Панютин, Василий Константинович

Василий Константинович Панютин
Дата рождения	1788(1788)
Дата смерти	19 декабря 1855(1855-12-19)
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	кавалерия
Звание	генерал-майор
Командовал	Белгородский уланский полк, 1-я бригада 2-й уланской дивизии, 1, 2, 3 и 4-й кавалерийские округа Новороссийских военных поселений
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 гг., Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 года
Награды и премии	Орден Святой Анны 2-й ст. (1832), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1837), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1840)

Василий Константинович Панютин (1788—1855) — генерал-майор, филантроп и благотворитель.

Происходил из дворян Черниговской губернии, родился в 1788 году. 16 июня 1806 года он поступил на службу канцеляристом в Тульское губернское правление и 31 декабря 1809 года был произведён в чин коллежского регистратора.

При наступлении Отечественной войны 1812 года Панютин вступил в ряды армии, 17 августа 1812 года был зачислен прапорщиком в Тульское ополчение и стоял на аванпостах по берегам Оки с сентября по 7 ноября 1812 года. После этого он вместе с Тульским ополчением подвинулся к западной границе, перешёл её и следовал за войсками через Великое герцогство Варшавское в Пруссию, где участвовал в обложении Данцига и его осаде, после сдачи которого он вместе с прочими войсками был направлен к берегам Рейна.

12 декабря 1814 года Панютин по собственному желанию был переведён корнетом в Литовский уланский полк и стал довольно быстро повышаться в чинах, так что в 1817 году он был уже штабс-ротмистром.

Увлёкшись довольно распространенной в то время в военном обществе карточной игрой, Панютин проиграл до четырёх тысяч казенных денег и, не имея средств их пополнить, обратился непосредственно к императору Александру I с прошением о всемилостивейшем вспоможении, обещая последующей службой своей сделаться достойным таковой монаршей милости. Монарх не отказал ему в своей помощи, и Панютин старался своей службой исполнить данное обещание.

Переведённый в 1818 году в Сибирский уланский полк, Панютин был отправлен в Харьковскую губернию для покупки ремонтных лошадей. Встретив при этом 25 тысяч малороссийских казаков, переселяемых в Черноморию, в самом бедственном положении, он немедленно написал об этом Малороссийскому генерал-губернатору князю Репнину, который не замедлил поблагодарить его за сообщенные ему сведения в самых лестных выражениях. За доставление хороших ремонтов Панютин 29 января 1823 года был переведён в лейб-гвардии Гусарский полк и произведён в ротмистры в 1825 году.

Узнав о кончине императора Александра I в Таганроге, Панютин открыл подписку на устройство в Ромнах больницы для бедных имени почившего государя. Это было принято с великим участием, и последующем эта больница принимала неимущих на лечение бесплатно.

Встречая неоднократно отставных солдат в крайней бедности, Панютин ходатайствовал о них, но безуспешно. Это побудило его, наконец, написать императору Николаю I, что распоряжения августейшего брата его, императора Александра I, к успокоению верных слуг его не исполняются, «многие из них блуждают без пристанища, с поникшей главой и угнетённым сердцем, и иссохшими руками испрашивают нищенское себе подаяние». Вследствие этого письма Панютин неоднократно подвергался разным допросам со стороны своего начальника, генерала Левашова, а в результате всего состоялся указ об оставных солдатах, помещенный в Своде Законов.

В 1826 году Панютину было снова поручено купить ремонт для прусского кирасирского его величества полка; отличное исполнение этого поручения, и притом с значительным сбережением, доставило Панютину монаршую награду: он получил бриллиантовый перстень.

В том же 1826 году он был сделан членом Херсонского губернского попечительного о тюрьмах комитета, что доставило ему возможность помогать бедным и страждущим. Часто посещая тюрьмы и видя детей в среде преступников, он испросил разрешение начальства определять таковых бедных детей в кантонистские батальоны и эскадроны.

Произведённый 8 ноября 1827 года в полковники, Панютин участвовал в русско-турецкой кампании 1828—1829 годов и находился при осаде Варны, а затем в 1831 году, назначенный командиром Белгородского уланского полка, он принимал участие в усмирении польского мятежа и действовал сперва в литовских губерниях, а с 20 сентября 1831 года — в пределах Царства Польского и отличился в сражении при Остроленке.

Получив за отличие по службе в 1832 году орден св. Анны 2-й степени, а затем в 1835 году произведённый в генерал-майоры, Панютин был назначен командиром 1-й бригады 2-й уланской дивизии, а вскоре после того (в 1836 году) начальником 1, 2, 3 и 4-го кавалерийских округов Новороссийских военных поселений.

По его предложению в Новогеоргиевске Херсонской губернии была устроена больница для бедных по подписке, доставившей 20 тысяч рублей. Увидев в ратуше закованных мещан, назначенных к высылке в отдаленные места за неплатеж податей, он подал просьбу о том, чтобы таковых лиц, не высылая, отдавали в поселенный полк, находившийся вблизи. Это было уважено. Встретив однажды пасшего свиней на большой дороге бедного ребенка, который оказался сыном дворянина, Панютин исходатайствовал исполнение указа от 8 марта 1828 года об определении детей бедных дворян в кантонистские заведения, из которых они могли поступать на службу офицерами.

В 1836 году в Славянске, заштатном городе Изюмского уезда, врач Яковлев открыл целебные свойства озера Репного, лежащего близ города, и его водами начал пользовать больных, но не имел средств к учреждению надлежащего лечебного заведения. Между тем, Панютин получив 5 октября 1837 года орден св. Владимира 3-й степени и выйдя в отставку в 1840 году, приехал туда лечиться, увидел жалкое состояние целебных вод и предложил устроить больницу для бедных по подписке. Получаемые этим путём деньги расходовались на устройство помещения для неимущих больных и их содержания. Позднее, в 1843 году, Панютин хлопотал об учреждении больницы при Репном озере, что и осуществилось в 1844 году открытием больницы на 30 кроватей в доме, пожертвованном помещиком Карповым. Эта больница постепенно все увеличивалась, а вместе с тем учреждалось более правильно и удобно само пользование водами в Славянске. Панютин ходатайствовал об учреждении отделения Харьковского благотворительного общества в Славянске и употреблял постоянно все доходы с его имения на дела благотворительности.

Он постоянно был занят мыслью об осуществлении какого-либо благотворительного предположения и, умирая 19 декабря 1855 года завещал своему старосте любить и отнюдь не угнетать крестьян. Поставив целью своей жизни великие слова: «любите друг друга», он не упускал случая помогать ближним и особенно облегчать участь страждущих и заключенных.

Среди прочих наград Панютин имел орден св. Георгия 4-й степени, пожалованный ему 11 декабря 1840 года за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах.

Источники

• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том II. Л—Я. М., 2009
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Панютин, Василий Константинович

– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.