Панье

Панье́ (фр. panier — «корзина») — каркас из ивовых или стальных прутьев или из пластин китового уса для придания пышности женской юбке. В Германии и в России подобные каркасы назывались фижмами (от нем. Fischbein — «рыбья кость, китовый ус»)

История появления и распространения

Существует версия, что панье появилось в начале 1710-х годов под влиянием театра: в одном из спектаклей актрисы появились в широких и небывало пышных юбках. Поначалу, как это и бывает с любой модной новинкой, эти юбки вызвали смех и недоумение, но затем стали излюбленным фасоном на долгие годы.

Каркас-панье помогал женщине достичь модного в эпоху рококо силуэта — «перевёрнутой рюмочки». Тонкая, стянутая корсетом талия, прямые плечи и бокалообразная юбка создавали такое впечатление. Панье пристёгивалось на пуговицах к жёсткому корсету.

На самом деле юбки на обручах появились ранее — в конце XIV века, в Испании. Эту моду подхватила Англия, куда в 1501 году прибыла для бракосочетания испанская принцесса Екатерина Арагонская. Во Франции прообраз панье прижился чуть позже.

Панье в течение своей довольно длительной истории (до 1780-х годов) много раз меняли не только размер, но и форму. Так, в 1720—1730 годы женщины носили пышные круглые панье.

В 1740-е из Англии пришла мода на так называемые «панье с локотками» — овальный каркас расширял юбку с боков, при этом делая её плоской спереди и сзади.

В 1750—1760 годы панье становятся более скромными и вновь приобретают круглую форму. Во второй половине века панье как бы разделяется на две полукупольные формы (для каждого бедра отдельно). Они соединялись тесьмой на талии.

В эпоху Марии-Антуанетты панье становятся до того большими и неудобными, что их снабжают складной конструкцией на шарнирах, а также увеличивают проёмы каретных дверец.

В конце 1780 гг. панье выходят из моды, их заменяют фокю́ (фр. faux-cul) — маленькие подкладные подушечки, надеваемые под юбку сзади (см. Турнюр). Силуэт, который приобретала женская фигура благодаря этим подушечкам, ехидные современники окрестили cul de Paris — «парижский зад». К концу XVIII — началу XIX в. пышные юбки совершенно выходят из моды, уступив место строгим ниспадающим драпировкам стиля ампир.

Мода на «античность» продолжалась недолго, однако, и мода на тонкую талию и расширенную юбку вернулась лишь к концу 1820-х. 1830—1860 годы были отмечены возрождением интереса к моде рококо. Кульминацией этого увлечения стало изобретение кринолина, которые окончательно вышли из повседневной моды лишь к началу XX века. К тому времени пышность кринолинов была сведена к минимуму.

Литература

• М. Н. Мерцалова. Костюм разных времён и народов. Т.III-IV. М.-СПб.-2001.

Отрывок, характеризующий Панье

– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.