Фонтана, Паоло

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Паоло Фонтана»)
Перейти к: навигация, поиск
Антонио Доменико Фонтана
Paolo Antonio Domenico Fontana

Джузеппе Фульчи. Паоло Фонтана. 1743.
Основные сведения
Страна

Речь Посполитая

Дата рождения

28 октября 1696(1696-10-28)

Место рождения

Кастелло, Италия

Дата смерти

17 марта 1765(1765-03-17) (68 лет)

Место смерти

Изяслав, Украина

Работы и достижения
Работал в городах

Варшава, Винница, Изяслав, Хелм

Архитектурный стиль

барокко

Паоло Антонио Доменико Фонтана (итал. Paolo Antonio Domenico Fontana, польск. Paweł Antoni Fontana; 28 октября 1696, Кастелло, Италия — † 17 марта 1765, Изяслав) — итальянский архитектор, работавший в Речи Посполитой. Представитель позднего барокко, близкого к виленскому. Поручик артиллерии Великого Княжества Литовского.





Биография

Происходит из небогатой семьи Джакомо Доменико Фонтана и Марты Беллотти, из селения Кастелло в долине Валь-ди-Соле (итал. Val di Sole), провинции Тренто. Из этих мест происходила большая часть итальянских зодчих позднего барокко.

Неизвестно, где Фонтана получил образование. 2 марта 1723 он уехал из Италии в поисках лучшей жизни в Речь Посполитую. До апреля 1726 жил в Варшаве, и тогда, при содействии известного архитектора Джузеппе Фонтана поступил на службу к одному из влиятельнейших магнатов, коронному маршалку Павлу Карлу Сангушку. Этот период жизни архитектора был наиболее продуктивным.

Он созает типичные для своего творчества и одновременно яркие образцы сакральной архитектуры, а именно, собор Св. Анны в Любартуве, собор Св. Людвика в Влодаве, собор и монастырь отцов Реформатов в Раве-Русской, Греко-католический кафедральный собор в Хелме.

В 1730 году вступил в брак с первой женой Марианной Суфчинской (польск. Marianna Suffczyńska). В период 1730-40 получил звание поручика артиллерии Великого Княжества Литовского, правда полностью формальное.

В 1745 вернулся в Италию, однако уже в следующем году подписал новый контракт на службу при дворе князя Павла Карла Сангушко, теперь уже в Изяславе.

После смерти жены, женился повторно (ок. 1748) с Терезой Ромайрони (итал. Teresa Romaironi). Хотя Фонтана отмечал строительный застой на Волыни, в те годы он строит собор и монастырь отцов Лазаритов в Изяславе, деревянный собор в Белогородке, Доминиканский собор в Виннице, Собор отцов Иезуитов в Кременце, Парафиальный собор в Чуднове, Собор Святого Иоанна Крестителя в Староконстантинове, Собор отцов Иезуитов в Житомире, дворец князей Сангушко в Изяславе (совместно с Якубом Фонтана (итал. Jakub Fontana).

После смерти князя Павла Карла Сангушко (1750) его амбициозная вдова Барбара Сангушко, строила грандиозные планы. Однако, пожилой возраст и болезни помешали архитектору реализовать их в полной мере. Кроме этого, Паоло Фонтана скучал по родине и всегда стремился вернуться туда, о чем свидетельствуют его письма и финансовая отчетность о приобретении имения в Италии.

Около 1764 архитектор окончательно теряет зрение. 17 марта 1765 Паоло Фонтана умер. Он был похоронен в Изяславе, но его могила не сохранилась. После его смерти, семья архитектора переехала во Львов.

Паоло Фонтана имел восьмерых детей, четверо из которых умерли в детстве.

Работы

Напишите отзыв о статье "Фонтана, Паоло"

Литература

  • Joanna Winiewicz. Biografija i działalność Pawła Fontany w świetle dworu Sanguszków // BHS. T. 49. 1987. № 3-4. польск.
  • Jόzef Skrabski. Paolo Fontana. Nadworny architekt Sanguszkόw. Tarnόw, 2007. ISBN 978-83-85988-77-9 польск.

Ссылки

  • [www.ciekawe-miejsca.net/index.php?page=galeria&dir=93_Artysci/Pfontana Фотогалерея работ архитектора]

Отрывок, характеризующий Фонтана, Паоло

– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»