Кулиш, Пантелеймон Александрович

Пантелеймон Кулиш
укр. Пантелеймон Куліш
Место рождения:	Воронеж, Глуховский уезд, Черниговская губерния
Место смерти:	хутор Мотроновка, Борзнянский район, Черниговская область
Род деятельности:	прозаик, поэт

Пантеле́ймон Алекса́ндрович Кули́ш (рус. дореф. Пантелеймо́нъ Алекса́ндровичъ Кули́шъ, укр. Пантелеймо́н Олекса́ндрович Кулі́ш; 26 июля (7 августа) 1819, село Воронеж, Глуховский уезд, Черниговская губерния, Российская империя — 2 (14) февраля 1897, хутор Мотроновка, Борзнянский уезд, Черниговская губерния, Российская империя) — один из лидеров украинофильства, прозаик, поэт, фольклорист, этнограф, переводчик, критик, редактор, историк, издатель. Автор концепции «хуторской философии».

Создатель «кулишовки» — одной из ранних версий украинского алфавита, главный автор первого украинского перевода Библии (наряду с Иваном Пулюем и Иваном Нечуй-Левицким). Выступал одним из крупнейших деятелей украинского просвещения, соперничая по популярности со своим давним другом Т. Шевченко, однако более умеренные позиции Кулиша по политическим вопросам, его негативное отношение к казацкому движению и публикация труда «История воссоединения Руси», привели к утрате его популярности среди «украинофилов». При советской власти Кулиш практически не упоминался в школьном курсе украинской литературы, а в энциклопедиях клеймился как «украинский буржуазно-помещичий националист».

Кулиш был дружен с Сергеем Аксаковым и Тарасом Шевченко.

Биография

Ранние годы

Родился в городке Воронеже Глуховского уезда Черниговской губернии. Был ребёнком от второго брака состоятельного крестьянина из козацко-старшинского рода Александра Андреевича Кулиша и дочери казачьего сотника Ивана Гладкого — Катерины. На хуторе под Воронежем с детства слышал от матери разные сказки, легенды, народные песни. Была у него и «духовная мать» — соседка по хуторам Ульяна Терентьевна Мужиловская, которая настояла на его обучении в Новгород-Северской гимназии.

С 1839 года Кулиш — вольный слушатель в Киевском университете. Однако ему так и не удалось стать студентом университета, и посещение лекций прекратилось в 1841 году. У Кулиша не было документального свидетельства о дворянском происхождении, хотя его отец и принадлежал к казацко-старшинскому роду. Следовательно, Кулиш не имел права на обучение в университете. В то время Кулиш написал «малороссийские рассказы» на русском языке: «О том, отчего в местечке Воронеже высох Пешевцов став» и «О том, что случилось с козаком Бурдюгом на Зелёной неделе», а также повесть на основе народных сказаний «Огненный змей».

Начало карьеры

Благодаря протекции инспектора школ М. Юзефовича получил должность преподавателя в Луцком дворянском училище. В то время он пишет на русском языке исторический роман «Михайло Чарнышенко…», стихотворную историческую хронику «Україна» и рассказ-идиллию «Орися». Позднее Кулиш работает в Киеве и в Ровно.

С 1845 года Кулиш в Петербурге по приглашению ректора Петербургского университета П. А. Плетнёва становится старшим учителем гимназии и лектором русского языка для иностранных слушателей университета.

Через два года Петербургская Академия наук по рекомендации направляет П. Кулиша в командировку в Западную Европу для изучения славянских языков, истории, культуры и искусства. Он едет вместе со своей 18-летней женой Александрой Михайловной Белозерской, на которой женился 22 января 1847 года. Боярином на свадьбе был друг Пантелеймона — Тарас Шевченко.

Ссылка

В 1847 года в Варшаве Кулиша как члена Кирилло-Мефодиевского братства арестовали и возвратили в Петербург, где в течение трёх месяцев он подвергался допросам в III отделении. Доказать его принадлежность к тайной антиправительственной организации не удалось. Тем не менее, приговор гласил: «…хотя и не принадлежал к указанному обществу, однако находился в дружеских связях со всеми его участниками и … поместил даже в опубликованные им произведения много двусмысленных мест, которые могли вселять в малороссов мысли о праве их на отдельное существование от Империи, — поместить в Алексеевский равелин на четыре месяца и затем отправить на службу в Вологду…»

После «чистосердечного раскаяния», хлопот сановных друзей жены и её личных ходатайств наказание было смягчено: его поместили на 2 месяца в арестантском отделении военного госпиталя, а оттуда отправили в ссылку в Тулу. Несмотря на бедственное положение, за три года и три месяца в Туле Кулиш написал «Историю Бориса Годунова и Дмитрия Самозванца», исторический роман «Северяки», который позднее опубликован под названием «Алексей Однорог», автобиографический роман в стихах «Евгений Онегин нашего времени», роман «Петр Иванович Березин и его семейство, или Люди, решившиеся во что бы то ни стало быть счастливыми», изучает европейские языки, увлекается романами В. Скотта, Ч. Диккенса, поэзией Дж. Байрона и Р. Шатобриана, идеями Ж.-Ж. Руссо.

После долгих хлопот перед III отделением Кулиш получил должность в канцелярии губернатора, а позднее начал редактировать неофициальный раздел «Тульских губернских ведомостей».

Петербургский период

В 1850 году Кулиш возвращается в Петербург, где продолжает писать. Не имея права на публикацию своих произведений, он помещает под псевдонимом «Николай М.» в некрасовском «Современнике» повести на русском языке и двухтомные «Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя».

Знакомство с матерью Гоголя побудило его начать подготовку шеститомного собрания сочинений и писем Гоголя. В то же время Кулиш подготовил двухтомник фольклорно-исторических и этнографических материалов «Записки о Южной Руси», опубликованный в Петербурге в 1856—1857 гг. Сборник был написан на «кулишовке» — разработанным Кулишом украинским фонетическим алфавитом, который позднее пригодился и для издания «Кобзаря» в 1860 г., и для журнала «Основа».

Творчески богатым и успешным был для П. Кулиша 1857 год. Издан роман «Чорна Рада» («Чёрная Рада»), украинский букварь «кулишовкой» и книга для чтения — «Граматка», «Народні оповідання» («Народные рассказы») Марко Вовчок, которые он отредактировал и опубликовал, открывается собственная типография.

Он приезжает вместе с женой в Москву, гостит у своего друга С. Т. Аксакова, затем отвозит жену на хутор Мотроновку (ныне Черниговская область), чтобы затем оттуда в марте 1858 г. вместе отправиться в путешествие по Европе. Путешествие приводит к разочарованию европейской цивилизацией — напротив, идеалом Кулиша становится патриархальная жизнь на хуторе. В Петербурге Кулиш начинает издавать альманах «Хата», поскольку разрешение на издание журнала получено не было.

Тем временем брат его жены В. Белозерский ходатайствует об издании первого украинского журнала «Основа». П. Кулиш вместе с супругой, которая начинает публиковать рассказы под псевдонимом Ганна Барвинок, сразу же увлекается подготовкой материалов для этого литературного и общественно-политического издания. Кулиш приступает к написанию «Історичних оповідань» («Исторические рассказы») — научно-популярных очерков по истории Украины — «Хмельнищина» и «Выговщина». Эти очерки опубликованы в 1861 г. в «Основе». На страницах журнала появляются и его первые лирические стихи и поэмы, написанные уже после второй поездки по Европе совместно с Н. Костомаровым.

Одновременно Кулиш составляет свой первый поэтический сборник «Досвітки. Думи і поеми», который издаётся в Петербурге в 1862 г., накануне издания Валуевского циркуляра, который запретил публиковать произведения на украинском языке не художественного содержания. Несмотря на указ, известность Кулиша к тому времени уже дошла до Галиции, где львовские журналы «Вечерниці» и «Мета» публикуют его прозу, поэзию, статьи… «Кулиш был главным двигателем украинофильського движения в Галиции в 1860-х и почти до половины 1870-х годов», — писал Иван Франко, особо отмечая его сотрудничество в народническом журнале «Правда».

Второй заграничный вояж

Четыре года пребывания в Варшаве, материальный достаток (в этом городе Кулиш занимал должность директора по духовным делам и члена комиссии по переводу польского законодательства) дали писателю возможность приобрести немалый опыт и знания (работа в государственном учреждении, изучение архивов, дружба с польськой интеллигенцией и галицкими украинцами, в частности, во Львове, куда он часто приезжает).

Человек эмоциональный и деятельный, склонный к твердому отстаиванию выношенной идеи, П. Кулиш терпеливо и целенаправленно собирает материалы для описания факторов негативного влияния казачьих и крестьянских восстаний на развитие украинской государственности и культуры.

В 1860 году Кулиш начинает перевод Библии на украинский язык. К 1871 году он уже переводит Пятикнижие, Псалтырь и Евангелие.

Работая в Варшаве в 1864—1868 гг., с 1871 г. в Вене, а с 1873 — в Петербурге на должности редактора «Журнала Министерства путей сообщения», он подготовил 3-томное исследование «История воссоединения Руси»,  в котором стремился документально подтвердить идею исторического вреда казачьих движений XVII века и восславить культурную миссию польской шляхты и Российской империи в истории Малороссии.

Эта книга окончательно оттолкнула от Пантелеймона Александровича надднепрянскую украинскую интеллигенцию. В результате Кулиш связывается с галицийской интеллигенцией и сотрудничает с ней. С 1881 года Кулиш живет в Галиции, где пытается широко развернуть культурную деятельность. Но это у него не очень сильно получается. Надежда на объединение поляков и русин в борьбе против Австро-Венгрии терпит полный крах. Никаких объединений с русинами поляки не желали – только полная ассимиляция русских галичан поляками, и точка. Эта ситуация окончательно выбивает пропольские настроения у Пантелеймона Кулиша и еще сильнее утверждает в нём общерусские идеи.

Последние годы жизни

Кулиш поселился на хуторе Мотроновка. Здесь он ведёт хозяйство и пишет, в частности, составляет из своих русскоязычных статей и украиноязычных художественных произведений сборник «Хуторская философия и удалённая от света поэзия».

В конце жизни Кулиш проявляет творческий интерес к мусульманской культуре, к этике ислама (поэма «Магомет і Хадиза» (1883). Им также написана драма в стихах «Байда, князь Вишневецький» (1884)).

Кулиш много переводит, особенно Шекспира, Гёте, Байрона, готовит к изданию в Женеве третий сборник стихотворений «Дзвін», завершает историографический труд в 3-х томах «Отпадение Малороссии от Польши», переписывается с многими корреспондентами, выступает на тему конфликтов между славянскими народами (особенно в связи с шовинистическими действиями польской шляхты в Восточной Галиции по отношению к украинскому населению).

Умер Кулиш 14 февраля 1897 года на своём хуторе Мотроновка.

Творчество

Роман «Чёрная Рада»

Исторический роман «Чёрная Рада, хроника 1663 года» впервые был опубликован в журнале Русская беседа в 1857 году. Переиздан в том же году отдельным изданием. Роман посвящён борьбе за гетманский титул после смерти Богдана Хмельницкого. В эпилоге романа Кулиш писал, что обдумывая своё сочинение, он желал:

…каждому колеблющемуся уму доказать, не диссертациею, а художественным воспроизведением забытой и искажённой в наших понятиях старины, нравственную необходимость слияния в одно государство южного русского племени с северным.

— Об отношении Малороссийской словесности к обще-русской // Эпилог к [www.archive.org/download/chernaiaradakhro00kuliuoft/chernaiaradakhro00kuliuoft.pdf роману "Чёрная Рада", стр. 253]

По словам Ивана Франко, «Чёрная Рада» — «лучшая историческая повесть в нашей литературе».

Другие произведения

• Юмористические рассказы:
  • Циган, Пан Мурло, Малоросійські анекдоти
• Рассказы на тему несчастной любви:
  • Гордовита пара, Дівоче серце
• Исторические рассказы:
  • Мартин Гак, Брати, Січові гості
• Роман «Михайло Чарнишенко, або Малоросія 80 літ назад»
• Романтически-идиллический рассказ «Орися»
• Другие произведения:
• При жизни Кулиша были изданы три поэтических сборника на украинском языке: «Перед рассветом» («Досвітки»), 1862; «Хуторская поэзия» («Хутірна поезія»), 1882; «Колокол» («Дзвін»), 1892. Кроме того, в 1897 году вышел сборник переводов «Одолженная кобза» («Позичена кобза»), куда вошли переводы с Гете, Гейне, Шиллера, Байрона.

В сборнике «Перед рассветом» Кулиш продолжает стилистику раннего (романтического) творчества Т. Шевченко, претендуя на роль его преемника. Поздние сборники отражают перемену в мировоззрении автора, который привнёс в украинскую литературу технику западноевропейской предромантической и романтической поэзии.

Исторические труды

• [books.google.ru/books?id=IUpAAAAAYAAJ&dq=%D0%97%D0%B0%D0%BF%D0%B8%D1%81%D0%BA%D0%B8+%D0%BE+%D0%AE%D0%B6%D0%BD%D0%BE%D0%B9+%D0%A0%D1%83%D1%81%D0%B8&printsec=frontcover&source=bl&ots=3vd7kDjBjE&sig=eLHbLf7U3DM3VRyhbzVa_Bm3P3g&hl=ru&ei=Tef-Sr2gEIzgmAPNjO3-Cw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CAgQ6AEwAA#v=onepage&q=&f=false Записки о южной Руси, тома 1-2] (СПб,1856)
• Исторія возсоединенія Руси. [mnib.malorus.org/kniga/44/ Том I.] [mnib.malorus.org/kniga/45/ Том II.] [mnib.malorus.org/kniga/46/ Том III.] (СПб,1874)
• Материалы для Истории воссоединения Руси. [www.archive.org/details/materialydliais00kuligoog Том 1. 1578—1630] (Москва, 1877)
• Отпаденіе Малороссіи от Польши (1340—1654). [mnib.malorus.org/kniga/92/ Томъ 1.] [mnib.malorus.org/kniga/93/ Томъ 2.] [mnib.malorus.org/kniga/94/ Томъ 3.] (Москва, 1888)
• [ru.wikisource.org/wiki/%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80%D0%B8%D1%8F_%28%D0%9A%D1%83%D0%BB%D0%B8%D1%88%29 Владимирия или искра любви] // Київська старовина. — К.: АртЕк, 1998. — № 1-3.

Интересные факты

В 2008 году изображение П.Кулиша предлагалось Нацбанком Украины для предполагаемой в перспективе купюры в 1000 гривен.

Литература

• Гринченко, Б. [www.archive.org/details/pakulishbiografi00hrinuoft «П. А. Кулиш. Биографический очерк»]. — Чернигов: Типография губернского земства, 1899. — 100 с.
• Жулинський М. Г. «Із забуття — в безсмертя (Сторінки призабутої спадщини)». Київ: Дніпро, 1990. — С. 43—66.
• Манойленко А. С., Манойленко Ю. Е. Участники Кирилло-Мефодиевского общества в Петропавловской крепости (1847—1848) // История Петербурга. 2014. № 1. С. 18-22.
• Иван Корсак. «Кольцо Ганны Барвинок». Роман. Киев, Ярославив Вал, 2015.

Ссылки

• [www.ukrclassic.com.ua/katalog/k/kulish-pantelejmon Произведения Пантелеймона Кулиша в электронной библиотеке ukrclassic.com.ua]  (укр.)
• [www.fame.com.ua/k/kulish_panteleimon Биография Пантелеймона Кулиша на сайте «Гордость Украины»]
• [litplayer.com.ua/authors/kulish Произведения Кулиша на аудиобиблиотеке litplayer]

Отрывок, характеризующий Кулиш, Пантелеймон Александрович

Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.