Пантелеймоновский мост

Пантелеймоновский мост
Пантелеймоновский мост
Координаты: 59°56′32″ с. ш. 30°20′19″ в. д.59.94222° с. ш. 30.33861° в. д. / 59.94222; 30.33861
Область применения	Пешеходный, автомобильный
Пересекает	Фонтанка
Место расположения	Улица Пестеля и набережная Мойки в Центральном районе Санкт-Петербурга
Конструкция
Тип конструкции	двухшарнирная арка
Общая длина	43 м
Ширина моста	23,4 м
Эксплуатация
Открытие	1824 (цепной)
Закрытие на реконструкцию	1906—1908, 2001—2002
Полезные ссылки
Объект культурного наследия РФ	]

К:Мосты, построенные в 1824 году

Пантелеймо́новский мост (с 1824 по 1908 — Цепно́й мост; c 1923 по 1991 — мост Пе́стеля) — мост в Центральном районе Санкт-Петербурга, соединяющий остров Летний сад и Безымянный остров через реку Фонтанку. Один из самых красивых и интересных в архитектурном отношении мостов города.

Расположение

Является продолжением улицы Пестеля (до 1923 — Пантелеймоновской) через реку Фонтанку к северной (нечётной) набережной реки Мойки у Летнего сада. Образует ансамбль с расположенным рядом Первым Инженерным мостом через исток реки Мойки.

Ближайшая станция метрополитена (1,1 км) — «Гостиный двор».

Название

Деревянный мост-акведук, который находился на этом месте, не имел названия. Цепной мост в архивных документах называется Большой цепной мост через р. Фонтанку у Летнего сада.

После разборки и перестройки название Пантелеймоновский мост, так же как и прилегающая к нему улица получил по стоящей поблизости Пантелеймоновской церкви. В 1923 году и мост, и улица был переименованы в честь декабриста П. И. Пестеля, жившего по адресу набережная реки Фонтанки, дом № 24, неподалёку от моста. Название просуществовало до 4 октября 1991 года, после чего мост снова стал называться Пантелеймоновским

Дата	Название
1725	Деревянный безымянный мост
1823	Цепной мост (по другим источникам — Пантелеймоновский цепной мост)
1908	Пантелеймоновский мост
1915	Гангутский мост.
1923	мост Декабриста Пестеля
1928	мост Пестеля
4 октября 1991	Пантелеймоновский мост

История

Исторически в начале Пантелеймоновской улицы через Фонтанку работал лодочный перевоз. Первое упоминание о нём относится к 1721 году. В 1725—1726 гг. мастером X. ван Болесом был построен деревянный мост-акведук для питания фонтанов Летнего сада из Лиговского канала.

В 1748—1749 гг. его заменили новым в стиле барокко по проекту архитектора Ф. Б. Растрелли. Акведук был пышно украшен лепкой, и даже линии арок были вырезными. Этот мост, вместе с крытым пешеходным мостом через Мойку, ведущим из Летнего дворца Елизаветы Петровны в Летний сад, дворцом и прилегающими садами и набережными образовывал единый архитектурный ансамбль. После наводнения 1777 года, разрушившего фонтанную систему Летнего сада, акведук был разобран.

Цепной мост

К 20-м годам XIX в. в связи с преобразованием территории вокруг Михайловского замка возникла необходимость связать Литейный проспект с районом Марсова поля. Для этого было решено построить мост через Фонтанку по оси Пантелеймоновской улицы.

26 мая 1823 г. последовало повеление царя о постройке одного большого цепного моста через Фонтанку «против Инженерного департамента (у Летнего сада)». Проект моста был составлен инженером Треттером (помощниками Треттера были инженеры А. Поленов и В. Р. Трофимович).

Строительные работы вел инженер-майор В. А. Христианович под наблюдением и руководством автора проекта Г. М. Треттера.

Береговые устои выполнялись под руководством известного мастера-каменотёса Самсона Суханова из гранитных плит, полученных после разборки стенок каналов, окружавших Михайловский замок. Осенью 1823 г. было закончено сооружение устоев моста.

Все чугунные и кованые железные части были изготовлены на чугунолитейном заводе Берда в Петербурге. Все металлические части моста предварительно подвергались испытаниям на разрыв машиной, специально сконструированной и изготовленной на заводе Берда. Первые испытания железа, пригодного для устройства цепей, были неудачными; наконец, звено цепи, составленное из четырех скованных вместе тонких прутьев выдержало испытание на разрыв в 24 тонны и было признано пригодным.

Внешние изображения
	[p0.citywalls.ru/photo_179-183520.jpg?mt=1390357060 Фасад и план моста. 1825 г.]
	[p1.citywalls.ru/photo_179-183521.jpg?mt=1390357060 Детали моста. 1825 г.]

После устройства береговых устоев, установки порталов и переброски через них с одного берега на другой 5 парных цепей, к ним были подвешены легкие мостки, с которых производился дальнейший монтаж элементов моста. Сборка элементов моста была произведена в течение восемнадцати дней рабочими завода Берда. Мост был открыт 4 ноября 1824 года.

Пантелеймоновский мост представлял собой выдающееся инженерное сооружение: это был первый в России висячий мост, предназначенный для проезда экипажей. По результатам двухмесячных подсчетов после открытия моста по нему ежедневно в среднем проходило 8000 человек и проезжало 900 экипажей.

Мост был однопролётным, на береговых опорах были установлены два высоких чугунных портала, через которые было переброшено пять рядом парных цепей. Концы цепей были закреплены в каменной кладке устоев на уровне их основания. Деревянное полотно с подъемом к середине было подвешено к цепям с помощью прутьев. Несущие цепи по ширине моста распределялись неравномерно: одна цепь, проходя по оси моста, разделяла проезжую часть на две полосы движения транспорта; остальные, попарно расположенные, цепи выделяли тротуары по обеим сторонам проезжей части.

Для того, чтобы не вырубать около ста вековых деревьев Летнего сада, ось моста несколько отклонена от оси ведущей к нему улицы. а порталы установлены на береговых устоях не параллельно друг к другу.

Длина подвесного моста была 43 м, ширина — 10,7 м. Высота полых чугунных колонн-порталов была 6 м, их верхний диаметр 20,6 см, нижний — 30,4 см, толщина стенок колонн — 2,2 см. Цепи были изготовлены из круглых кованых стержней уральского железа, с длиной элемента 1,5 м. Гранитные береговые устои вдавались в реку на 16 м. Основание опор — свайное, из-за слабых грунтов основания длина свай (с наращиванием) доходила до 21,5 м.

Опоры моста были наиболее богато декорированными элементами конструкции. Порталы состояли из высоких чугунных неравномерно расположенных по ширине колонн, увенчанных антаблементом, типичным для древнеегипетской архитектуры, и ажурных ребер в виде контрфорсов для придания устойчивости и жесткости всей висячей системе. Этот египтизирующий стиль распространялся на фриз и карниз, богато декорированные тонким позолоченным свинцовым орнаментом. Наряду с характерными чертами, присущими архитектуре древнего Египта, в декоре моста были черты, типичные для русской классики: это золоченые розетки, прикрывающие стыки звеньев цепей, маски львов, через пасти которых пропущены главные цепи, фонари на цепях, провисающие в порталах арки, перильные ограждения «россиевского» рисунка. Чугунные и железные части моста были покрашены черной краской и покрыты лаком, а детали украшений позолочены.

Серьезным недостатком Пантелеймоновского моста была качка. Образное описание этого явления оставила в своих воспоминаниях художница А. П. Остроумова-Лебедева:

Очень любила я идти по Цепному мосту, он приятно и ритмично качался. Ритм его менялся. Когда шёл народ, ехали извозчики, он как-то мягко плясал под ногами, меняя такт и внося перебои. Когда шёл обоз ломовых, его ритм становился и реже, и глубже, и шире. Больше всего я любила, когда по нему шёл отряд войск, топанье многих ног придавало мосту какую-то бесподобную жизнь. Ритм его был бойкий, определенный и шутливый. Бывало идёшь по мосту и, не оборачиваясь, уже догадываешься по его качанию, что по нему едут ломовые или идёт войско.

В 1862 г. при ремонте моста все подвесные стержни и балки пола были заменены. Вместо старых чугунных перил была поставлена железная решетка. Работы производились инженером И. В. Балинским.

К началу XX века интенсивность движения значительно выросла, появились первые автомобили, и пропускная способность старого моста, ширина которого составляла всего 10,7 метра, оказалась явно недостаточной. В 1890 г. петербургский градоначальник предложил перенести цепной мост ниже по течению Фонтанки, к Малому театру и Лештукову переулку, а на прежнем месте построить новый мост, «размерами и типом подходящий к теперешнему Семионовскому мосту». В 1900 г. техническое отделение городской Управы составило 2 эскизных проекта перестройки моста, из которых Управой был одобрен проект жесткого висячего моста стоимостью 215 тыс. руб. После обрушения Египетского моста аналогичной конструкции 20 января (2 февраля) 1905 г. поступило распоряжение реконструировать мост. Официальное заявление городских властей содержало в себе причину его разборки необходимостью прокладки на этом месте трамвайных путей. В следующем 1906 году мост был разобран.

Краеведы Санкт-Петербурга пытались отстаивать этот памятник, но это не помогло:

Скоро мне пришлось пережить большое огорчение. Цепной мост решили уничтожить. Александр Николаевич и его друзья горячо отстаивали мост. Они стремились спасти от гибели одну из прелестнейших достопримечательностей нашего нашего прекрасного города. Кому-то писали, к кому-то ездили, убеждали, но ничто не помогло. Бенуа предлагал такой проект: если Цепной мост не удовлетворял условиям движения города, то передвинуть его по Фонтанке, ближе к Неве, примерно к зданию Правоведения. Он мог служить пешеходным мостом в Летний сад. Но, как мне помнится, отцы города, то есть члены городской думы, на это не пошли, и мост разобрали. Мы очень горевали. Некоторые части его, между которыми находились и позолоченные маски львов, были переданы в Музей Петербурга. Он незадолго перед тем был основан и находился в доме архитектора Сюзора, на 1-й линии Васильевского острова.

— А. П. Остроумова-Лебедева

В Центральном музее железнодорожного транспорта России сохранилась модель (в масштабе 1:28) цепного моста, выполненная в мастерских Института корпуса инженеров путей сообщения в первой половине XIX в.

Арочный мост

К производству работ был утвержден проект арочного металлического моста, разработанный инженером Г. Кривошеиным и архитекторами В. Апышковым и П. Лихачевым. Однако Академия художеств забраковала проект. Новый проект был разработан инженером А. П. Пшеницким.

Вместо цепного моста в 1906 г. был построен временный деревянный мост трапециедально-подкосной системы, существовавший до постройки постоянного моста. Строительство моста велось в 1907—1908 годах под руководством инженера А. А. Рейнеко. 23 сентября 1907 г. во время работ по забивке паровым копром свай 3 рабочих ошпарило паром, один из них от полученных ожогов скончался.

Несмотря на то, что новый мост был открыт для движения в 1908 году, первое время на нём стояли деревянные перила, так как Академия Художеств отказалась одобрить присланные на утверждение чертежи металлических перил, считая, что «мотивы решёток скорее характера балконного, чем мостового».

Проект архитектурного оформления был переработан архитектором Л. А. Ильиным. Согласование проекта было получено в ноябре 1909 г. Для того, чтобы мост органично вошёл в окружающий архитектурный ансамбль, Ильин использовал те же декоративные элементы, что и в отделке соседних Первого и Второго Инженерных мостов, а также решётки Летнего сада со стороны Мойки. Однако Пантелеймоновский мост получился одним из самых роскошных по своему художественному оформлению. Декорирование моста выполнялось заводом «Карл Винклер» с 1912 года, и было окончено только в июле 1914 года (включая окраску и позолоту).

В 1957 г. по инициативе Ленмосттреста проведена реставрация моста, в ходе которой было покрыто червонным золотом 82,81 кв. м деталей, включая украшения арок. Кроме того были восстановлены утраченные торшеры моста по проекту архитектора А. Л. Ротача. Позже реставрации декоративного оформления моста проходили в 1969, 1983—1984 гг.

В 1994 г. рядом с мостом установили памятник Чижику-Пыжику. В 2000 г. в рамках программы «Светлый город» была создана архитектурная подсветка моста.

28 мая 2001 года было закрыто движение автотранспорта и пешеходов по мосту и начаты работы по капитальному ремонту. Заказчиком реставрационных работ выступил Комитет по благоустройству и дорожному хозяйству Петербурга, генподрядчиком — ЗАО "РПНЦ" "Специалист".

Для движения пешеходов рядом с Пантелеймоновским мостом был построен временный мост. В процессе ремонта произведены замена изношенных металлоконструкций, гидроизоляции, усиление пролетного строения с заменой лоткового железа, ремонт асфальтобетонного покрытия. На основании исторических снимков и авторских чертежей были восстановлены снятые в советское время короны двуглавых орлов, венчавшие торшеры, и позолота решеток. При реставрации сусальным золотом покрыто 124 кв.м декоративных деталей. Торжественное открытие моста после капитального ремонта состоялось 24 мая 2002 г.

Конструкция

Мост однопролетный, арочный. Пролетное строение состоит из 12 двухшарнирных пологих арок с параллельными поясами и надарочными стойками, поддерживающими элементы проезжей части, состоящей из металлических прогонов, поперечных балок и настила из лоткового железа. Каменные береговые устои облицованы гранитом. Длина моста — 43 м, ширина — 23,4 м. У въездов на мост на гранитных тумбах установлены торшеры с фонарями. Тротуары отделены от проезжей части гранитным поребриком. Покрытие проезжей части и тротуаров — асфальтобетон.

Чугунные секции перил художественного литья представляют собой часто расставленные дротики с накладной арматурой из воинских атрибутов: перевитых лентами секир, пик, щитов.

Торшеры, поддерживающие на кронштейнах изящные восьмигранные фонари, сделаны в виде пучков копий, украшенных овальными щитами с барельефными изображениями Медузы Горгоны, наложенными на перекрещенные мечи. Каждый из торшеров увенчан двуглавым орлом с распростертыми крыльями и лавровым венком в когтях. Прообразом торшеров моста являются фонарные столбы Суворовского плашкоутного моста.

В оформлении широко использована бронзировка и покрытие сусальным золотом элементов декора — наконечников пик, голов медуз, обрамлений щитов, двуглавых орлов с венками из лавровых листьев, сферических поверхностей фонарей, решеток.

Мост в литературе

С ноября 1833 года по август 1834 года рядом с Летним садом в доме на Пантелеймоновской улице (улица Пестеля, дом № 5 перестроен) жил поэт Александр Сергеевич Пушкин. «В Санкт-Петербурге, у Цепного моста, против Пантелеймона, в доме г. Оливье», — такой адрес указан в его письмах к жене из Болдина осенью 1833 года.

Мост упоминается в сатирическом стихотворении А. К. Толстого [ru.wikisource.org/wiki/%D0%A1%D0%BE%D0%BD_%D0%9F%D0%BE%D0%BF%D0%BE%D0%B2%D0%B0_%28%D0%90._%D0%9A._%D0%A2%D0%BE%D0%BB%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%B9%29 «Сон Попова»].

Литература

• Бунин М. С. Мосты Ленинграда. Очерки истории и архитектуры мостов Петербурга — Петрограда — Ленинграда. — Л.: Стройиздат, 1986. — 280 с.
• Кочедамов В. И. [www.russianlaw.net/files/art/kochedamov/mosty_web.pdf Мосты Ленинграда]. — Л.: Искусство, 1958. — 60 с.
• Тумилович Е. В., Алтунин С. Е. Мосты и набережные Ленинграда. Альбом. — М.: Издательство Министерства Коммунального Хозяйства РСФСР, 1963. — 298 с.
• Пунин А. Л. Повесть о ленинградских мостах. — Л.: Лениздат, 1971. — 192 с.
• Петров А. Н. Памятники архитектуры Ленинграда. — Л.: Стройиздат, 1972. — 498 с.
• Куферштейн Е. З., Борисов К. М., Рубинчик О. Е. Улица Пестеля (Пантелеймоновская). — Л.: Товарищество Свеча, 1991. — 80 с.
• Новиков Ю. В. Мосты и набережные Ленинграда / Сост. П. П. Степнов. — Л.: Лениздат, 1991. — 320 с.
• Горбачевич К. С., Хабло Е. П. Почему так названы? О происхождении названий улиц, площадей, островов, рек и мостов Санкт-Петербурга. — 4-е изд., перераб. — СПб.: Норинт, 1996. — С. 197. — 359 с. — ISBN 5-7711-0002-1.
• Кочедамов В.И. [www.russianlaw.net/files/art/kochedamov/c_mosty_web.pdf Цепные мосты в Петербурге первой четверти XIX века] // Архитектурное наследство. — Л., 1959. — № 9.
• Тройницкий С. Н. О цепных мостах Петербурга // Старые годы. — 1907. Март. — С. 96-99.

Ссылки

• [encspb.ru/object/2804006374 С. З. Супоницкий, Н. М. Козловская, Д. Ю. Гузевич Пантелеймоновский мост // Энциклопедия Санкт-Петербурга]
• [www.most-spb.ru/pantelemonovsky/pantelemonovsky_glav.htm Пантелеймоновский мост] на сайте [www.most-spb.ru/ Мосты Санкт-Петербурга]

Отрывок, характеризующий Пантелеймоновский мост

Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.