобы скорее обнаружить его связи и выявить убийц. Однако Рид выступает категорически против, утверждая, что любая публичная огласка в этом деле приведёт к панике, в результате которой начнётся массовое бегство людей из города, что в конце концов может привести к быстрому распространению эпидемии на всю страну. В конце концов, мэр поддерживает Рида и даёт поручение комиссару полиции и его заместителю, капитану Уоррену (Пол Дуглас) оказать Риду всевозможное содействие.

Судмедэксперты устанавливают, что погибший был армянином, чехом или другим восточноевропейцем. Полиция начинает массовые облавы и задержания всех подозрительных лиц, имеющих отношение к этим землячествам. Среди прочих на допрос попадает и Фитч, который имел ранее приводы в полицию, однако он не сознаётся, что знал убитого. Понимая, что метод массовых облав и допросов вряд ли поможет быстро выйти на след заражённых, Рид решает вести расследование собственным путём, о чём он ставит в известность капитана Уоррена. Капитан полагает, что Рид демонстрирует такую активность ради продвижения по службе, но тем не менее не возражает, чтобы Рид вёл параллельное расследование.

Поскольку никто из многочисленных допрошенных не смог опознать умершего, Рид предполагает, что тот проник к город совсем недавно, и, по всей видимости, нелегально на одном из торговых кораблей. Рид направляется на биржу найма на морские суда, и через громкоговоритель объявляет собравшимся морякам, что раздаст им фотографии человека, обещая вознаграждение в 50 долларов тому, что опознает его или сообщит о нём какую-либо информацию. Никто из моряков однако не узнаёт убитого, и Рид говорит, что в течение двух часов будет ждать в баре напротив, на случай, если кто-либо вспомнит что-то и захочет с ним поделиться. Спустя некоторое время в бар заходит девушка, сообщая Риду, что её приятель Чарли (Уилсон Бург-младший), похоже, что-то знает об убитом и готов за вознаграждение поделиться информацией. Рид следует за ней на небольшую лодку, которая служит им домом. Забрав деньги, Чарли нехотя признаёт, что вернулся из плавания на корабле «Королева Нила», на борту которого нелегально прибыл больной человек, похожий на изображённого на фотографии.

Тем временем вернувшийся с допроса Фитч рассказывает Блэки, что по делу об убийстве человека, которого, как выясняется, зовут Кочак, полиция развернула широкомасштабное расследование. Фитч опасается, что его схватит полиция, и хочет немедленно сбежать из города. Однако Блэки подозревает, что такая активность полиции, видимо, связана с тем, что Кочак нелегально ввёз в страну какой-то особо ценный товар, возможно, наркотики. Так как при нём ничего не обнаружено, вероятнее всего, он спрятал товар у своего кузена Полди. Блэки требует от Фитча немедленно разыскать и привести Полди.

Рид и Уоррен, между которыми, наконец, установилось полное взаимопонимание, направляются на борт корабля «Королева Нила», однако при допросе капитан не сознаётся, что перевозил каких-либо нелегалов или контрабанду, и в ультимативной форме просит американских офицеров покинуть корабль, который находится вне территориальных вод США. Тогда Рид обращается непосредственно к собравшейся команде корабля, говоря, что они могут умереть от чумы, если на борту был тот больной человек, которого они разыскивают. В этот момент один из подчинённых Рида сообщает, что после осмотра трюма он пришёл к выводу, что на корабле может быть 150—180 крыс, которые могли служить разносчиками чумы. После этих слов матросы вопреки воле капитана и боцмана требуют медицинской защиты. Они приводят китайца-кока с признаками заболевания, который контактировал с находившимся на борту больным нелегалом по имени Кочак. После этого Рид с коллегами делает всем морякам прививки, одновременно проводя допрос, во время которого один из моряков вспоминает, что Кочак всё время мечтал поесть кебаб.

Ухватившись за эту ниточку, Рид и Уоррен прочёсывают все греческие рестораны в городе. В пятнадцатом по счёту ресторане они предъявляют фотографию Кочака его владельцу Джону Мифарису (Алексис Минотис), который уходит показать её жене Рите (Элин Стивенс). Рита говорит мужу, что знает Кочака и вчера обслуживала его, однако не хочет, чтобы в их дела вмешивалась полиция, и просит мужа ответить, что они ничего не знают, даже несмотря на предупреждение, что они могут пострадать от опасной болезни.

В полицейском участке следивший за Уорреном и Ридом газетный репортёр Нефф (Дэн Рисс) требует от них разъяснений относительно угрозы эпидемии в городе, чтобы опубликовать эту сенсационную новость в газете. Чтобы предотвратить утечку информации и последующую панику, Уоррен даёт указание временно посадить журналиста в тюремную камеру.

Поздно вечером измученный Рид возвращается домой, чтобы немного отдохнуть, и в этот момент жена сообщает ему, что беременна. Рид уже выбился из сил и не знает, что предпринять дальше, но жена вдохновляет его словами, что сейчас он стал главным лицом в городе и судьба огромного числа людей находится в его руках.

Некоторое время спустя мэр города вызывает Уоррена и Рида на встречу, требуя немедленно освободить репортёра, чтобы избежать юридических преследований, и не препятствовать ему в публикации добытой им информации. Уоррен против своего желания выполняет указание мэра, понимая, что у них осталось около четырёх часов до выхода газет, чтобы найти инфицированных людей.

Блэки озабочен тем, что Полди от него скрывается, и подозревает, что тот решил присвоить себе контрабанду Кочака и вместе с ней сбежать из города. От своего информатора, торгующего газетами карлика, Блэки узнаёт, что Полди снимает комнату над рестораном Мифариса. Блэки вместе с Фитчем поднимается к Полди на второй этаж, где видит, что тот тяжело болен и бормочет что-то бессвязное. Блэки выгоняет вызванную к Полди медсестру, которая настаивает на немедленной госпитализации, и приглашает своего врача. Гангстер требует, чтобы врач привёл больного в чувства, после чего начинает жестоко допрашивать Полди, требуя сказать, где находится контрабанда. Так как от больного не удаётся ничего добиться, по требованию Блэки врач сообщает адрес подпольной клиники, где Полди смогут привести в чувства. Блэки берёт носилки и вместе с Фитчем собирается транспортировать Полди по полученному адресу.

В этот момент Уоррен получает по рации сообщение, что от лихорадки умерла Рита, жена Мифариса. Вместе с Ридом он немедленно выезжает в ресторан. Увидев подъехавшую полицию, Блэки и Фитч торопливо спускают Полди на носилках со второго этажа. На лестнице им наперерез бросается Рид, требуя остановиться. Блэки и Фитч швыряют носилки вместе с Полди через перила лестницы и убегают в направлении порта, по дороге угнав овощной фургон.

Рид и Уоррен преследуют их на полицейских машинах, а затем по территории портовых фабрик и складов. Полиция устанавливает оцепление вокруг всего квартала, а Рид продолжает отчаянную погоню по докам и складам. По дороге Блэки убивает одного из охранников склада, что подталкивает полицию к более решительным мерам, однако Рид просит не убивать бандитов, чтобы допросить их о возможных контактах с другими людьми. На одном из складов, где прячутся Блэки и Фитч, Рид останавливается и пытается им объяснить, что хочет спасти им жизнь, так как скорее всего они инфицированы чумой. Однако Блэки не обращает внимания на эти слова и убегает, увлекая Фитча с собой. Они прячутся под мостками в порту, однако Рид замечает их и продолжает преследование. Подойдя вплотную к лодке, он видит лежащего в ней Фитча. Когда Рид пытается поднять его, спрятавшийся Блэки сшибает Рида с ног сильным ударом по голове, а затем пытается застрелить его. В этот момент спустившийся на мостки Уоррен замечает Блэки и первым стреляет в него. Испугавшись выстрелов, Фитч бросается навстречу полицейским со словами, что он всё расскажет и просит его спасти. Блэки стреляет в своего подручного, попадая в ему спину, а затем убегает вдоль пирса. Преследуемый полицией, он пытается взобраться по канату на борт корабля, однако, обессилев, падает в воду.

Уоррен отвозит Рида домой, по дороге сообщая, что Полди действительно получил от Кочака контрабанду, но это был всего лишь чемодан с духами стоимостью 200—300 долларов. Нэнси встречает мужа и они, обнявшись, проходят в дом. В этот момент по радио сообщается об успешно проведённой операции по поимке опасных преступников и предотвращению эпидемии.

В ролях

• Ричард Уидмарк — капитан-лейтенант «Клинт» Рид
• Пол Дуглас — капитан Том Уоррен
• Барбара Бел Геддес — Нэнси Рид
• Джек Пэланс — Блэки
• Зеро Мостел — Рэймонд Фитч
• Алексис Минотис — Джон Мефарис, владелец греческого ресторана
• Дэн Рисс — Нефф, газетный репортёр
• Томми Кук — Винс Полди, младший брат

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Режиссёр фильма Элиа Казан был одним из самых признанных голливудских режиссёров 1940-60-х годов. Как лучший режиссёр он был удостоен премий Оскар за проблемные нуаровые драмы «Джентльменское соглашение» (1947) и «В порту» (1954), а также был номинирован на эту награду за драмы «Трамвай „Желание“» (1951), «К востоку от рая» (1955) и «Америка, Америка» (1963). Однако, как отмечает критик Аткинсон, «Паника на улицах» «смотрится свежо и сегодня, и легко переигрывает», по крайней мере, по его мнению, «более знаменитые картины Казана, такие как „Трамвай Желание“, „Вива, Сапата!“ (1952), „В порту“, „К востоку от рая“ и даже „Великолепие в траве“ (1961)».

В 1948 году актёр Ричард Уидмарк был номинирован на Оскар за роль в фильме нуар «Поцелуй смерти» (1947). Кроме того, он сыграл свои лучшие роли в таких значимых фильмах нуар, как «Улица без названия» (1948), «Придорожное заведение» (1948), «Выхода нет» (1950), «Ночь и город» (1950), «Происшествие на Саут-Стрит» (1953), а позднее — в послевоенной драме Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс» (1963). Дебютировавший в этом фильме Джек Пэланс впоследствии дважды номинировался на Оскар за лучшие роли второго плана в фильме нуар «Внезапный страх» (1952) и в вестерне «Шейн» (1953), а позднее получил Оскар за фильм «Городские пижоны» (1991). Среди других памятных киноработ Пэланса — фильм нуар «Большой нож» (1955) и военная драма «Атака» (1956), обе картины поставил Роберт Олдрич, психологическая драма Жана-Люка Годара «Презрение» (1963), а позднее — комедия «Кафе «Багдад»» (1987) и триллер Тима Бёртона «Бэтмен» (1989).

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

После выхода на экраны фильм получил преимущественно положительные оценки. Так, журнал «Variety» назвал его «исключительной мелодрамой с преследованием», выделив «плотный сценарий и постановку». Хотя фильм «рассказывает об успешных попытках схватить парочку преступников, являющихся носителями микробов, чтобы предотвратить распространение чумы и панику в большом городе», тем не мене «чума является где-то побочной темой по сравнению с темой копов и бандитов». Журнал также отмечает, что «в фильме много оживлённого действия, хороших человеческих эмоций и некоторых необычных моментов».

Позднее критики также высоко оценивали картину. Журнал «TimeOut» назвал её «отличным триллером, намного меньше нагруженным значимостью, чем большинство фильмов Казана», далее отметив, что в картине «поразительно хорошо сочетаются жанр фильм нуар и метод психологической актёрской игры», который исповедовала Актёрская студия в Нью-Йорке, особенно когда «панические поиски набирают свой ход». «TimeOut» отмечает также «обострённый реализм и первоклассную актёрскую игру» в картине.

Киновед Спенсер Селби полагает, что это «уникальный фильм, который сочетает мрачную нуаровую угрозу с реалистичным изображением повседневной жизни государственного служащего» . Кинокритик Джонатан Розенбаум полагает, что «это самый лучший и самый забытый из ранних фильмов Элии Казана — мастерский напряжённый триллер о враче, который пытается найти банду воров, один из которых, возможно, заражён чумой». Кинокритик Деннис Шварц также считает картину «одним из выдающихся, но обойдённых вниманием фильмов Казана», называя её «реалистичным медицинским нуаровым триллером», особенно отметив, что его съёмки проводились на натуре в Новом Орлеане.

Кинокритик Майкл Аткинсон считает, что этот фильм превосходит подавляющее большинство стандартных нуаров «просто благодаря взрослости своего сознания, доведённому до совершенства реализму, а также отказу от голливудских лёгких ответов и простых решений». Актинсон пишет, что «фильм представляет собой нечто существенно большее, чем очередной нуар, или даже „проблемный“ фильм… Хотя по своей сути это полицейский процедурал — с эпидемиологическим МакГаффиным в центре внимания — это также самый умный, самый убедительный, самый увлекательный и подробный портрет американской жизни, когда-либо созданный в эпоху до Голливудской новой волны». Критик отмечает, что в этом «напряжённом триллере острое внимание Казана к энергетике преследования и сложности бюрократических процедур — что позднее нашло своё красноречивое повторение в таких фильмах, как „Заражение“ (2011) Стивена Содерберга — это лишь каркас фильма. Однако что в нём по-настоящему захватывает — это человеческие характеры и ощущение хаоса».

Стилистика фильма

Кинокритик из Нового Орлеана Дэвид Ли Симмонс написал в 2005 году: «Элементы фильма нуар в этой картине берут своё начало в Немецком экспрессионизме и послевоенном Итальянском неореализме. Казан восхищался тем, как экспрессионисты использовали контрастное освещение для усиления эмоциональной напряжённости, и был связан с неореалистами своими „верите“ изображениями тех, кто живёт на обочине общества. „Паника“ дала ему возможность продвинуть эти стили дальше, экспериментируя со съёмочной техникой и приглашением на роли обычных людей». Майкл Бетцольд отмечает, что «Казан мастерски снял фильм в полудокументальном стиле», «задействовав для показа этой необычной истории лучшие голливудские производственные возможности».

Майер подчёркивает, что «начало полудокументальному стилю в кино положил шпионский фильм о работе ФБР „Дом на 92-й улице“ в 1945 году, и он достиг своего пика с такими фильмами, как „Обнажённый город“ (1948) и „Паника на улицах“ (1950)» . Дикос добавляет, что "в трёхлетний период с 1948 по 1951 год появились фильмы, ненавязчиво и увлекательно сочетающие натурные съёмки с архивным материалом, среди них «Сила зла» (1948) Абрахама Полонски, «Человек под прикрытием» (1949) Джозефа Х. Льюиса, «Переулок» (1950) Энтони Манна, «Паника на улицах» (1950) Казана, «Ночь и город» (1950) Дассена и «Он бежал всю дорогу» (1951) Джона Берри .

Натурные съёмки в фильме

Как пишет кинокритик Эндрю Спайсер, на рубеже 1940-50-х годов «Казан открыл новые возможности обширных натурных съёмок, с помощью которых ему удалось добиться более широкого визуального разнообразия в двух его фильмах — „Бумеранг!“ (1947) и „Паника на улицах“ (1950)»… Среди двух этих картин «Паника на улицах» «была более очевидным фильмом нуар с его контрастными ночными съёмками в Новом Орлеане, и с отчаянной борьбой за выживание персонажей по обе стороны закона». Также Спайсер отмечает, что некоторые критики рассматривали картину как своего рода метафору борьбы с распространением коммунистического влияния в стране в эпоху антикоммунистической охоты на ведьм в США. Другие критики также обратили внимание на натурные съёмки в этом фильме. В частности, Розенбаум написал, что «фильм был снят на натуре в Новом Орлеане», отметив также «великолепный актёрский состав на вторых ролях».

Городская среда Нового Орлеана в фильме

Аткинсон пишет, что уже в самом начале фильма сцена, в которой «трое подонков гонятся за заболевшим человеком по полю, железнодорожным путям (вокруг движущегося поезда), к территории складов и наконец по переулку для окончательной разборки, снята одним длинным, дальним динамичным планом, дающим ощутить широту дальнейшей панорамы фильма,… который приходит в кафе, бары, игровые клубы, барачные постройки Французского квартала, торговые суда, вшивые ночлежки, работающие склады и фабрики, и всё это по-настоящему реально и сложно, и лишено какого-либо упрощения для удобства фильма». Фильм создаёт картину Нового Орлеана как «стремительно изменяющегося плавильного котла, где в каждый момент можно оказаться выкинутым за борт, картину хаоса и всё новых тайн». Лишний раз «это подчёркивает тот странный факт, что там почти нет характерного южного акцента… и это в фильме, наполненном местными жителями! Вместо этого, среди нью-йоркского тявканья исполнителей главных ролей мы получаем гобелен из эмигрантских голосов, китайских, греческих, ирландских, мексиканских, итальянских, как будто сам портовый город состоит только из движущихся куда-то иностранцев». Всё в этом фильме, «начиная от китайского повара, ирландского карлика, торгующего газетами и коррумпированного капитана корабля до парочки владельцев греческого ресторана и бесконечных копов и городских рабочих, несёт моменты поразительной аутентичности и силы».

Образ убийц как крыс

«TimeOut» отмечает, что «главная угроза — двое убийц, которые могут быть носителями чумы — выразительно определённые как крысы, подлежащие уничтожению — преследуются по огромной мусорной свалке, изумительно сотворённой из пропитанной потом портовой территории Нового Орлеана». Шварц также обращает внимание на то, что, как «упоминается в фильме, крысы виновны в передаче болезни, и интересно отметить, как история соотносит крыс с преступниками, так как и те, и другие представляют угрозу для общества».

Оценка работы режиссёра

Критики высоко оценили режиссёрскую работу Казана. По словам Шварца, «Казан твёрдо и непреклонно ставит эту суровую историю в полудокументальном стиле, которая доставляет удовольствие своим экшном, при этом предлагая умную и яркую историю». Аткинсон отметил, что «в конце 1940-х годов Казан был настолько популярен, что удивительно, что у него вообще было время спать». До этого фильма он «уже сделал пять фильмов и завоевал Оскар». Но, по мнению Аткинсона, "ничто в его замечательной фильмографии — даже «В порту» (1954) четыре года спустя — не достигает тонкости, разнообразия текстур и непредсказуемости ритмов «Паники». Далее критик написал, что «знаменитый своей постановкой великолепной актёрской игры, но при этом редко удостаивавшийся похвал за свою визуальную хватку, в этой картине Казан представил эти составляющие в обратном порядке: сняв эту криминальную историю в крайне быстром темпе, он повёл обширный актёрский ансамбль путём такого реализма, который никто ещё не знал в 1950 году». «Работая со сценарием, к написанию которого приложили руку шесть человек, включая Филипа Йордана, Казан рисует бурлящий портрет города, используя многочисленные съёмки на местах и наполняя каждый уголок фильма подлинными гипнотическими городскими делами и занятиями». Бетцольд подчёркивает, что Казан разработал основанный на разработках Актёрской студии "новаторский для 1950 года свободный стиль работы с актёрами, который он продолжит оттачивать на протяжении нескольких последующих лет в фильмах «Трамвай Желание», «В порту» и «К востоку от рая». Критик отмечает, что «Казан использовал многих непрофессиональных актёров и поставил многие сцены с импровизационным или частично импровизационным текстом, в результате чего возник захватывающий реализм».

Оценка актёрской игры

Как указывает Шварц, «первоклассный актёрский состав выдаёт превосходную игру». Майер пишет, что «Уидмарк играет в этом фильме редкую для себя роль законопослушного врача ВМС, который борется с распространением бубонной чумы в Новом Орлеане». Бетцольд называет игру Уидмарка «гипнотической в роли врача, призванного расследовать таинственную смерть, который оказывается впутанным в зловещий сюжет». В свою очередь «Variety» выделяет Джека Пэланса, который «выдаёт сильную игру». По мнению Бетцольда, блестяще сыграли также опытные Барбара Бел Геддес и Зеро Мостел. Кроме того, как отмечает Аткинсон, Казан «добивается убедительной игры от любителей, а также от множества профессионалов, почти каждый из которых, вероятно, выдаёт в этом фильме лучшую игру своей карьеры».

Литература

• Spencer Selby. [www.amazon.com/Dark-City-The-Film-Noir/dp/0786404787 Dark City: The Film Noir]. — Jeffeson, NC and London: McFarland & Co Inc, 1997. — ISBN 978-0-7864-0478-0.
• Andrew Dickos. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Street With No Name : A History of the Classic American Film Noir]. — Lexington, Kentucky: The University Press of Kentucky, 2002. — ISBN 978-0-8131-2243-4.
• Geoff Mayer and Brian McDonnell. [books.google.ru/books?id=RsBHnZoyO4kC&redir_esc=y Encyclopedia of Film Noir]. — Westport, Connecticut: Greenwood Press, 2007. — ISBN 978-0-3133-3306-4.
• Andrew Spicer and Helen Hanson. [books.google.ru/books?id=MhxBRzn_wMgC&dq=Andrew+Spicer+and+Helen+Hanson%7C+A+Companion+of+Film+Noir&hl=ru&source=gbs_navlinks_s A Companion to Film Noir]. — Chichester, West Sussex, UK: Wiley-Blackwell, 2013. — ISBN 978-1-4443-3627-6.

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0042832/ Паника на улицах] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/panic-in-the-streets-v37176 Паника на улицах] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=26448 Паника на улицах] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/86185/Panic-in-the-Streets/ Паника на улицах] на сайте Turner Classic Movies
• [www.rottentomatoes.com/m/panic_in_the_streets/?search=Panic%20in%20the%20Streets Паника на улицах] на сайте Rotten Tomatoes

Отрывок, характеризующий Паника на улицах

Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.