Александр III (папа римский)

Александр III лат. Alexander III<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Александр III — фреска в Палаццо Публико (Сиена). Автор — Спинелло Аретино</td></tr>
170-й папа римский
7 сентября 1159 — 30 августа 1181
Коронация:	20 сентября 1159 года, Нинфа
Церковь:	Римско-католическая церковь
Предшественник:	Адриан IV
Преемник:	Луций III
Имя при рождении:	Орландо Бандинелли
Оригинал имени при рождении:	итал. Orlando Bandinelli
Рождение:	1105(1105) Сиена (Италия)
Смерть:	30 августа 1181(1181-08-30) Чивита-Кастеллана (Италия)
Епископская хиротония:	20 сентября 1159 года
Кардинал с:	октябрь 1150
Александр III на Викискладе

Александр III (лат. Alexander III; 1105, Сиена, Италия — 30 августа 1181, Чивита-Кастеллана, Италия) — папа римский с 7 сентября 1159 по 30 августа 1181 года. До посвящения — Орландо (Роланд) Бандинелли (итал. Orlando Bandinelli). Занял папский престол после смерти Адриана IV. В союзе с Ломбардской лигой и Сицилийским королевством продолжил борьбу со Священной Римской империей и императором Фридрихом Барбароссой. Провёл Третий Латеранский собор.

До посвящения

Орландо Бандинелли родился в Сиене в 1105 году. В октябре 1150 года Евгений III назначил его кардиналом-диаконом, затем — кардиналом-священником Сан-Марко. В 1153 году Орландо стал канцлером папского двора и лидером партии кардиналов, настроенных на борьбу с имперским засильем в Риме; при Адриане IV являлся одним из важнейших советников понтифика.

На Безансонском сейме в октябре 1157 года кардинал Орландо Бандинелли был одним из двух папских легатов. Именно Бандинелли огласил императору Фридриху Барбароссе и сейму послание в котором говорилось:

«Вспомни, сколь много церковь римская способствовала тебе достигнуть вершины величия, даровав тебе императорское достоинство… Мы не раскаиваемся в том, что исполнили таким образом все твои желания. Напротив, мы были бы рады, если бы ты принял из наших рук ещё более ценные пожалования (beneficia)».

Немецкие князья, присутствовавшие при чтении письма, больше всего были возмущены словами beneficium и conferre, употреблявшиеся для обозначения вассальной зависимости от сеньора. Слова послания были восприняты сеймом, как обозначавшие вассальную зависимость императора от папы. Услышав возмущённые возгласы, Бандинелли добавил масла в огонь, воскликнув:

«Да от кого же император держит свою власть, как не от папы!?»

Пфальцграф Баварии Отто угрожал легату обнажённым мечом, и только вмешательство Фридриха Барбароссы спасло Бандинелли. Впоследствии Адриан IV написал императору более мягкое письмо, и Фридрих принял объяснения папы, но Безансонский сейм стал началом нового витка борьбы папства и империи.

Выборы 1159 года и начало схизмы

5 сентября 1159 года, на следующий день после погребения Адриана IV, в Соборе Святого Петра собрался конклав для избрания нового понтифика. 7 сентября 26 кардиналов из 29 избрали папой Орландо Бандинелли. В момент, когда нового папу облачали, на него набросился Оттавиано ди Монтичелли, один из троих несогласных кардиналов, вырвал мантию и попытался надеть её на себя. В последовавшей потасовке мантию у Оттавиано вырвали, но капеллан тотчас отдал ему запасную, которую тот и надел на себя задом наперёд. Вырвавшись из рук сторонников Орландо, Оттавиано воссел на папский престол, а находившиеся в соборе клирики провозгласили его папой Виктором IV. На поддержку Оттавиано прибыл вооружённый отряд, под защитой которого антипапа прибыл в Латеранский дворец. Отто Баварский, посол Фридриха Барбароссы, признал Виктора IV, что в совокупности с происшедшим в соборе святого Петра, продемонстрировало, что события 5 сентября были не спонтанными, а заранее подготовленными императорской партией.

Орландо и его 26 кардиналов оказались запертыми в башне святого Петра, но уже через неделю общественное мнение повернулось к законному избраннику. Римляне освободили Орландо и перевезли его в Трастевере, а 16 сентября Виктор IV тайно бежал из города. Но сторонники антипапы по-прежнему угрожали Орландо, поэтому он также покинул Рим и переехал в Нинфу, где 20 сентября был посвящён и возведён на папский престол под именем Александра III. В свою очередь, Виктор IV был интронизирован в Фарфе 4 октября.

Оба противоборствовавших папы обратились к Фридриху Барбароссе. Последний собрал в феврале 1160 года собор в Павии. При этом он настаивал, что имеет право на такой созыв, поскольку так поступали до него императоры Константин I Великий, Феодосий, Юстиниан, Карл Великий и Оттон I. В посланиях, приглашавших пап на собор, император называл Виктора IV папой, а Александра III — кардиналом Роландо. В ответ Александр III отказался явиться в Павию. 11 февраля 1160 года собор признал Виктора IV законным папой и анафематствовал Александра III, а последний в марте 1160 года отлучил от Церкви Фридриха Барбароссу.

В октябре 1160 года в Тулузе состоялся синод, на котором епископы Франции, Англии и христианских государств Испании признали Александра III законным папой римским. Сторону Александра III однозначно принял сицилийский король Вильгельм I Злой. Папу поддержали также епископы Венгрии и скандинавских стран. Виктору IV не удалось добиться поддержки даже в Германии, где епископ Эбергард Зальцбургский объявил о лояльности Александру III. Тем не менее, благодаря вмешательству Фридриха Барбароссы схизма растянулась в общей сложности на двадцать лет.

Бегство во Францию и возвращение в Рим

После своего бегства из Рима в 1159 году Александр III жил попеременно в Террачине и Ананьи, находившихся в удобной близости от границы союзного Сицилийского королевства, и лишь один раз попытался вернуться в Рим. Смуты 1160-1161 года в Сицилийском королевстве, в ходе которых недовольные бароны несколько раз пытались лишить власти Вильгельма I Злого, сделали эти города ненадёжным убежищем. В апреле 1162 года Александр III переправился во Францию, где его основной резиденцией вплоть до 1165 года стал Санс. Здесь папа оказался в центре европейской политики, участвуя в спорах Генриха II Английского и Томаса Бекета, английского и французского королей. Его вмешательство не всегда было удачным, но тем не менее авторитет папы-изгнанника значительно возрос.

В 1164 году Виктор IV умер в Лукке, где власти даже не разрешили похоронить его в городских стенах. Но по указанию Фридриха Барбароссы двое кардиналов антипапы избрали нового антипапу Пасхалия III, не признанного никем, кроме самого императора. В ответ римский сенат призвал Александра III вернуться в Рим. Император направил армию, водворившую Пасхалия III в Витербо и оттуда постоянно угрожавшую Риму, а также нанял пизанские, генуэзские и провансальские корабли, которые должны были воспрепятствовать возвращению Александра III морем. Папа был вынужден отплыть из Франции в Мессину, где он получил от Вильгельма I Злого флот и армию, с помощью которых смог беспрепятственно вступить в Рим 23 ноября 1165 года.

Взятие Рима Фридрихом Барбароссой

Возвращение Александра III в Рим стало знаком для объединения политических противников Фридриха Барбароссы. Анкона вступила в союз с византийским императором Мануилом I, рассматривался проект брака между дочерью Мануила I и новым сицилийским королём Вильгельмом II Добрым. Весной 1167 года Мануил I обещал Александру III признание папского примата Православной церковью в обмен на дарование самому Мануилу короны Священной Римской империи. Несмотря на химеричность этих проектов, Фридрих Барбаросса счёл их опасными и предпринял второй поход на Рим в 1167 году.

29 мая 1167 года римская армия была разбита германской армией под Тускулумом, после чего Рим был осаждён императором. Александр III, надеясь, тем не менее, на помощь, обещанную сицилийской королевой-регентшей Маргаритой Наваррской, отказался покинуть город, укрывшись в крепости семьи Франджипани близ Колизея. Основной удар Фридриха был направлен на Собор Святого Петра, который пал только после восьмидневной осады 29 июля 1167 года. Бой продолжался в самой базилике, так что пол и главный алтарь были залиты кровью. 30 июля 1167 года антипапа Пасхалий III был возведён на трон и увенчал Фридриха Барбароссу золотым обручем римского патриция, а 2 августа здесь же была коронована императрица Беатриса, жена Фридриха. Настроения римлян повернулись против папы, и Александр III едва успел бежать из Рима в одежде паломника. Александр III добрался на лодке до Гаэты, откуда уехал в Беневенто. Триумф Фридриха сменился катастрофой: 3 августа в Риме вспыхнула эпидемия чумы. Через неделю количество умерших в германской армии было таково, что их не успевали хоронить. Фридрих с остатками армии поспешно отступил на север Италии, неся с собой чуму. В числе умерших были канцлер Фридриха архиепископ Кёльна Райнальд фон Дассель и кузен императора Фридрих Ротенбургский. Общественное мнение увидело в эпидемии наказание за разорение собора святого Петра и преследования законного папы. Города Северной Италии один за другим отказывались открывать ворота перед императором, альпийские перевалы были заняты его политическим противниками, и только весной 1168 года Фридриху удалось вернуться в Германию.

Ломбардская лига и поражение Фридриха Барбароссы

1 декабря 1167 года 15 ломбардских городов, не дожидаясь даже отъезда Фридриха Барбароссы из Италии, объединились в Ломбардскую лигу на основе соглашений, заключённых под патронажем Адриана IV в 1159 году. Целью лиги была защита традиционных свобод североитальянских городов от посягательств императора. Александр III был провозглашён главой Ломбардской лиги, его популярность в Италии достигла небывалых размеров, в его честь был даже назван новый ломбардский город Алессандрия.

Конфликт между Фридрихом Барбароссой, с одной стороны, и Ломбардской лигой во главе с Александром III продолжался около 10 лет. Всё это время Александр III жил вне Рима — в Беневенто, Ананьи, Террачине, не желая возвращаться в предавший его город. Антипапа Пасхалий III умер 20 сентября 1168 года, но схизма на этом не завершилась. Фридрих Барбаросса заставил своих сторонников — кардиналов избрать нового антипапу Каликста III, но последний контролировал в Римской области только Витербо.

29 мая 1176 года Фридрих Барбаросса был разбит армией Ломбардской лиги при Леньяно. Император был вынужден начать переговоры с Александром III: посланники Фридриха прибыли к папе в Ананьи, где было решено собрать конгресс представителей всех противоборствовавших сторон в Венеции.

В июле 1177 года в Венецию прибыл папа, представители Ломбардской лиги, короля Сицилии (в числе последних был Ромуальд Салернский, оставивший подробное описание событий) и император. Утром 24 июля 1178 года Фридрих был встречен кардиналами в церкви Сан-Никола в Лидо, здесь он признал Александра III законным папой и отрёкся от антипапы Каликста III, после чего с него было снято отлучение. В сопровождении кардиналов, дожа Венеции Себастьяно Дзиани и патриарха Аквилеи Фридрих прибыл в Собор Святого Марка, где его ожидал на троне Александр III. По описанию Ромуальда Салернского, император сбросил свою мантию и пал в ноги папе, был поднят им, получил поцелуй мира и благословение. Венецианское предание утверждает, что император выразил готовность преклонить лишь одно колено (перед святым Петром), но Александр III потребовал от Фридриха пасть на оба колена (перед святым Петром и папой). В атриуме собора святого Марка до сих пор сохраняется место унижения императора.

По условиям конгресса в Венеции император признал светскую власть папы над Римской областью и отказался от права назначать в Рим своего префекта, а также покорился папе как главе вселенской Церкви. Между Фридрихом и Сицилийским королевством было заключено перемирие на 15 лет, а между Фридрихом и Ломбардской лигой — на 6 лет. В конечном итоге Александр III получил от Венецианского конгресса больше всех своих союзников и добился публичного унижения императора.

29 декабря 1177 года Александр III возвёл крупное испанское военное товарищество, в духовный рыцарский орден, который позднее стал называться Алкантара, что помогло ему обрести новых преданных союзников.

Окончание понтификата

После примирения с императором Александр III вернулся в Рим после 11-летнего отсутствия (1178 год). Антипапа Каликст III, лишившись поддержки Фридриха Барбароссы, покорился Александру III и был сослан в Беневенто. В марте 1179 года папа созвал Третий Латеранский собор (в католической традиции Одиннадцатый вселенский), ознаменовавший исторический триумф папы. Антипапы Виктор IV, Пасхалий III и Каликст III были объявлены ересиархами, все их постановления и рукоположения признаны ничтожными; осуждены ереси вальденсов и катаров. Во избежание повторения схизмы в дальнейшем, было установлено, что папа считается законно выбранным, если за него проголосовало не менее двух третей членов коллегии кардиналов.

В конце жизни Александр III вновь бежал из Рима из-за народных волнений. 29 сентября 1179 года римская знать избрала нового (уже четвёртого в понтификат Александра III) антипапу Иннокентия III. В январе 1180 года Александр III купил у владельца Кастелло Савелли Торлониа — замок, в котором жил антипапа, «вместе со всем содержимым». Попавший в руки Александра III антипапа был заключён в монастырь Ла-Кава, где вскоре и умер.

30 августа 1181 года Александр III скончался в Чивита-Кастеллана, а 31 августа его тело было доставлено в Рим для погребения в Латеранском соборе. Катафалк с телом был встречен проклятиями со стороны римлян, в гроб летели камни и грязь. Тем не менее, Александр III был погребён в правом нефе Латеранского собора, место его захоронения с 1660 года украшает пышный барочный памятник, возведённый глубоко чтившим своего предшественника Александром VII.

Взаимоотношения с европейскими монархами

Кроме борьбы с Фридрихом Барбароссой, Александр III вёл активные политические игры с другими европейскими монархами. Через три года после убийства Томаса Бекета папа канонизировал мученика (1173 год) и вынудил английского короля Генриха II публично покаяться в совершенном злодеянии и признать главенство папского престола. Папа своей буллой признал Афонсу I независимым королём Португалии (1179 год). В 1181 году Александр III отлучил от Церкви короля Шотландии Вильгельма Льва, а на шотландское королевство наложил интердикт.

Интересные факты

Долгое время учёные ошибочно считали, что Александр III (Орландо (Роландо) Бандинелли) и Роланд из Болоньи (теолог и правовед XII века) — одно и то же лицо. Таким образом, Александру III ошибочно приписывалось авторство работ:

• «Stroma» или «Summa Rolandi» — один из первых комментариев к Декретам Грациана.
• «Sententiae Rolandi» — набор сентенций, написанных под явным влиянием Пьера Абеляра.

Ссылки

• Александр, римские папы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Енё Гергей. [svany.narod.ru/popes/gergey/ch05.htm История папства]
• [www.pravenc.ru/text/64304.html Александр III] (рус.). Православная энциклопедия. Проверено 23 февраля 2012.
• [www.britannica.com/EBchecked/topic/14085/Alexander-III Александр III] (англ.). Encyclopædia Britannica. Проверено 23 февраля 2012. [www.webcitation.org/67uB4Uqqz Архивировано из первоисточника 24 мая 2012].
• [www.newadvent.org/cathen/01287a.htm Александр III] (англ.). Catholic Encyclopedia. Проверено 23 февраля 2012. [www.webcitation.org/67uB56mhg Архивировано из первоисточника 24 мая 2012].
• Норвич, Джон. [ulfdalir.ru/literature/1314 Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130—1194]. — М.: Центрполиграф, 2005. — 399 с. — ISBN 5-9524-1752-3.
• Маршал В. Балдуин. Александр III и двенадцатый век / Перевод Н. Еремина. — СПб.: Евразия, 2003. — 224 с. — (Clio). — 1500 экз. — ISBN 5-8071-0142-1.

Отрывок, характеризующий Александр III (папа римский)

Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.