Папирус Весткар

Папирус Весткар (англ. Westcar Papyrus) — важный документ древнеегипетской литературы. Папирус назван в честь его первых европейских владельцев — членов семьи Весткар. C 1886 года находится в коллекции папирусов египетского музея Берлина (№ 3033). В настоящее время папирус Весткар в интересах сохранности демонстрируется при неярком искусственном освещении. Впервые полная публикация перевода текста папируса была осуществлена немецким египтологом Адольфом Эрманом в 1890 году. Папирус традиционно датируется эпохой гиксосского владычества (ок. XVIII—XVI вв. до н. э.), описываемые в папирусе события происходили примерно на тысячелетие раньше — в XXVI в. до н. э. Этот факт не позволяет использовать папирус Весткар в качестве полноценного исторического источника, тем более, что по своему содержанию он является сборником легенд и сказок. Встречается датировка папируса XXVI—XX вв. до н. э..

Слушателем этих сказок является Хуфу (Хеопс), царь IV династии и строитель знаменитой Великой пирамиды, которому царевичи один за другим (пять сыновей фараона, похоже, в порядке старшинства) рассказывают сказки. Кроме этих сказок, отдельная часть повествования рассказывает о богоизбранности первых царей V династии. Первые переводы папируса на немецкий и английский языки выходили с названиями «Сказки папируса Весткар», «Фараон Хеопс и колдуны» и «Сказки Фараона Хеопса».

История открытия папируса

В 1823—1824 годах английский искатель приключений Генри Весткар (англ.  Henry Westcar) привёз из Египта папирус. Точные обстоятельства, при которых Генри Весткару достался папирус, неизвестны. Исследователь Верена Леппер, анализируя маршрут Генри Весткара, предположила, что папирус мог попасть к нему из раскопок некрополя Шейха Абд эль-Курна, впрочем, эта информация не подтверждена документально. В 1838—1839 годах папирус попал в руки немецкого египтолога Карла Лепсиуса. По его словам, папирус перешёл к нему от племянницы Генри — Мэри Весткар. Будучи специалистом по иератическому письму, Карл Лепсиус разобрал в папирусе имена фараонов и датировал текст эпохой Древнего царства. Обстоятельства, при которых Карлу Лепсиусу достался папирус, неизвестны. Сам папирус не выставлялся на общее обозрение до смерти Карла Лепсиуса. Это породило подозрения (особенно английских исследователей, которые мечтают вернуть папирус в Англию), что Карл Лепсиус попросту украл папирус.

В 1886 году немецкий египтолог Адольф Эрман приобрёл папирус у сына Карла Лепсиуса и передал его в Берлинский Музей. Папирус вызвал больший интерес, в Германии это время было расцветом увлечения египтологией. Отдельные части папируса переводились многими энтузиастами, пока в 1890 году Адольф Эрман не опубликовал первый полный перевод. Вскоре, в этом же году, Адольф Эрман опубликовал работу, посвящённую особенностям языка, на котором написан папирус. Тексты папируса написаны иератическим письмом на Среднеегипетском языке. Датировка папируса в этот период широко варьировалась разными исследователями.

Исследования материала

Папирус Весткар представляет собой повторную запись на свитках египетского папируса. Во времена Карла Лепсиуса и Адольфа Эрмана всего было два свитка, при неизвестных обстоятельствах один свиток был разделён, и сейчас папирус Весткар представлен в трёх свитках. Текст на свитках организован в 12-ти столбцах. Сам папирус крупнозернистый, плохой сохранности и очень хрупкий. Первый свиток прошёл реставрацию (точно неизвестно когда и кем сделанную), он растянут на куске льна и закреплён между двумя стеклянными панелями. Второй свиток был растянут на деревянной панели и закрыт стеклом. Третий свиток был просто расправлен между стеклянными панелями и приклеен к ним, клей, который при этом использовался, вызвал помутнение и порчу папируса. В результате всех этих реставраций папирус Весткар находится в плохом состоянии, местами папирус отшелушился, и части текста осыпались. Начало и конец истории, записанной на папирусе, утеряны.

Текст на папирусе нанесён чёрными чернилами, в составе которых присутствуют оксиды металлов и органика. Безупречная каллиграфия является свидетельством высокого профессионализма автора или переписчика.

Содержание

В первой части папируса, начало которого потеряно, сохранился конец какой-то сказки, рассказываемой сыном фараона (возможно Джедефра) повествовавшей о временах фараона III династии Джосера. Похоже, текст повествует о каких-то чудесах, совершённых жрецом фараона Джосера. Начиная с Адольфа Эрмана, несколько авторитетных исследователей предполагают, что этим жрецом был Имхотеп.

Затем идёт сказка, рассказанная царевичем Хафра (Хефрен), из времён фараона III династии Небка. Главный херихеб фараона Убаинер прознал, что жена изменила ему с простолюдином из Мемфиса. Он изготовил куклу воскового крокодила и приказал слуге сторожить в саду, ожидая когда простолюдин будет пробираться через пруд в сад на очередное свидание. Дождавшись простолюдина, слуга бросил вслед ему воскового крокодила, который, как только коснулся воды, превратился в настоящего и утащил простолюдина на дно пруда. Убаинер представил эту историю на суд фараона, жрец повелел крокодилу принести бездыханное тело простолюдина к фараону. Фараон выслушал историю, удивился страшному, но послушному крокодилу. Убаинер взял крокодила, который стал в его руках снова восковым. Фараон повелел крокодилу съесть простолюдина, а жену Убаинера приказал сжечь и бросить пепел в воду.

Третью сказку о царе Снофру рассказывает царевич Бауфра. Фараон заскучал, и главный херихеб Джаджаеманх предложил фараону взять 20 красавиц, которые покатают фараона на корабле по озеру. Женщины оделись в сети вместо одежд, и они гребли на корабле, катая фараона вдоль озера. У одной из женщин растрепались волосы, и украшавшая причёску бирюзовая заколка в виде рыбки упала в воду. Фараон предложил заменить украшение, но женщина отказалась, сказав, что ей дорога её рыбка. Фараон позвал Джаджаеманха, тот сказал заклинание, воды озера разделились пополам и сложились одна половина на другую (как складывается открытая книга), и рыбку-украшение достали. Джаджаеманх произнёс другое заклинание, и воды озера вернулись.

Следующую сказку рассказывает царевич Джедефра (в других прочтениях — Дедефхор, Хардедеф). Этот царевич объявляет Хуфу, что всё, что до сих пор слышал фараон, относилось к минувшим временам, а вот он, Джедефхор знает живого колдуна Джеди, который может воочию показать царю настоящие чудеса. Заинтересованный царь приказывает своему сыну Джедефхору лично доставить колдуна Джеди ко дворцу, что тот и выполняет. Царь выражает Джеди удивление, что до сих пор о нём ничего не слыхал, и спрашивает Джеди действительно ли правда, что последний умеет воссоединить с телом отрезанную голову. Получив утвердительный ответ от Джеди, Хуфу приказывает привести для демонстрации этого опыта заключённого, но Джеди отказывается показывать свои фокусы на человеке и просит для опыта животное. Ему приносят гуся, и на нём Джеди показывает своё умение, воссоединив отрезанную голову гуся с туловищем, и оживив гуся. Затем Джеди демонстрирует свой опыт ещё два раза: на какой-то птице и на быке.

Убедивший в могуществе Джеди, Хуфу задаёт ему вопрос о том, действительно ли он знает число Iˁp.t Тота. Это же самое Iˁp.t встречается дважды в том месте сказки, где царевич Джедефхор повествует отцу о достоинствах колдуна Джеди: последний, по словам царевича, знает число Iˁp.t. Далее сказка поясняет, что Хуфу давно искал это Iˁp.t Тота, желая сделать для своей пирамиды нечто подобное. Значение слова Iˁp.t вызвало разногласия. Его на основе палеографических данных установил египтолог Алан Гардинер, как «комната», «помещение», и значение это принято Большим берлинским словарём.

Разговор Хуфу и Джеди относительно Iˁp.t сводится к тому, что царь выражает желание узнать, что Джеди знает об Iˁp.t. Колдун отвечает, что число Iˁp.t ему неизвестно, но он знает, где имеются данные об Iˁp.t — в каменном ящике в архиве в Гелиополе. Царь осведомляется у колдуна о том, кто доставит ему эти сведения. «Сказал его величество: «кто принесёт мне это». Сказал Джеди: «старший из трёх детей, которые во чреве Реджедет, принесёт тебе это». Сказал величество: «но я хочу, чтобы ты сказал, кто это, Реджедет». Сказал Джеди : «жена это жреца Ра, владыки Сахебу (город не идентифицирован, по-видимому, находился в Дельте, недалеко от Гелиополя). Беременна она тремя детьми от Ра, владыки Сахебу. Сказал он ей, что они будут облечены в этот превосходный сан во всей этой стране и старший из них будет верховным жрецом, в Гелиополе». И огорчилось сердце его величества из-за этого. Сказал Джеди: «что это с сердцем царя, да будет он жив, невредим и здрав, владыки моего. Случилось ли (это) из-за этих трёх детей; сказал я: будет твой сын, его сын, один из них» (то есть успокоил фараона, объяснив, что после его смерти пройдёт ещё два поколения, прежде чем они воцарятся). Сказал его величество: «когда она родит, Реджедет». «Она родит в 15-й день первого месяца зимы». Общий смысл ответа Хуфу заключается в том, что он лично собирается посетить храм Ра в Сахебу, причём он в непонятном контексте говорит что-то об отмели канала Летополя, на что Джеди отвечает, что он сделает так, что на отмели канала Летополя будет уровень воды высотой в 4 локтя. Царь повелевает поселить колдуна в доме царевича Джедефхора и щедро обеспечить его.

Далее папирус излагает обстоятельства, при которых осуществилось предсказание Джеди. Реджедет, жена Раусера, жреца бога Ра в Сахебу, почувствовала приближение родов. Тогда сам Ра приказывает четырём богиням — Исиде, Нефтиде, Хекат и Месхенет — и богу Хнуму оказать Реджедет содействие при родах. Богини под видом танцовщиц, сопровождаемых слугой, направляются к дому Реджедет. На пороге их встречает муж Реджедет, Раусер, и спрашивает их, не могут ли они оказать содействие его жене при родах. Богини-танцовщицы отвечают утвердительно, и Раусер проводит их к Реджедет. Последняя в присутствии богинь рождает трёх мальчиков, причём богиня Месхенит предсказывает судьбу каждого из них одной и той же фразой: «царь, который будет царствовать во всей этой стране». Для облегчения роженицы Исида каждый раз произносила заклинание, содержавшее имя младенца. Из этих заклинаний видно, что новорождённые носили следующие имена: Усеркаф, Сахура и Кеку. Внешний вид родившихся мальчиков был необычен: члены их тел были покрыты золотом, и на головах их был головной убор из ляпис-лазури. Закончив свои акушерские обязанности, богини поздравили жреца Раусера с рождением трёх детей, а Раусер в виде вознаграждения за их труды дал им зерна, которое и было нагружено на бога Хнума, выполнявшего обязанности слуги при богинях-танцовщицах. После того как они покинули дом жреца, богини по инициативе Исиды решили сделать подарок новорождённым и изготовили для них царские короны, которые и спрятали в зерне. Затем они вызвали дождь и под предлогом вернулись в дом Реджедет и попросили сохранить на время их зерно, а сами ушли, пообещав на обратном пути зайти за своим зерном. Через некоторое время служанка Реджедет сообщила своей госпоже, что из помещения, где хранится зерно, раздаются звуки музыки и пения, которыми восхваляют царей. Вскоре после этого между Реджедет и её служанкой возникла ссора, и госпожа избила свою служанку. Последняя решила отомстить и донести царю Хуфу, что Реджедет родила трёх царей. Однако служанке не удалось выполнить свой замысел: она встретилась с братом своим и рассказала ему, куда она направляется. Рассказ служанки так возмутил её брата, что он сильно ударил её. Последняя пошла зачерпнуть воды рукой и в этот момент была утащена крокодилом. Её брат направился к Реджедет и застал её в большой тревоге — она боялась доноса служанки, но брат последней успокоил госпожу, рассказав Реджедет об участи служанки.

На этом папирус Весткар обрывается.

Анализ текста и интерпретации

Папирус Весткар представляет чрезвычайный интерес для египтологов и историков как самый старый источник для таких сложных повествований. Имя автора — неизвестно. Недавние работы Мириам Лихтхейм и Верены Леппер посвящены особенностям изложения и скрытым аллегориям. Обе исследовательницы полагают что в первой утерянной истории речь идёт о чудесах, совершённых Имхотепом.

Стилистика и грамматическая категории изложения

Вторая и третья истории изложены в таинственной, цветастой манере, свойственной древнеегипетской литературе. Автор пытался передать изложение в форме старых, фантастических преданий. Герои повествований говорят высокопарно и ведут себя очень церемонно. Три первые истории изложены в прошедшем времени, при упоминании трёх фараонов используется почтенная приставка (Egyptian: maa´-cheru), характерная в Древнем Египте для умерших фараонов. Интересно, что для всех трёх фараонов в тексте используется личностное имя, данное при рождении, что совсем необычно для времени создания папируса. Обычно для умерших фараонов использовалось личное имя, для фараонов-современников использовалось хорово имя (см. Титул фараона). Фараон Хуфу в четвёртой истории (где он представлен как главный герой) зовётся по имени, данному при рождении, что характерно для современников. Принцы Усеркаф, Сахура и Кеку тоже зовутся личными именами. Верена Леппер объясняет это особенностями изложения во время написания, по которому автор из всех сил старался показать, что принцы — будущие фараоны, были живы на момент повествования, но уже умерли на момент написания. По этой причине Верена Леппер сомневается, что текст написан, основываясь на историях Древнего царства.

Четвёртая и пятая истории изложены в настоящем времени. Стиль их изложения меняется с архаично-высокопарного на более современный. Такой стиль соответствует переходу от формы «давным-давно» к «недавно». Сам стиль указывает на то, что Джедефра не хочет слышать былые истории, которые не кажутся правдоподобными, и возникает рассказ про современника Джеди. Последний сюжет четвёртой истории, где Джеди пророчествует фараону Хуфу, излагается сначала в будущем времени, после чего переводится обратно в настоящее время уже до конца повествования.

Описания фараонов

Современные исследователи находят в тексте историй в описании фараонов Небка, Снофру и Хуфу скрытые аллегории и многозначности. Во второй истории фараон Небка играет главную роль. Он представлен справедливым, суровым судьёй, стоящим на страже морали. Неверная жена и прелюбодей наказаны. Мириям Лихтейм и Верены Леппер отмечают, что такой образ строгого, справедливого фараона отвечает чаяниям его подданных.

В третьей истории автор папируса позволил себе критиковать фараона Снофру. Фараон представлен депрессирующим, фаталистом, преклоняющимся перед магией, слабым, не способным погасить простой конфликт подданных без помощи мага. Леппер считает такую форму проявлением сатиры. Но вся критика фараона показана в очень осторожной манере — литературный труд должен был быть доступен широким слоям населения, и автор просто должен был быть лоялен к государственной власти.

В четвёртой истории выделить характер фараона Хуфу не просто. С одной стороны, он представлен жёстким самодержцем, не задумываясь отдать жизнь заключённого в подтверждении трюков мага. С другой стороны, он показан разумным, соглашающимся заменить человека на животных, и щедрым — он широко одаривает мага Джеди. Ранние египтологи (времён Адольф Эрман) оценивали фараона Хуфу как бессердечного и кощунственного тирана. Похоже, на них непроизвольно давили оценки, данные фараонам древнегреческими историками Геродотом и Диодором. Мириям Лихтейм и Верены Леппер считают, что автор папируса старался представить фараона Хуфу сложным, многогранным и таинственным (мистичным) персонажем.

Последняя история повествует о женщине Реджедет и предстоящих родах тройни. Бог Ра приказывает богиням помочь с родами — три мальчика должны основать новую династию фараонов. Мириям Лихтейм и Верена Леппер утверждают, что мораль истории в правосудии и наказании предательства. Леппер читает, что сказка навеяна историей с супругой фараона Хенткаус I, которая жила и, возможно, правила в конце IV династии. Хенткаус I долгие годы считалась в египтологии матерью двух фараонов — Усеркафа и Сахура. История со служанкой является демонстрацией моральных аспектов верности и предательства. Исследователями отмечается и счастливый конец истории.

Законченность историй папируса

Со времён первых исследователей продолжаются споры — закончены ли истории папируса, или они попросту оборваны. Поначалу считалось, что папирус просто обрывается после рассказа, как крокодил съел служанку в пятой истории. Современные исследователи (особенно Лихтейм) склоняются к мысли, что такое окончание является логической концовкой, крокодил является логическим исполнителем наказания, и такое окончание оставляет место для дальнейших историй.

Влияние папируса на последующие древнеегипетские сказки

Верена Леппер и Мириям Лихтейм утверждают, что сказки папируса Весткар вдохновили последующих авторов на создание похожих историй в таком же жанре. В подтверждение этого они указывают на поздние истории про магов, демонстрирующих своё мастерство перед фараонами. В качестве примеров приводятся папирусы англ. pAthen и Пророчество Нефертити (англ. The prophecy of Neferti). Сюжеты новелл в этих папирусах повторяют сюжеты сказок папируса Весткар. Папирус англ. pBerlin 3023 с новеллой «Красноречивый крестьянин», датируемый гораздо позже времени написания папируса Весткар, содержит прямую аллегорию на мага Джеди с его умением оживлять существа с отрезаной головой. Этот же папирус содержит фразу (не спать до рассвета) точь в точь повторяющую текст папируса Весткар.

В Пророчестве Нефертити, как и в папирусе Весткар, фараон обращается к своему охраннику как мой брат; в обеих историях фараон (один и тот же — Снофру) представлен как простой и даже простодушный правитель. Папирус англ. pAthen содержит фразу «…или этот мудрец, который может по своей воле заставить воды реки повернуть вспять», которая, очевидно, отсылает читателя к историям магов Джеди и Джаджаеманху.

Папирусы англ. pAthen, англ. pBerlin 3023 и Пророчество Нефертити используют ту же манеру построения фраз, и просто полны аллегориями и отсылками к историям папируса Весткар. Верена Леппер и Мириям Лихтейм отмечают, что Джеди, Джаджаеманх и Убаинер были героями египетских текстов на протяжении длительного времени.

Истории папируса и сюжеты из Ветхого Завета

Начиная с Адольфа Эрмана учёные отмечают пересечение историй папируса Весткар с историями Ветхого Завета — исходом евреев из Египта под предводительством Моисея (см. Пятикнижие, Книга Исход). Много работ посвящено анализам историй десяти казней египетских, переходу евреев через «Чермное море» в свете сюжетов папируса Весткар. Отмечаются пересечение историй как Моисей ударил посохом по морю и оно раздвинулось — с третьей сказкой папируса про жреца Джаджаеманха, после заклинание которого воды озера разделились и сложились пополам; легенда о рождении Моисея пересекается с четвёртой сказкой про роды Реджедет; Моисей в своей магической силе перекликается с магами Убаинером, Джаджаеманом и Джеди и т. д. Такие публикации с анализом текстов продолжаются до наших дней.

Внешние ссылки

• [ru-egypt.com/sources/skazki_synovej_hufu Сказки папируса Весткар]
• [www.cs.st-andrews.ac.uk/~mjn/egyptian/texts/corpus/pdf/Westcar.pdf Построчный перевод папируса Весткар на английский, Mark-Jan Nederhof, Blackman (1988)]

Литература

• Verena M. Lepper. Untersuchungen zu pWestcar. Eine philologische und literaturwissenschaftliche (Neu-)Analyse, In: Ägyptologische Abhandlungen, Band 70.. — Germany: Harrassowitz, Wiesbaden, 2008. — 341 p. — ISBN 3-447-05651-7.
• Miriam Lichtheim. Ancient Egyptian literature: a book of readings. The Old and Middle Kingdoms, Band 1.. — USA: University of California Press, 2000. — 300 p. — ISBN 0-520-02899-6.
• Miriam Lichtheim. Ancient Egyptian Literature, vol.1.. — USA: University of California Press, 1973. — ISBN 978-0520248427.
• Adolf Erman. Die Märchen des Papyrus Westcar, это издание является V—VI томами серии «Mitteilungen aus den orientalischen Sammlungen». — Berlin, Germany: W. Spemann, 1890.
• Adolf Erman. Die Sprache des Papyrus Westcar : eine Vorarbeit zur Grammatik der älteren aegyptischen Sprache. — Germany: Göttingen : Dieterich, 1890.
• Simpson, William Kelly. The Literature of Ancient Egypt: An Anthology of Stories, Instructions, and Poetry, Edited by William Kelly Simpson, Translations by R.O. Faulkner, Edward F. Wente, Jr., and William Kelly Simpson. — New Haven and London: Yale University Press, 1972. — 624 p. — ISBN 0-300-01482-1.
• Parkinson, R.B. Poetry and Culture in Middle Kingdom Egypt: A Dark Side to Perfection. — London: Continuum, 2002. — 416 p. — ISBN 0-8264-5637-5.
• Dietrich Wildung. Die Rolle ägyptischer Könige im Bewusstsein ihrer Nachwelt, Münchner ägyptologische Studien 17. — Berlin: Münchner ägyptologische Studien, 1969. — ISBN B0000BU6MZ.
• Friedrich Lange. Die Geschichten des Herodot, Band 1. — Berlin: Nabu Press, 2011. — 406 p. — ISBN 978-1247798264.
• Кацнельсон И. С. Папирус Весткар и библейское сказание о Моисее. Палестинский сборник. Вып. 13 (76). С. 38-46.. — М.-Л., 1965. — 8 p.

Библиография на русском языке

• Фараон Хуфу и чародеи (пер. И. С. Кацнельсона и Ф. Л. Мендельсона) Сказки, повести, поучения древнего Египта. М., 1958. С. 59-75.
• Сказки папируса Весткар (пер. И. С. Кацнельсона) Краткие сообщения Института народов Азии (АН СССР), 46, 1962. С. 104—130.
• Сказки сыновей фараона Хуфу (пер. М. А. Коростовцева) Повесть Петеисе III. Древнеегипетская проза. М., 1978. С. 21-37.
• Царь Хеопс и волшебники (пер. И. Г. Лившица) Сказки и повести Древнего Египта. Л., 1979; М., 2005 // Сказки древнего Египта. М., 1998. С. 60-77.
• Кацнельсон И. С. Папирус Весткар и библейское сказание о Моисее. Палестинский сборник. Вып. 13 (76). М.-Л., 1965. С. 38-46.
• Францев Ю. П. Древнеегипетские сказки о верховных жрецах. Советский фольклор. Вып. 2-3, 1936. С. 159—231.

Отрывок, характеризующий Папирус Весткар

– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.