Панчен-лама VII
| Палден Тенпай Ньима གྤལ་ལྡན་བསྟན་པའི་ཉི་མ་ | ||
| ||
|---|---|---|
| Община: | тибетский буддизм | |
| Предшественник: | Панчен-лама VI, Палден Еше | |
| Преемник: | Панчен-лама VIII, Тенпай Вангчук | |
| Рождение: | 1855 | |
| Смерть: | 1882 | |
Палден Тенпай Ньима (тиб. གྤལ་ལྡན་བསྟན་པའི་ཉི་མ་, 1782 — 1853) — Панчен-лама VII, тибетский религиозный и политический деятель.
Лобсанг Палден Еше, предыдущий Панчен-лама, умер от оспы в Пекине в 1780 году. Его сводный брат Мипам Чодруп Гьяцо, десятый Шамарпа, который занял должность регента, в 1782 году сообщил британскому губернатор Индии Уоррену Гастингсу, что новое воплощение найдено[1].
Мипам Чодруп Гьяцо надеялся унаследовать после смерти брата некоторые из богатств, полученных им в Пекине. Когда этого не произошло, он вступил в сговор с непальцами, пославшими в 1788 году армию гурхов, взявшую под свой контроль Шигадзе. Мипам Чодруп Гьяцо, однако, не следовал своим обязательствам, и гуркхи вернулись спустя три года, желая получить свои трофеи. Но китайцы послали армию в поддержку тибетцев и вынудили гуркхов в 1792 году вернуться в Непал[2][3].
В 1810 (или, возможно, в 1811) Палден Тенпай Ньима принял во дворце Потала предварительные монашеские обеты от Девятого Далай-ламы и дал ему имя Лунгтог Гьяцо[4][5] .
После того, как Лунгтог Гьяцо умер в 1815 году. Прошло восемь лет прежде, чем новый Далай-лама был выбран. В этот период политические события были мрачными, но в конце концов Палден Тенпай Ньима вмешался в процесс выбора, и была использована, как один из этапов поисков нового Далай-ламы, золотая чаша (или "золотая урна"), с помощью которой в первый раз были выбраны имена кандидатов. В 1822 году Десятый Далай-лама был водружён на Золотой Трон, и вскоре после интронизации он принял от Палден Тенпай Ньимы обеты послушника (предварительное рукоположение). Палден Тенпай Ньима дал ему имя Цултрим Гьяцо[6]. Он же в 1831 году руководил принятием Цултримом Гьяцо обетов полного посвящения Гелонгом.
В 1841 году Палден Тенпай Ньима принял у будущего Далай-ламы XI предварительные монашеские обеты и, совершив пострижение, дал ему имя Кхэдуп Гьяцо[7]. 25 мая 1842 года Кхэдуп Гьяцо был возведен на трон во дворце Потала, и в 1849 году, в возрасте одиннадцати лет, он принял обеты монаха-послушника опять же от Палдена Тенпай Ньимы[8] .
Видимо, тибетцы боялись, что юному Далай-ламе может быть причинён вред, если он находится в руках регента, Цзэ-лин Нга-ван Джам-пэл Цул-трима, и в 1844 году, Его Святейшество покинул Лхасу для поездки в Восточный Тибет. Монахи из монастыря Сэра похитили трех секретарей из правительства регента, чтобы гарантировать благополучие Его Святейшества. Это привело к объявлению чрезвычайного положения в стране. Палден Тенпай Ньима был приглашен вернуться в Лхасу из провинции Цанг, а в 8-м месяце того же года он занял трон в качестве нового регента. Однако он принял эту роль только на короткий период и на 4-м месяце следующего (1845) года передал регентство Рва-денг Нга-ван Е-ше Цул-триму[8].
В 1844 году Палден Тенпай Ньима примерно в 1 км к югу от монастыря Ташилунпо построил летнюю резиденцию с двумя часовнями, окруженными садами[9].
Палден Тенпай Ньима пользовался большим уважением у китайской администрации, в частности он "обладал большим авторитетом в китайском суде"[10].
К сожалению, все гробницы Панчен-лам , от пятого до девятого, были уничтожены в Ташилунпо во время Культурной революции. Позднее они были восстановлены Десятым Панчен-ламой в виде огромной гробницы в монастыре Ташилунпо в Шигадзе, известной как Таши Лангяр[11].
Напишите отзыв о статье "Панчен-лама VII"
Примечания
- ↑ Richardson, Hugh E. 1984. Tibet and its History. Second Edition, Revised and Updated, p. 67. Shambhala. Boston & London. ISBN 0-87773-376-7 (pbk).
- ↑ Norbu, Thubten Jigme, Turnbull Colin. 1968. Tibet: Its History, Religion and People. Reprint: Penguin Books, 1987, p. 272.
- ↑ Stein, R. A. 1972. Tibetan Civilization, p. 88. Stanford University Press. ISBN 0-8047-0806-1 (cloth); ISBN 0-8047-0901-7 (pbk)
- ↑ [namgyalmonastery.org/hhdl/hhdl9 The Ninth Dalai Lama LUNGTOK GYATSO]
- ↑ Khetsun Sangpo Rinpoche. 1982. Life and times of the Eighth to Twelfth Dalai Lamas. The Tibet Journal. Vol. VII Nos. 1 & 2. Spring/Summer 1982, p. 48.
- ↑ Khetsun Sangpo Rinpoche. 1982. Life and times of the Eighth to Twelfth Dalai Lamas. The Tibet Journal. Vol. VII Nos. 1 & 2. Spring/Summer 1982, p. 49.
- ↑ [www.dalailama.com/biography/the-dalai-lamas#11 His Holiness the Eleventh Dalai Lama, Khedrup Gyatso // The Office of His Holiness The Dalai Lama. 16 July 2012]
- ↑ 1 2 Khetsun Sangpo Rinpoche. 1982. Life and times of the Eighth to Twelfth Dalai Lamas. The Tibet Journal. Vol. VII Nos. 1 & 2. Spring/Summer 1982, p. 50.
- ↑ Mayhew Bradley, Kohn Michael. 2005. Tibet, p. 177. Lonely Planet Publications. ISBN 1-74059-523-8.
- ↑ Stein R. A. 1972. Tibetan Civilization, p. 89. Stanford University Press. ISBN 0-8047-0806-1 (cloth); ISBN 0-8047-0901-7 (pbk)
- ↑ Mayhew Bradley, Kohn Michael. 2005. Tibet. 6th Edition. Lonely Planet Publications. ISBN 1-74059-523-8 p. 175.
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Панчен-лама VII
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
