Панормо
| Деревня
Панормо Πάνορμο 
Показать/скрыть карты
|
Панормо (греч. Πάνορμο, спокойная гавань) — деревня в общине Геропотамус муниципалитета Милопотамус нома Ретимни на греческом острове Крит, расположенная в 22 километрах восточнее Ретимнона и 55 километрах западнее Ираклиона, на берегу Критского моря [2]. Население деревни составляет 628 человек по результатам переписи 2011 года [1]; по данным официального сайта деревни около 400 человек [2]
История
Возможно что первые упоминания о поселении на месте современного Панормо даёт Птолемей в своей «Географии», где это поселение под названием Пантоматриум фигурирует как морской порт древнего города Элефтерна. Достоверно, что на месте Панормо в 5-6 веках было крупное поселение и центр христианской культуры - об этом свидетельствуют раскопки 1948 года, в ходе которых была обнаружена ранневизантийская базилика, датированная именно тем временем и бывшая тогда одним из крупнейших христианских храмов на Крите.
В 1206 году генуэзский пират Энрико Пескаторе, наряду с ещё несколькими городами на побережье Крита, захватил и территорию нынешнего Панормо, где построил крепость, остатки которой до сих пор можно видеть на побережье. Однако в 1212 году генуэзцы были вынуждены передать Крит венецианцам (которые, собственно, в 1204 году и купили Крит после распада Византийской империи). Венецианцы по наличию крепости (Castellion) назвали поселение Кастелло. Венецианцы постоянно вели войны с турками за остров, и в 1583 году Барбаросса и его пираты сумели уничтожить крепость. В 1647 году Критом окончательно овладели турки.
Позднее, в начале XX века, после освобождения Крита из-под власти Османской империи городок был переименован в Панормос или Панармос, по названию небольшой церкви Άι Γιώργης ο Πάνορμος (Святого Георгия Панормос) в горах неподалёку. В то время городок частично восстановил своё былое величие, став главным перевалочным портом в районе, через который экспортировалась сельскохозяйственная продукция глубинных районов Крита: оливковое масло, мёд, баранина, шерсть и особенно камедь рожкового дерева, для которой был построен специальный склад, ныне использующийся как концертный зал. В городке были открыты начальная школа, гимназия, мэрия и подразделение жандармерии; городок стал центром общины Милопотамус.
После Второй мировой войны городок утратил своё значение перевалочного пункта, получил название Панормо и превратился в небольшую рыбацкую деревню. Сегодня Панормо, находящийся рядом с Новой национальной дорогой, является туристской и рыбацкой деревушкой с отелями, тавернами и песчаными, укрытыми в бухтах пляжами.
Уроженцем Панормо является Павлос Драндакис (греч. Παύλος Δρανδάκης (1896–1945)), автор первой Большой Греческой энциклопедии. Также Панормо считается местом рождения одного из Десяти Святых мучеников Критских: Агафопуса Критского [3]
Транспорт
Внутри деревни транспорта нет, добраться до деревни из Ираклиона и обратно можно на автобусе компании KTEL, идущим в направлении Ретимнон — Ханья с автовокзала в Ираклионе; из Ретимнона можно также добраться пригородным автобусом, у которого Панормо будет конечной точкой пригородного маршрута.
Напишите отзыв о статье "Панормо"
Примечания
Отрывок, характеризующий Панормо
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
