Пантеон (Париж)

Достопримечательность
Пантеон фр. Panthéon
Пантеон ночью
Страна	Франция
Архитектурный стиль	Классицизм
Автор проекта	Жак-Жермен Суффло
Состояние	Классифицирован (1920, 2008)

Пантео́н (фр. Panthéon) — архитектурно-исторический памятник, образец французского классицизма в Латинском квартале 5-го округа Парижа, Франция. Первоначально церковь св. Женевьевы, позже — усыпальница выдающихся людей Франции.

Надпись на входе в Пантеон гласит: «Великим людям благодарная отчизна» (фр. AUX GRANDS HOMMES LA PATRIE RECONNAISSANTE).

История

См. также: Аббатство Святой Женевьевы

Кратко

Помпезное здание в стиле зрелого классицизма было построено на территории аббатства Святой Женевьевы архитектором Ж. Суффло, взявшим пример с римского Пантеона. Строительство велось по обету короля Людовика XV, который поклялся в случае своего выздоровления от тяжёлой болезни выстроить в аббатстве новый храм. Фундамент был заложен в 1758 г., и здание было закончено учеником Суффло в 1789 г.

Ко времени завершения храма король был свергнут, и революционное правительство распорядилось о превращении церкви в мавзолей великих французов.

Церковь св. Женевьевы

Церковь св. Женевьевы всегда пользовалась большим уважением парижан: в ней хранились мощи святой и рака. Тут же были похоронены Хлодвиг, первый из королей, принявших христианскую веру, его жена и дочь. Раку св. Женевьевы украсили в 1242 г. и поставили под главный престол, затем опять переделали — из чистого серебра— и вызолотили. Под церквью оберегалось подземелье со сводами, где ещё во времена гонений на христиан собирались на молитву.

Аббатство и церковь св. Женевьевы несколько раз грабили и жгли норманны — в 846, 884 и 892 гг.; каждый раз восстанавливали, а полностью отстроили в XIII—XIV вв. Церковь была украшена кардиналом Ларошфуко мрамором и образами. Во времена заразных болезней и бедствий в городе раку святой торжественно обносили по городу, начиная с 1229 г.

Людовик XV

Людовик XV задумал перестроить церковь с основания и сам заложил первый камень в 1764 г., изменив начальное расположение храма и саму архитектуру, бывшую тогда в употреблении в Париже. Архитектор ввёл колонны, отдельные и большого диаметра, как внутри, так и снаружи. Его план своей лёгкостью и красотой заслужил общее одобрение и напоминал греческие и римские храмы.

Храм должен был представлять греческий крест, длиной в 104 м, считая преддверие, и в 76 м ширины между стен; посредине возвышался купол в 23 м, поддерживаемый внутри четырьмя столбами, столь лёгкими, что едва можно было различать их между отдельными колоннами, составлявшими 4 отделения креста. Такая же лёгкость являлась и в круглых сводах здания, где с большим искусством сделали просветы в разных направлениях, которые своими переливами света производят разнообразный и приятный эффект. Высота от пола до рамы верхнего просвета посреди свода — 52 м.

Строительные трудности

Оставалось закончить мраморный пол, как заметили несколько отколов и небольших трещин в столбах, держащих купол, и в соседних колоннах: тяжесть сводов подавляла слабые подпоры и угрожала скорым разрушением здания. Необходимо было приспособить новые поддуги, сделать опоры столбами и некоторым образом испортить внутренний вид здания, которое уже полагали оконченным после непрерывных 40-летних трудов и более 15-миллионной издержки.

Опытные архитекторы уже предвидели эту беду и подавали записки, где доказывали, что здание устоять не может. Патт (Pierre Patte, 1723—1814) ясно показал, от чего произошло повреждение. Правительство распорядилось о создании комиссии, к которой присоединись художники, и которая удостоверилась, что купол и три свода сложены искусно и предусмотрительно; что железных связей достаточно, что кладка правильная и из лучшего камня, и в верхней части церкви нет повреждений, хотя поддерживающие её нижние столбы осели и треснули. Значит, недостатком были непрочность и дурная постройка столбов.

После заключения комиссии занялись исправлением и предупреждением разрушения, не портя внутренного расположения и не прибавляя столбов или колонн, чтобы не нарушить гармонию плана. Управлять работами поручили Ронделе (Rondelet, 1743—1829) в конце 1770 г.; он переделал купол и своды, оставаясь верным плану Суффло.

Французская революция

В революцию назначение храма переменилось: под названием Пантеона его посвятили великим мужам Франции. Были сделаны перемены в расположении, и под сводами его подземельных галерей похоронили прах Вольтера, Руссо и затем Марата; позже останки Марата вынесли и перезахоронили на кладбище Сент-Этьен-дю-Мон. Гробницы Вольтера и Руссо были вначале деревянными и раскрашенными, с сусальной позолотой, но быстро сгнили. Путешественник Н. С. Всеволожский удивлялся, почему Франция присвоила себе и Руссо, великого писателя, но швейцарца.

Первая империя

В правление Наполеона Пантеон возвратили религии, он опять назывался церковью св. Женевьевы. Император распорядился хоронить в подземелье его верховных чиновников империи и тех редких мужей, что прославились своими дарованиями, геройскими подвигами или примерной храбростью. Место им отвели в другой стороне и далеко от Вольтера и Руссо, которые и после смерти, кажется, не могут примириться и сблизиться, а потому лежат в противоположных сторонах: один — по правую сторону от входа, а другой — по левую.

Реставрация

При Людовике XVIII продолжали отделывать церковь. Потолок расписывал барон Гро (Gros, 1771—1835). Четыре картины по истории Франции, начиная от Карла Великого, были спланированы так, чтобы четвёртая была посвящена Наполеону; но после его падения художник изобразил на ней возвращение Бурбонов, искусно поместив на облаках Людовика XVI, его супругу и сына.

После революции 1830 г. церковь опять была обращена в Пантеон.

В 1851 г. в Пантеоне по инициативе президента Второй республики Луи Бонапарта (будущего Наполеона III) была осуществлена публичная демонстрация эксперимента с маятником Фуко.

Захоронения

В Пантеоне захоронены (список в порядке даты захоронения):

Год захоронения в Пантеоне	Имя	Описание
1791	Оноре Габриель Рикети Мирабо	Знаменитый оратор и деятель революции. Останки удалены из Пантеона 25 ноября 1794 года.
1791	Вольтер	Философ.
1792	Николя-Жозеф Борепер	Офицер, герой революции. Останки утеряны.
1793	Луи Мишель Лепелетье де Сен-Фаржо	Политик, подавший решающий голос за казнь короля, убит роялистом. Останки удалены, отданы родственникам 14 февраля в 1795 г.
1793	Огюст Анри Мари Пико Дампьер	Генерал. Останки утеряны.
1794	Жан-Поль Марат	Революционер. Останки удалены из Пантеона.
1794	Жан-Жак Руссо	Философ.
1806	Франсуа Дени Тронше	Политик и юрист.
1806	Клод Луи Петье	Политик, военный министр.
1807	Жан Этьен Мари Порталис	Политик и юрист.
1807	Луи-Пьер-Панталеон Ренье	Драматический актёр.
1807	Шарль Луи Жозеф Шарль д’Альбер де Люинь	Политик. Останки удалены из Пантеона
1807	Жан Батист Пьер Бевьер	Политик.
1808	Франсуа-Бартелеми Бегюно	Генерал.
1808	Пьер Жан Жорж Кабанис	Философ-материалист.
1808	Габриель-Луи Коленкур	Генерал.
1808	Жан-Фредерик Перрего	Банкир.
1808	Антуан-Сезар Шуазель-Праслен	Политик.
1808	Жан-Пьер Фирмен Малер	Генерал. Урна с сердцем.
1809	Жан-Батист Папен	Политик.
1809	Жозеф Мари Вьен	Художник.
1809	Пьер Гарнье де Лабуассьер	Генерал.
1809	Жан Пьер Сер	Политик. Урна с сердцем.
1809	Джироламо Луиджи Франциско Дураццо	Итальянский политик. Урна с сердцем.
1809	Жюстен-Бонавентюр Морар де Галл	Адмирал. Урна с сердцем.
1809	Эммануэль Крете	Политик.
1810	Джованни-Баттиста Капрара	Кардинал.
1810	Луи Шарль Винсент Ле Блонд Сент-Илер	Генерал.
1810	Жан-Батист Трельяр	Генерал.
1810	Жан Ланн	Маршал Франции.
1810	Шарль-Пьер де Флёрио де ла Туретт Кларе	Адмирал.
1811	Луи Антуан де Бугенвиль	Путешественник.
1811	Чарльз Эрскин де Келли	Кардинал.
1811	Александр Антуан Юро де Сенармон	Генерал. Урна с сердцем.
1811	Винценти-Марери, Ипполито-Антонио	Кардинал.
1811	Николя Мари Сонжи де Курбон	Генерал.
1811	Мишель Орденер	Генерал.
1812	Жан Мари Пьер Дорсенн	Генерал.
1812	Ян Виллем де Винтер	Маршал Голландии. Только тело. Сердце захоронено в Кампене (Нидерланды).
1813	Гиацинт-Юг-Тимолеон Коссе-Бриссак	Политик.
1813	Жан-Игнас-Жак Жакмино	Политик.
1813	Жозеф Луи Лагранж	Математик.
1813	Жан Руссо	Политик.
1813	Жозеф де Вири	Политик.
1814	Жан-Николя Демонье	Политик и писатель.
1814	Жан Ренье	Генерал.
1814	Клод Амбруаз Ренье	Политик.
1815	Антуан Жан Мари Тевенар	Адмирал.
1815	Клод Жюст Александр Легран	Генерал.
1829	Жак-Жермен Суффло	Архитектор Пантеона.
1885	Виктор Гюго	Писатель.
1889	Лазар Карно	Организатор революционной армии. Похоронен в годовщину столетия Великой французской революции.
1889	Теофиль Мало Корре де Латур д’Овернь	Военный деятель. Похоронен в годовщину столетия Великой французской революции.
1889	Франсуа-Северен Марсо-Дегравье	Генерал. Только прах. Похоронен в годовщину столетия Великой французской революции.
1894	Мари Франсуа Сади Карно	Президент Франции. Похоронен сразу же после убийства.
1907	Марселен Бертло	Физик и химик. Похоронен вместе с женой Софи Бертло.
1907	Софи Бертло	Первая женщина, погребённая в Пантеоне. Похоронена вместе с мужем, которого пережила на несколько часов.
1908	Эмиль Золя	Писатель.
1920	Леон Мишель Гамбетта	Политик. Урна с сердцем
1924	Жан Жорес	Политик левого толка. Похоронен спустя 10 лет после убийства.
1933	Поль Пенлеве	Политик и математик.
1948	Поль Ланжевен	Физик.
1948	Жан Батист Перрен	Физик. Похоронен в тот же день, что и Поль Ланжевен.
1949	Виктор Шельшер	Борец за отмену рабства. Согласно его воле, похоронен вместе со своим отцом.
1949	Феликс Эбуэ	Чернокожий колониальный администратор, герой Сопротивления. Похоронен в тот же день, что и Виктор Шельшер.
1952	Луи Брайль	Создатель шрифта Брайля. Похоронен перед годовщиной столетия со дня смерти.
1964	Жан Мулен	Герой Сопротивления. Прах перенесен с кладбища Пер-Лашез 19 декабря 1964 года.
1987	Рене Кассен	Лауреат Нобелевской премии Мира. Похоронен перед годовщиной столетия со дня рождения.
1988	Жан Монне	Предприниматель и политик. Похоронен перед годовщиной столетия со дня рождения.
1989	Анри Грегуар	Гуманист. Похоронен в годовщину празднования двухсотлетия Французской революции.
1989	Гаспар Монж	Математик. Похоронен в годовщину празднования двухсотлетия Французской революции.
1989	Мари Жан Антуан Никола Кондорсе	Философ. Похоронен в годовщину празднования двухсотлетия Французской революции. Гроб на самом деле пуст, так как останки утеряны.
1995	Пьер Кюри	Физик. Оба, Пьер и Мария Кюри были похоронены в апреле 1995 года.
1995	Мария Склодовская-Кюри	Физик. Вторая по счёту женщина, погребённая в Пантеоне.
1996	Андре Мальро	Писатель, министр. Прах перезахоронен в Пантеон 23 ноября 1996 года спустя 20 лет после смерти
1998	Туссен-Лувертюр, Франсуа Доминик	Борец за независимость Гаити. Символически. Захоронена земля с места гибели и установлена мемориальная плита.
1998	Луи Дельгрe	Деятель с Гваделупы, борец против рабства. Символически. Захоронена земля с места гибели и установлена мемориальная плита.
2002	Александр Дюма (отец)	Писатель. Перезахоронен в Пантеон спустя 132 года после смерти.
2011	Эме Сезер	Мартиникский общественный деятель. Установлена мемориальная доска. Похоронен на Мартинике.
2015	Пьер Броссолетт	Герой Сопротивления.
2015	Женевьев Де Голль-Антоньоз	Племянница генерала де Голля, правозащитник. Частица земли с могилы.
2015	Жан Зе	Герой Сопротивления.
2015	Жермен Тийон	Герой Сопротивления.

См. также

• Дом Инвалидов (Париж)

Ссылки

• [pantheon.monuments-nationaux.fr/fr/ n.monuments-nationaux.fr/fr/] — официальный сайт Пантеона
• [www.monuments-nationaux.fr//fichier/edu_monument/42/edumonument_pdf_fr_pantheonhdf-pdf3fd48ee6e5c81.pdf Досье Пантеона на сайте Центра исторических памятников, 16 стр. в формате pdf]
• [www.travel-journals.ru/Paris/architecture/pantheon/pantheon.htm Пантеон на сайте «Архитектурные памятники Парижа»]

Отрывок, характеризующий Пантеон (Париж)

Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.