Пантелеимон (Рожновский)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Митрополи́т Пантелеи́мон (в миру — Па́вел Стефа́нович Рожно́вский; 27 октября (9 ноября1867, Кострома — 30 декабря 1950, Мюнхен) — епископ Русской Церкви; с осени 1942 Экзарх Белоруссии, Архиепископ (с марта 1942 митрополит) Минский и Белорусский. С 1946 года состоял в клире Русской Православной Церкви заграницей.



Биография

Родился 27 октября (9 ноября1867 года в Костроме в дворянской семье.

Окончил Новгородское реальное училище и Николаевское инженерное военное училище в Санкт-Петербурге со званием офицера.

Учился на миссионерских курсах при Казанской духовной академии, по завершении которых в 1897 году принял монашеский постриг с именем Пантелеимон.

С 1905 года — настоятель Витебского Маркова Свято-Троицкого монастыря в сане архимандрита

2 июня 1913 года хиротонисан во епископа Двинского, викария Полоцкой епархии.

В 1918 году Патриарх Тихон назначил владыку Пантелеимона в Пинск с титулом «Пинский и Новогрудский» для управления церквами Минской епархии, оказавшихся на территории Польши.

В 1922 году присутствовал на Польском Соборе в Варшаве, где выступил против автокефалии Польской Церкви, навязываемой властями; был лишён кафедры и сослан в Мелецкий, а затем в Жировицкий монастырь.

После аннексии в сентябре 1939 года восточных территорий Польши Союзом ССР 17 октября того же года Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским) был утвержден архиепископом Пинским и Новогрудским.

24 июня 1940 года назначен архиепископом Гродненским и Вилейским.

15 июля 1941 года Патриарший Местоблюститель назначил Экзарха западных областей Украины и Белоруссии митрополита Николая (Ярушевича) митрополитом Киевским и Галицким, Экзархом всея Украины; тем же указом (опубликован: «Правда о религии в России». М., 1942. С. 112—113) предусматривалось, что «Экзаршеские обязанности по епархиям западных областей Белоруссии временно переходят к старейшему из наличных там управляющих епархиями архипастырей» (то есть к архиепископу Пантелеимону). В условиях оккупации возглавил Православную Церковь на территории учреждённого Германией Генерального комиссариата Белоруссия (в составе Рейхскомиссариата Остланд).

В марте 1942 года вместе с епископом Венедиктом (Бобковским), на Соборе Белорусской Православной Церкви, учредил Белорусскую митрополию и стал митрополитом. Германские власти поставили ряд условий, которые потребовали выполнить, главным из которых было провозглашение автокефалии Белорусской православной церкви, отделение её от Московского Патриархата. Принял поставленные ему условия с оговоркой, по существу полностью противоречащей им: отделение может состояться только после того, как Белорусская Церковь организуется, созреет для автокефалии и будет признана в таковом качестве прочими поместными Церквами — условия, фактически отменявшие автокефалию и оставлявшие, хотя и номинально, Белорусскую Церковь в ведении Московского Патриархата.

Белорусские коллаборационисты, руководствуясь политическими соображениями, настаивали на немедленном объявлении автокефалии, замене священников русской национальности на белорусов, белоруссизацию Церкви. Владыка, который на первое место ставил религиозно-богословские принципы противился этим изменениям, последовательно отказываясь от объявления автокефалии, ведения проповедей на белорусском языке и т. д. Коллаборационисты писали многочисленные жалобы и доносы в генеральный комиссариат Белоруссии, в результате чего был в мае 1942 года отстранён немцами от руководства Белорусской церковью и сослан в Ляданский Свято-Благовещенский монастырь.

Управление церковными делами принял на себя недавно хиротонисанный архиепископ Филофей (Нарко). Стремясь оторвать православных белорусов от России, немецкие власти оказывали сильное давление на местный епископат, желая добиться от верующих провозглашения автокефалии. Руководство церкви всячески саботировала и затягивало выполнение этого требования, заявляя, что без митрополита не могут принимать такие решения. Также саботировалось решение собрания представителей Минской и Новогрудской епархии, названное ими Всебелорусским церковным собором, касающееся обращения к предстоятелям Восточных Церквей с просьбой признать автокефалию Белорусской Церкви.

В результате в апреле 1943 года митрополит Пантелеимон был возвращён в Минск, однако, обращения так и не были отправлены. В мае 1944 года собрал епископский собор, объявивший незаконными решения т. н. «Всебелорусского церковного собора» 1942 года на основании того, что оккупационными властями на него не были допущены Пантелеимон и Венедикт.

В 1944 году был вывезен в Германию, где в феврале 1946 года вместе с иными белорусскими епископами вошёл в состав клира Русской Православной Церкви заграницей. Проживал в лагере Ди-Пи Шлейсгейм близ Мюнхена.

Скончался 30 декабря 1950 года в Мюнхене. Похоронен на кладбище Фельдмохинг близ Мюнхена.

См. также

Православие в Белоруссии во время Великой Отечественной войны

Напишите отзыв о статье "Пантелеимон (Рожновский)"

Ссылки

  • [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1220 Пантелеимон (Рожновский): сайт Православие. База данных]
  • [zarubezhje.narod.ru/mp/p_027.htm Митрополит Пантелеимон (Рожновский Павел Степанович) (в польской транскрипции — Pantelejmon (Roznowski)) (1867—1950)] На сайте Религиозная деятельность русского зарубежья

Отрывок, характеризующий Пантелеимон (Рожновский)

Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.