Парадоксография

Парадоксография — жанр сочинений о чудесных и необыкновенных вещах (об удивительных предметах и явлениях природы, животных и растениях, сооружениях, обычаях дальних народов и т. п.).

Авторы-парадоксографы обычно извлекают разнообразные занимательные сведения из других сочинений — философских, историко-географических, естественно-научных, собирая их вместе и систематизируя.

Сам по себе термин «парадоксография» не является древним, его впервые ввел немецкий филолог-эллинист Антон Вестерманн в 1839 году.

История жанра

Античность

Парадоксография как жанр существовала уже в Древней Греции. До нас дошло сочинение Палефата (предположительно IV в. до н. э.) «О невероятном» (Περὶ ἀπίστων) в 52 главах. Основоположником парадоксографии считается Каллимах из Кирены (III в. до н. э.), труд которого «Свод чудесных явлений всей земли по местностям» (Θαυμάτων τῶν εἰς ἅπασαν τὴν γῆν κατὰ τόπους συναγωγή) не сохранился. Сохранились «Рассказы о диковинах», приписываемые Аристотелю. Известны также: Антигон из Каристы (III—II вв. до н. э.) — автор сохранившегося целиком «Свода невероятных рассказов» (Ἱστοριῶν παραδόξων συναγωγή) в 173 главах, скульптор Мирсил из Мефимны — автор «Ίστορικά παραδόξα» (III в. до н. э.), Аполлоний Парадоксограф (II в. до н. э.) — автор сохранившихся в значительной части «Невероятных историй» (Ἱστορίαι Θαυμάσιαι), Полемон из Илиона (II в. до н. э.), Александр Полигистор (I в. до н. э.), Николай Дамасский (I в. н. э.), Флегонт из Тралл (I в. н. э.) — автор «Удивительных историй» (Περὶ θαυμασίων) и «О долгожителях» (Περὶ μακροβίων), Исигон Никейский (I в. н. э.), Гераклит Парадоксограф — автор сочинения «Опровержение или исцеление от мифов, переданных вопреки природе», кратко называемого «О невероятном» (Περὶ ἀπίστων), в 39 главах (I—II вв. н. э.), Адамантий, врач и софист IV в. н. э. Отчасти к этому же жанру относятся «Пестрые рассказы» Клавдия Элиана и «Собрание достопамятных сведений» Солина. Сохранились два анонимных сочинения III—IV вв. н. э. — Флорентийский и Ватиканский парадоксографы. Более позднему времени принадлежит дошедшее с именем Филона Византийского сочинение «О семи чудесах», которое, на основании данных языка, относят к началу VI в. н. э.

В Древнем Риме известны были подобные сочинения Варрона — «Об удивительных явлениях» (De admirandis) и Цицерона (оба не сохранились). В «Естественной истории» Плиния Старшего есть много сообщений о диковинах.

Средневековье

В период раннего Средневековья, примерно с V по XI в., происходит если не отторжение, то по крайней мере подавление чудесного. В XII—XIII вв., по словам Жака Ле Гоффа, «происходит подлинное вторжение чудесного в ученую культуру». При этом оживляется и античная парадоксографическая традиция: появляются «Императорские досуги» Гервасия Тильберийского, «О забавных разговорах придворных» (De Nugis Curialium) Вальтера Мапа, «Книга Марко Поло», «Книга чудес» Раймунда Луллия, «Путешествия сэра Джона Мандевиля». Во многом к этой традиции относятся антиведьмовские «Демономания» Жана Бодена и Daemonolatria Никола Реми.

Новое время

Особенно много сочинений такого рода появляется в эпоху барокко: Heilsames Gemisch Gemasch Абрахама а Санта-Клара, L’Amphitéâtre sanglant Жана-Пьера Камю, многочисленные компиляции Якоба Даниэля Эрнста, Эразма Франциски, Георга Филиппа Харсдерффера, Sylva variarum lectionum Петра Мексиаса, «Удивительные истории» («Histories admirables») Симона Гулара, «Гексамерон» Антонио Торквемады, Anthropodemus Plutonicus Иоганна Преториуса, Theatrum Tragicum Франсуа Россе, Miscellanies Джона Обри.

Парадоксографическая традиция отразилась в «Гаргантюа и Пантагрюэле» Франсуа Рабле, «Симплициссимусе» Гриммельсгаузена, «Путешествиях Гулливера» Свифта.

В XX веке продолжением жанра служит литература об «аномальных явлениях». Огромное влияние имели «Книга проклятых» Чарльза Форта и «Утро магов» Луи Повеля и Жака Бержье. В СССР подобную функцию выполняли книги Александра Горбовского и сочинения Александра Казанцева о «палеоконтакте».

Петр Вайль применил термин «парадоксография» по отношению к современной сенсационной журналистике.

Переводы первоисточников

• Псевдо-Аристотель. [simposium.ru/ru/book/export/html/9297 Рассказы о диковинах]; Флегонт из Тралл. [ancientrome.ru/antlitr/phlegon/index.htm Удивительные истории]. О долгожителях. Олимпиады // Чудеса и оракулы в эпоху древности и средневековья. М.: Крафт+; Ин-т востоковедения РАН, 2007. 400 с. ISBN 978-5-93675-130-1 С. 168—225, 234—313.
• Палефат. [www.ancientrome.ru/antlitr/palaephatus/transl-f.htm О невероятном] / пер. и комм. В. Н. Ярхо // Вестник древней истории. 1988. № 3. С. 216—237; № 4. С. 219—233.
• Гераклит Парадоксограф. [ancientrome.ru/antlitr/heracleitos/transl-f.htm Опровержение или исцеление от мифов, переданных вопреки природе] / пер. с древнегр., вступ. статья и комм. В. Н. Ярхо // Вестник древней истории. 1992. №3.
• Ватиканский аноним. [ancientrome.ru/antlitr/anon-greek/incred-f.htm О невероятном] / пер. с древнегр., вступ. статья и комм. В. Н. Ярхо // Вестник древней истории. 1992. №3.

Литература

• Позднякова Н. А. Парадоксография: феномен чуда в античном мире // Чудеса и оракулы в эпоху древности и средневековья. М., 2007. С. 152—167.
• Илюшечкин В. Н. [ancientrome.ru/antlitr/phlegon/intro-f.htm Вступительная статья к публикации «Удивительных историй» Флегонта из Тралл] // Вестник древней истории. 2001. № 3.
• Жак Ле Гофф. [ec-dejavu.ru/p/Publ_Goff_Chudo.html Чудесное на средневековом Западе] // Жак Ле Гофф. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. С. 41—65.
• Парадоксографы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.cyclopedia.ru/79/207/2638457.html Парадоксографы]

Отрывок, характеризующий Парадоксография

– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.