Папулас, Анастасиос

Анастасиос Папулас
греч. Αναστάσιος Παπούλας
Анастасиос Папулас
Дата рождения	1859(1859)
Место рождения	Месолонгион
Дата смерти	24 апреля 1935(1935-04-24)
Место смерти	Афины
Принадлежность	Греция Греция
Годы службы	1897-1920
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	Греческий экспедиционный корпус в Малой Азии
Сражения/войны	Первая Балканская война Вторая Балканская война Первая греко-турецкая война Вторая греко-турецкая война
Награды и премии

Анастасиос Папулас (греч. Αναστάσιος Παπούλας, Месолонгион, Королевство Греция, 1859 — Афины, 24 апреля 1935, Вторая Греческая Республика) — греческий генерал, командующий греческим экспедиционным корпусом в годы второй греко-турецкой войны.

Биография

Папулас родился в городе Месолонгионе в 1859 году. Приняв решение стать военным, окончил школу унтер-офицеров. Принимал участие в Греко-турецкой войне 1897 года.

Македония

В январе 1904 года Папулас вступил в партию «Македонский комитет», поставивший своей целью воссоединение с Грецией, османской тогда, Македонии, где сталкивались греческие и болгарские интересы. В феврале 1904 года Папулас прибыл Македонию, вместе с офицерами Кондулис, Александрос, Колокотронис, Георгиос и Мелас, Павлос, в результате чего удалось наладить связь с местным населением и македономахами (борцами за объединение Македонии с Грецией), в том числе Константиносом Христу, П. Киру и Никалаосом Пирзасом.

Вернувшись на Родину, офицеры выступили с докладом правительству об организации политической и вооружённой борьбы в Македонии. Через некоторое времмя Колокотронис и Мелас вновь оказались в Македонии, где, в октябре 1904 года, последний погиб в бою с турками.

Современный болгарский историк Г. Даскалов рассказывает, что в своём докладе Кондулис и Мелас указывали на присутствие возможности вести военную пропаганду в Македонии. Папулас и Колокотронис были более сдержанными, считая ситуацию неблагоприятной и что позиции болгар в Македонии будет трудно изменить. Правительство и генеральный штаб приняли доклад Кондулиса и Меласа, что положило начало греческой вооружённой борьбе за Македонию.

Восстание офицеров в 1909 году

Во время офицерского движения 1909 года, имевшего кроме реформаторских целей и антимонархистскую направленность, Папулас был начальником кадров в Военном министерстве. Папулас был сторонником трона и действовал против «Союза офицеров».

Балканские войны

В Балканские войны Папулас вступил в звании полковника, командующего 10-го полка 3-й дивизии. К концу войн он находился в звании генерал-лейтенанта и имел в подчинении 4-й армейский корпус в Эпире.

Первая мировая война

По мнению Венизелоса, Греции было необходимо вступить в войну именно на стороне Антанты, что позволило бы ей включить ряд территорий в свой состав в случае победы. В результате союзников удалось склонить к разрешению ввести греческие войска в Северный Эпир, где проживали в основном греки.

В октябре 1914 года 7-я дивизия, под командованием Папуласа, заняла Северный Эпир. После обострения политических противоречий в мире греческие войска были вынуждены оставить территорию, однако, через месяц греки Северного Эпира провозгласили его автономным государством.

В 1916 году Папулас принимал участие в вооружённых антифранцузских выступлениях офицеров-сторонников короля-германофила в Афинах.

В 1917 году, после свержения короля Константина, Папулас поднял восстания в Фивах и на Пелопоннесе, за что его приговорили к смертной казни. В результате вмешательства Венизелоса наказание удалось смягчить.

Первоначально содержался в афинской тюрьме, позже, до октября 1920 года, — на о. Крит.

В Малой Азии

В 1919 году, после раздела Османской империи Антантой, в состав Греции сроком на 5 лет (до проведения референдума) вошла Смирна и прилежащие к ней земли, где проживали греки. Здесь проходили бои греков с кемалистами. В ноябре 1920 года проводились выборы, на которых победу одержали монархисты, пообещавших «вернуть ребят домой». Однако, война продолжилась.

После этих крайне неудачных для Венизелоса выборах и прихода к власти «Объединённой коалиции монархистов-оппозиционеров» в 1920 году, Леонидас Параскевопулос был смещён с поста командующего греческими войсками в Малой Азии.

Новым командующим монархисты назначили аминистированного 5 дней тому назад Анастасиоса Папуласа в звании генерал-майора.

В декабре 1921 года началась первая наступательная разведка греков, вошедшая в турецкую историографию под названием «первая битва при Инёню».

В марте 1921 года, в ходе весеннего наступления, ставшего известным в Турции как вторая битва при Инёню, греческие войска находились под командованием Папуласа.

Также и в ходе крупномасштабного летнего наступления 1921 года и сражения при Афьонкарахисаре-Эскишехире греческие войска находились под его командованием.

Разгромив турок, греки заняли город Афьон-Карахисар, Эскишехир располагавшуюся между ними железную дорогу. 5/18 июля Папулас вступил в Кютахью.

По мнению Д. Фотиадиса, занятие им последнего города не могло обойтись без скрытого смысла. Папулас из Месолонгиона, занял Кютахью, названный в честь Кютахи-паши, командовавшего османскими войсками в ходе осады Месолонгиона (см. Третья осада Месолонгиона).

Однако туркам, несмотря на поражение, удалось выйти из окружения и отвести войска на восток, за реку Сакарья. Перед греческим командованием возникла большая проблема. Греция находилась в состоянии войны с 1912 года. Жители еле волочили своё существование и жаждали мира. У солдат не оставалось сил, и они с нетерпением ожидали своей демобилизации. Победа монархистов на выборах несколько месяцев назад стала возможной именно благодаря их обещанию вывести страну из войны. Предполагаемая стратегическая окончательная победа обернулась для турок полным поражением. С целью обсуждения военных действий в будущем, в Кютахье состоялась встреча короля Константина I, премьер-министра Димитриоса Гунариса и генерала А. Папуласа. Политическая ситуация явно не благоприятствовала Греции. Именно из-за интересов Антанты государству пришлось принять участие в походе в Малую Азию, ставшего греко-турецкой войной. Союзническая Италия уже сотрудничала с кемалистами; Франция, обзаведясь всем необходимым, тоже встала на их сторону; поддержка Англии носила вербальный характер. Перед правительством Греции стоял выбор, в состав которого входили 3 варианта:

1. вывести войска из Малой Азии и включить в состав страны Восточную Фракию (ныне — европейская часть Республики Турция). Но такой поступок был равносилен оставлению на произвол судьбы коренного греческого населения Ионии.
2. перейти от наступления к обороне
3. продолжать наступления и штурмовать Анкару, ставшую столицей повстанцев. Данные действия были невозможны, в связи с отсутствием у Греции ресурсов. К тому же, ряду частей поручили не допустить уничтожения коммуникаций.

Современный английский историк Д. Дакин указывает, что начальник греческого генштаба Виктор Дусманис выступил противником продолжения наступления. Папулас относился к идее положительно и был поддержан королём Константином.

Однако греческие историки, например Т. Герозисис, пользуясь документами совещания и мемуарами его участников, утверждают, что и Папулас выступил его противником.

По мнению Д. Фотиадиса, у Папуласа «полностью отсутствовала уверенность в увенчании успехом попыток овладеть Анкарой, но, под давлением политиков, ему пришлось смириться».

Правительство желало как можно быстрее вывести страну из войны и, проигнорировав сторонников перехода к обороне, приняло решение о дальнейшем наступления. После месячной подготовки, благодаря которой и турки смогли организовать оборону, греческие войска, в составе 7 дивизий, форсировали реку Сакарья и начали движение на восток.

Монархист Папулас выступил на стороне офицеров, выразивших протест против проводимой правительством кадровой политики, в результате чего из 28 военнослужащих, получивших звание генерал-лейтенанта, только 10 принимали участие в военных действиях, а остальные находились при короля, в Греции.

В ходе сражение за Анкару греческим войскам не удалось осуществить поставленную задачу, и они отступили за реку Сакарья. По мнению греческого историка Д. Фотиадиса, «в тактическом плане греки одержали победу, в стратегическом — понесли поражение».

Под контроль монархистов перешла вдвое большая территория в Малой Азии, однако дальнейшее наступление было невозможно. Одновременно, не зная, как поступить с греками, проживавшими в данном регионе, правительство медлило с эвакуацией войск из Малой Азии. В течение года линия фронта не изменилась.

В марте 1922 года союзники предложили грекам вывести войска с территории Малой Азии. По мнению историка Т. Герозисиса, в данном положении А. Папулас порекомендовал правительству предоставить Ионии (западная часть Малой Азии) автономию, что он считал единственным способом решения проблемы. Предложение отклонили, Папулас подал в отставку. В мае 1922 года, после отставки А. Папуласа, на его пост баллотировалось 3 кандидата, в том числе Георгиос Полименакос. Но правительство монархистов, не имея точных сведений о политических взглядах Полименакоса, предпочло назначить на данный пост Г. Хадзианестиса, «самого ненавистного в армии офицера, из-за характера».

Д. Дакин считает Папуласа колебавшимся и не имевшим возможности принять решения о предоставлении Ионии автономии.

По официальной версии, отставка Папуласа имела непосредственно отношение к его возрасту, но на самом деле — политическими разногласиями с губернатором Смирны Аристидом Стергиадисом.

После войны

В августе 1922 года греки в Малой Азии понесли полное поражение, по мнению греческих историков, из-за неумелого руководства Хадзанестиса, а также геноцида и депортации кемалистами коренного греческого населения Ионии, известного в греческой историографии как «катастрофа в Малой Азии».

В конце войны король Константин предложил назначить Папуласа командующим войсками, за чем последовало его согласие. Однако, в результате деятельности противников по политическим убеждениям, Папуласу пришлось остаться в Афинах

После поражения и отставки Хадзианестиса во главе армии в Малой Азии стал генерал-лейтенант Георгиос Полименакос.

После «катастрофы в Малой Азии» произошла антимонархистская революция, в Афины прибыли революционеры. На переговорах в г. Лаврион Папулас выступил посредником между королём и революционно настроенными офицерами. Желание назначить Папуласа премьер-министром успехом не увенчалось.

На процессе шести, в ноябре 1922 года, Папулас выступил на стороне лиц, обвинявших в поражении Г. Хадзианестиса, однако, существовала возможность стать ему самому обвиняемым, должно быть, из-за переложения ответственности на своего преемника.

Слово Папулоса стало решающим для суда. Папулас утверждал, что поход к Анкаре пришлось начать из-за выдвинутого премьер-министром Димитриосом Гунарисом, движимого политическими мотивами, требования.

После окончания процесса Папулас вступил в ряды партии Венизелоса.

В 1934 году он стал во главе офицерской организации сторонников Венизелоса под названием «защита республиканцев».

В 1935 году Папуласа арестовали за участие в неудавшемся путче 1-го марта 1935 года Пластираса — Венизелоса, и приговорён к смертной казни. Был расстрелян 24 апреля 1935 года, в возрасте 78 лет, вместе с генерал-лейтенантом М. Кимисисом, в момент расстрела, по мнению очевидцев, с его уст срывались слова «За республику!». Как говорит современный историк Г. Караянис, расстрел Папуласа был произведён монархистами, желавшими отомстить за «расстрел шести» в 1922 году

Т. Герозисис утверждает, что Папуласа расстреляли из-за его слов, решивших участь обвиняемых, и преданности до «катастрофы в Малой Азии» королю.

Литература

• Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης. Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία 1821—1975. — 1996. — ISBN 960-248-794-1.
• Δημήτρης Φωτιάδης. Σαγγάριος. Εποποιία και καταστροφη στη Μικρα Ασία.. — Αθήνα: ΤΥΠΟΣ Α. Ε, 1974. — ISBN 960-248-794-1.

Отрывок, характеризующий Папулас, Анастасиос

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.