Панфилов, Иван Иванович

Иван Иванович Панфилов
Род деятельности:	священнослужитель; императорский духовник, член Святейшего Синода
Дата рождения:	9 (20) апреля 1720(1720-04-20)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	19 (30) июня 1794(1794-06-30) (74 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург

Иван Иванович Панфилов (9 [20] апреля 1720 — 19 [30] июня 1794) — протоиерей Русской церкви, духовник императрицы Екатерины II (с 1770 года), член Святейшего Синода (с 1774 года) и Академии Российской (с 1783 года). Первый представитель белого духовенства, удостоенный права ношения митры (1786 год).

Биография

Родился в Санкт-Петербурге в семье священника лейб-гвардии Семёновского полка. До 12 лет получал домашнее воспитание, а затем в 1733 году по распоряжению Санкт-Петербургского духовного правления был внесен в список детей священнослужителей «к определению в Александроневскую семинарию для обучения». В тот же год указом Синода от 10 сентября был помещён в семинарию где обучался по 1739 год. В семинарии Иван Панфилов обучался латинскому и греческому языкам, географии, истории, пиитике и риторике. В 1740 году его отец был переведён в Москву протопопом Благовещенского собора Кремля, а сына перевели в Московскую духовную семинарию. В ней он изучал философию и богословие и в 1744 году окончил полный курс обучения.

31 марта 1745 года московским архиепископом Иосифом (Волчанским) Иван был рукоположен во священника к церкви Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках, в которой он прослужил семь лет. Высокое служебное положения отца позволило Ивану познакомиться с многими современными ему церковными иерархами. Указом Синода от 1 июня 1752 года по инициативе Санкт-Петербургского епископа Сильвестра (Кулябки), старавшегося привлечь в состав петербургского духовенства образованных клириков, Иван был переведён в столицу настоятелем Никольского храма на Морском полковом дворе.

В год назначения Ивана Панфилова настоятелем Никольского храма было принято решение заменить его ветхое здание каменным, двухэтажным. Как новый настоятель отец Иоанн принял деятельное участие в строительстве. Его проповеди привлекли поток пожертвований, и 17 марта 1762 года «за труды проповедания слова Божия и за участие в построении, освящении и украшении храма» он был возведён в протоиереи. Освящение главного (Богоявленского) престола верхнего храма Никольского (Богоявленского) Морского собора состоялось 20 июля 1762 года в присутствии императрицы Екатерины II. На освящении Иван Панфилов первый раз обратил на себя внимание императрицы. Как настоятель собора и талантливый проповедник отец Иоанн стал известен в кругах высших и придворных сановников, его собор в торжественных случаях посещала императрица и оказывала ему своё благоволение.

25 февраля 1770 года императрицей Екатериной II был издан высочайший указ:

Богоявленского собора, что в Морской, протопопа Иоанна Панфилова, которого мы определили быть нашим духовником, перевести в протопопы московского Благовещенского собора.

Синодом указ был разослан во все епархии и имя Ивана Панфилова стало известно духовенству империи. Расположение императрицы к своему духовнику быстро росло и 21 июня 1774 года был выпущен новый указ: «Указ нашему Синоду. Всемилостивейше повелеваем нашему духовнику, Благовещенского собора протоиерею Иоанну присутствовать в нашем Синоде». В тот же год Екатерина пожаловала отцу Иоанну золотой наперсный крест, осыпанным бриллиантами, на широкой голубой ленте, который он надевал при богослужении поверх фелони.

В 1786 году отец Иоанн впервые в истории Русской церкви стал митрофорным протоиереем. 28 ноября А. А. Безбородко писал ему: «по отзывам её императорского величества я заключаю, что она хочет почтить вас отличным знаком её милости. Я для сего советую вашему высокопреподобию завтрашнюю обедню служить особой вашей, разумея просто, без собора; ибо, кажется, так положено, чтобы после обедни вас удостоят той почести». На следующий день Иван Панфилов совершал литургию в дворцовой церкви и после её окончания императрица лично возложила на его голову украшенную драгоценными камнями митру. В 1787 году Иван Панфилов сопровождал Екатерину II в её путешествии по югу империи, а по возвращении в Москве в Успенском соборе по тайному поручению императрицы за литургией впервые провозгласил Платона (Левшина) митрополитом Московским.

Доверием и расположением императрицы Иоанн Панфилов пользовался до конца своей жизни. Он скончался утром 20 июня 1794 года, был погребён на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Над могилой был установлен саркофаг из серого гранита с накладной плитой из белого мрамора. В её верхней части помещены изображения аналоя, креста и митры, а ниже надпись: «Здѣсь погребенъ святѣйшаго правительствующаго сѵнода членъ ея императорскаго величества духовникъ московского благовѣщенскаго собора протоіерей императорскаго воспитательнаго дома почетный благотворитель и академіи Россійской членъ Іоаннъ Іоанновичь Панфиловъ скончавшійся 1794 года 7 іюня на 71 году вѣка своего. Былъ духовникомъ великія Екатерины».

Семья

Супруга — Панфилова Лукия Васильевна (1730—13 [24] августа 1772), похоронена рядом с мужем на кладбище Александро-Невской лавры.

В браке родились сын (восприемником при крещении была императрица Екатерина II) и дочь.

Церковная и общественная деятельность

В течение 20 лет Иван Панфилов был бессменным членом Святейшего Синода и, судя по подписям на протоколах, присутствовал практически на всех заседаниях за 1774—1794 годы. Сохранилось много синодальных документов, подписанных только им одним.

Особую роль отец Иоанн сыграл в делах белого духовенства. Он приложил усилия чтобы исключить из официальных документов пренебрежительные названия «поп», «протопоп», заменив их на «священник» и «протоиерей». При его участии были отменены телесные наказания для священников и заменены на епитимии и штрафы.

Иван Панфилов стал четвёртым членом Академии Российской и принимал участие в составлении Толкового словаря русского языка.

Литература

• Барсов Н. И. Памфилов, Иоанн Иоаннович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Профессор, npom. M. Горчаков. Панфилов, Иоанн Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Панфилов, Иван Иванович

В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.