Парадокс всемогущества

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Парадо́кс всемогу́щества — семейство связанных парадоксов, имеющих отношение к вопросу о том, что может сделать всемогущее существо, в особенности может ли существо, которое в состоянии выполнить любое действие, сделать что-либо, что ограничило бы его способность выполнять действия. Является частным случаем парадокса Рассела.





Описание

Обычно парадокс формулируют в виде вопроса: «Может ли бог создать камень, который он сам не сможет поднять?» Парадоксальность заключается в том, что если ему это удастся, значит, его всемогущество утратило силу, а если нет, то он и не был всемогущ.[2] Здесь неявно подразумевается неотъемлемость божественного всемогущества, но встречаются формулировки, в которых это предположение не требуется («создать сферический куб», «создать треугольник с суммой углов больше 180°» и т. п.).

На практике подобная проблема возникает, когда определённое политическое учреждение получает всю полноту законодательной власти и становится всемогущим в юридической власти и особенно в отношении способности такого учреждения регулировать себя. Некоторые философы, например Дж. Л. Коуэн (J. L. Cowan), рассматривали этот парадокс как достаточное основание, чтобы отвергнуть возможность существования любого абсолютно всемогущего существа.[3] Другие, как Фома Аквинский, утверждали, что парадокс является результатом неправильного понимания всемогущества.[4] В самом деле, парадокс является формой парадокса импликации, включающего в себя самоотносимость в незамкнутом определении универсалии «всё» в составе слова «всемогущий»: включает ли она в себя всё возможное или к тому же всё невозможное — в первом случае парадокса нет, во втором ставится вопрос о действительности или недействительности «невозможного», что представляет собой задачу онтологии.

Были и такие философы, как Рене Декарт, утверждавшие, что Бог является абсолютно всемогущим, несмотря на очевидную проблему.[5][6] Кроме того, некоторые философы рассматривали предположение, что деление существ на всемогущие и невсемогущие является ложной дилеммой, и отрицали возможность существования переменного могущества.[7] Некоторые современные подходы к проблеме привели к семантическим спорам, может ли язык — а значит и философия — обоснованно обратиться к понятию всемогущества непосредственно.[8]

Этот парадокс схож с другим классическим парадоксом, парадоксом непреодолимой силы: Что произойдет, если человек, имеющий непреодолимую силу встретит камень, который невозможно сдвинуть? Один из ответов на этот парадокс состоит в том, что если существует непреодолимая сила, тогда по определению не существует объекта, который не может быть сдвинут; и наоборот, если существует объект, который невозможно сдвинуть, то никакая сила не может быть признана непреодолимой. Но такие рассуждения не подходят к случаю всемогущества, поскольку парадокс состоит в том, чтобы потребовать у всемогущего сделать всемогущество невозможным. В контексте законности, парадокс всемогущества иногда выражается в терминах законодательного всемогущества: власть может создать любой закон в любое время..[9]

К. С. Льюис в своей книге «Problem of Pain» утверждает, что природа парадокса внутренняя по отношению к утверждению:

Нет предела Его власти. Вы, например, заявите: «Бог может дать существу свободную волю и в то же время Бог может отнять у него свободную волю», но этим вам вообще ничего не удастся сказать о Боге. Бессмысленное сочетание слов не приобретет вдруг значения лишь от того, что мы добавим в него пару «Бог может.» … Предпринять два взаимоисключающих действия для Бога не проще, чем для слабейшего из его творений; но не потому, что его власть наталкивается на препятствие, а потому, что чепуха остаётся чепухой, даже когда мы говорим её о Боге.[10]

Типы всемогущества

Для скрупулёзного анализа парадокса всемогуществ, должно быть использовано одно из нескольких определений всемогущества. Например, Питер Гич (англ.) описывает четыре различных вида всемогущества и отличает их от понятия «быть всесильным».[11]

  1. Абсолютное всемогущество А значит, что А «может сделать абсолютно все, что может быть выражено словами, даже если это кажется внутренне противоречивым». А «не ограничен действием, как мы в мыслях, законами логики».[11] Это положение развито Декартом. С точки зрения богословия оно выгодно тем, что постулируется, что Бог существует прежде законов логики. Некоторые утверждают, что это положение, кроме того, создает богословские неудобства, делая обетования Бога подозрительными. С этой точки зрения парадокс всемогущества является подлинным парадоксом.
  2. Всемогущество А значит, что утверждение «А может Б» истинно тогда и только тогда, когда Б — логически последовательное описание конъюнктуры. Это положение было когда-то защищено Фомой Аквинским.[4] Это определение всемогущества решает некоторые из парадоксов, связанных со всемогуществом, но некоторые современные формулировки парадокса все ещё работают против этого определения. Пусть Б это «сделать кое-что, что его создатель не может поднять». В этом действии нет ничего логически противоречащего, человек может, например, сделать лодку, которую он не может поднять.[12] Было бы странно, если бы люди могли совершить этот подвиг, но всемогущее существо не могло бы. К тому же, это определение имеет проблемы, когда Б нравственно или физически ненадежное для существа как Бог.
  3. Всемогущество А значит, что утверждение «А может Б» истинно тогда и только тогда, когда это действие логически последовательно для самого А. Здесь идея исключить действия, которые были бы непоследовательными для А, но могли бы быть последовательны для других. Это похоже на позицию Аквинского.[4] Здесь учтен случай, когда Б это «сделать кое-что, что его создатель не может поднять», потому что «Бог делает Б» не последовательно логически. Однако, этот случай может все ещё иметь моральные проблемы, если Б это «говорить неправду», или временные проблемы, если Б это «сделать так, чтобы Рим не был никогда основан».[11]
  4. Всемогущество А значит, что если «А вызовет Б» является логически возможным, тогда «А может вызвать Б» является верным. Этот смысл также не позволяет, чтобы возник парадокс всемогущества, и в отличие от третьего определения избегает любых временных забот о том, действительно ли всемогущее существо могло изменить прошлое. Однако Гич критикует даже этот смысл всемогущества как неправильное понимание природы обещаний Бога.[11]
  5. Всесилие А означает, что А превосходит любое другое существо по силе; никакое существо не может конкурировать с А во власти, даже неудачно.[11] В этом случае не возникает парадокс всемогущества, но возможно это потому что Бог не взят ни в одном из смыслов всемогущества. С другой стороны, Ансельм Кентерберийский считает что всесильность — одна из вещей, которая делает Бога всемогущим.[13]

Понятие всемогущества может также быть применено к существу по-разному. «Чрезвычайно всемогущее» существо — существо, которое является обязательно всемогущим. Напротив, «случайно всемогущее» существо — существо, которое может быть всемогущим для временного промежутка времени, и затем становится невсемогущим. Парадокс всемогущества может быть иначе применен в каждом отдельном случае.[14]

Философские ответы

Без переопределения понятия всемогущества, парадокс может быть опровергнут самопротиворечивой формулировкой. Может быть действенным перестроить парадокс таким образом: «Включает ли в себя полная способность неспособность?» Рассматриваемый в этом свете, простой ответ «Нет» к классической формулировке вопроса («Может ли всемогущее существо создать камень …») не вовлекает никакого противоречия, никакого парадокса и не требует никакого переопределения всемогущества. Другие ответы могут требовать нюансов понимания всемогущества.

Можно попытаться решить парадокс, утверждая своего рода всемогущество, которое не требует, чтобы существо было в состоянии сделать все вещи всегда. Согласно этой цепи рассуждений, существо может создать камень, который оно не может поднять в момент создания. Будучи всемогущим, однако, существо может всегда изменить камень позже так, чтобы оно могло его поднять. Поэтому существо все ещё остаётся в некотором смысле всемогущим.

Это примерная идея, поддерживаемая Мэтью Харрисоном Брэди, персонажем пьесы «Inherit the Wind», прототипом для которого служил Уильям Дженнингс Брайен. В кульминационной сцене киноверсии 1960-х, Брэди утверждает, что «Естественный закон родился в сознании Создателя. Он может изменить его — отменить его — использовать его как ему угодно!» Но это решение просто отодвигает проблему на шаг назад. Можно спросить, в силах ли всемогущее существо создать камень, настолько неизменный, что само существо не может позже изменить его. Но подобный ответ можно предложить, чтобы ответить на это и на любые дальнейшие шаги.

В 1955-м году в статье, изданной в философском журнале «Сознание», Дж. Л. Макки попытался решить парадокс, различив всемогущество первого порядка (неограниченная власть действовать) и всемогущество второго порядка (неограниченная власть управлять властью).[15] Всемогущее существо, обладающее всемогуществом обоих порядков, могло бы в какой-то момент ограничить собственную власть действовать и, впредь, прекратило бы быть всемогущим в любом смысле. Начиная с Макки, продолжается философский спор относительно того, как лучше сформулировать парадокс всемогущества в формальной логике.[16]

Другой общий ответ на парадокс всемогущества — это попытка определить всемогущество как кое-что более слабое, чем абсолютное всемогущество, как в определениях 3 или 4 выше. Парадокс может быть решен с оговоркой, что всемогущество не требует, чтобы существо имело способности, которые являются логически невозможными, но чтобы было в состоянии сделать что-нибудь, что соответствует законам логики. Хороший пример современного защитника этой цепи рассуждений — Джордж Мавроудс.[12]

Если существо является «случайно всемогущим», то это может решить парадокс. Создавая камень, который не может поднять, существо таким образом становится невсемогущим. Однако это поднимает вопрос, действительно ли существо было когда-либо всемогущим или только способным к большой власти.[14] С другой стороны, о способности добровольно бросать большую власть часто думают как о ведущей к понятию Божественного Воплощения.[17]

Если существо является «чрезвычайно всемогущим», то это может также решить парадокс (пока мы берем всемогущество, не требующее абсолютного всемогущества). Существо является чрезвычайно всемогущим, и поэтому для него невозможно быть невсемогущим. Далее, всемогущее существо не может сделать то, что логически невозможно. Создание камня, который не может поднять всемогущее существо, было бы невозможностью, и поэтому всемогущее существо не обязано мочь делать такую вещь. Всемогущее существо не может создать такой камень, но однако сохраняет своё всемогущество. Это решение работает даже с определением 2, пока мы также знаем, что существо является чрезвычайно всемогущим.

По существу это была точка зрения, взятая Августином Блаженным в его «Граде Божьем»:

Из-за того, что Его называют всемогущим, потому что он может делать все, что желает, вовсе не значит, что он может пострадать от себя; потому что если бы это случилось с Ним, Он ни в коем случае не был бы всемогущим. Поэтому, Он не может сделать некоторых вещей по самой причине, что Он является всемогущим.[18]

Таким образом Августин утверждал, что Бог не может сделать ничего или создать любую ситуацию, которая в действительности сделает Бога не-Богом.

Есть и аллегорические ответы на вопрос о всемогуществе и о камне. В первом случае неподъёмными камнями можно считать созданных Богом свободных людей, которых Бог не может спасти без воли каждого человека. Во втором случае можно привести христианское учение о Боге — Троице, в которой Бог Отец всегда рождает Бога Сына и всегда изводит из себя Бога Духа Святого, но не может Их изменить, иначе, «поднять» эти «камни».К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4652 дня]

Некоторые философы[кто?] утверждают, что парадокс может быть решен, если определение всемогущества включает взгляд Декарта, что всемогущее существо может сделать логически невозможное. По этому сценарию всемогущее существо могло создать камень, который оно не может поднять, но также могло поднять камень в любом случае. По-видимому, такое существо могло также сделать сумму 2 + 2 = 5 математически возможной или создать квадратный треугольник. Эта попытка решить парадокс проблематична в том, что само определение лишено логической непротиворечивости. Парадокс может быть решен, но только при парапоследовательной логике. Это не выглядит как проблема для последователей диалетеизма или другой формы логического трансцендентализма.

Философское противоречие

C точки зрения понятия «Абсолют», парадокс всемогущества решаетсяК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4823 дня] тем, что его нельзя сформулировать без логического противоречия: либо подчинения Бога миру, либо выноса явления, присущего нашему миру за его пределы, либо отсутствия Бога. Например, парадокс с неподъёмным камнем — здесь логическое противоречие заключается в том, что термин «поднять» и «камень» — внутримирные, а Бог может создать камень, который никто в этом мире поднять не сможет, но сам Бог его «поднять» может — так как миру не подчинён и «поднять» — лишь внутримирное наблюдение процесса.

Язык и всемогущество

Философ Людвиг Витгенштейн часто интерпретируется как человек, утверждающий, что язык не подходит для задачи описания вида власти, которую всемогущее существо имело бы. В своём «Логико-философском трактате» в основном он остаётся в сфере логического позитивизма, но в части 6.41 и в последующих суждениях утверждает, что этика и некоторые другие проблемы — «трансцендентальные» предметы, которые невозможно исследовать при помощи языка. Витгенштейн также упоминает волю, жизнь после смерти и Бога, аргументируя это тем, что «Для ответа, который не может быть выражен словами, не может быть высказан вопрос».[19]

Работа Витгенштейна делает парадокс всемогущества одной из проблем семантики, науки о том, как символы получают смысл. (Возражение «Это только семантика», является способом сказать, что утверждение касается только определений слов, вместо чего-нибудь важного в физическом мире). Согласно Трактату, даже пытаться сформулировать парадокс всемогущества бесполезно, так как язык не может обратиться к объектам, которые парадокс рассматривает. Заканчивает «Трактат» изречение Витгенштейна по этому поводу: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».[20] Подход Витгенштейна к этим проблемам повлиял на религиозного мыслителя XX века Дьюи Филипса.[21] Но в более поздние годы Витгенштейн написал работы, которые часто считают конфликтующими с его положениями в Трактате.[22]

Другие версии парадокса

В VI веке Дионисий Ареопагит упомянул о версии парадокса всемогущества, родившейся в споре между апостолом Павлом и Элимой-магом, звучавшей как «может ли Бог отрицать себя».[23] В XI веке Ансельм Кентерберийский утверждал, что есть много вещей которые не может сделать Бог, но тем не менее он считается всемогущим.[24]

Фома Аквинский выдвинул версию парадокса всемогущества, спрашивая, мог ли Бог создать треугольник с внутренними углами, которые не составляли в целом 180 градусов. Так Аквинский выразился в «Summa contra Gentiles»:

Так как принципы определённых наук, таких как логика, геометрия и арифметика взяты только от формальных принципов вещей, от которых зависит сущность вещи, из этого следует, что Бог не может сделать что-то вопреки этим принципам. Например, так, что род не состоял бы из видов, или что линии, проведённые из центра окружности были бы не равны, или что треугольник не имел трёх углов, равных двум прямым.[25]

Это может быть сделано на сфере, но не на плоской поверхности. Отметим, что более поздние исследования неевклидовой геометрии не решают этот вопрос, поскольку также можно было спросить, «Если даны аксиомы геометрии Римана, всемогущее существо может создать треугольник, углы которого не составляют в целом больше 180 градусов?» В любом случае вопрос сводится к тому, действительно ли всемогущее существо имеет способность уклониться от последствий, чтобы создать что-то, логически противоречащее системе аксиом.

В одном из стихотворений в прозе Ивана Тургенева говорится, что всякая молитва сводится к следующему: «Великий Боже, сделай так, чтобы дважды два не было четыре!».

В некотором смысле, классическое утверждение парадокса — камень настолько тяжёлый, что создатель не сможет поднять его — основано в аристотелевском учении. В конце концов, если рассматривать положение камня относительно солнца, вокруг которого вращаются планеты, можно было бы считать, что камень постоянно передвигается. Современная физика показывает, что выбор выражения о подъёме камней должен коснуться ускорения, но это само по себе не лишает законной силы фундаментальное понятие обобщенного парадокса всемогущества. Однако, можно легко изменить классическое утверждение следующим образом: «Всемогущее существо создаёт вселенную, которая следует законам аристотелевской физики. Вместе с этой вселенной, всемогущее существо может создать камень настолько тяжёлый, что существо не может поднять его?»

«Причина» Этана Аллена обращается к темам первородного греха, теодицеи и нескольким другим в классическом стиле Эпохи Просвещения.[26] В главе 3-й, части 4-й, он отмечает, что «непосредственно всемогущество» не могло освободить жизнь животных от смертности, так как изменение и смерть определяют признаки такой жизни. Он спорит, «одно не может быть без другого, больше чем могут быть плотные горы без долин, или что я мог существовать и не существовать в то же самое время, или что Бог должен произвести любое другое противоречие в природе». Обращённый своими друзьями в Деизм, Аллен принял понятие божественного существа, хотя всюду в «Причине» он утверждает, что даже божественное существо должно быть ограничено логикой.

Ричард Докинз в своей книге «Бог как иллюзия» отмечает, что всемогущество и всезнание Бога также вступают друг с другом в противоречие. Либо Бог знает, что он сделает завтра, либо он имеет свободу (возможность) сделать, что угодно. По этому поводу Карен Оуэнс написала куплет:

Как бы всезнающий Бог,
Прозревший грядущее, смог
Быть ещё и всевластным и передумать
То, о чём завтра был должен подумать?

Поп-культура

  • Парадокс всемогущества просочился даже в поп-культуру. В эпизоде популярного в США мультсериала The Simpsons, который называется «Weekend at Burnsie’s», Гомер спрашивает Неда Фландерса, «Способен ли Иисус разогреть буррито настолько, что не сможет его съесть?», и тот осознаёт парадоксальность вопроса.
  • Один из фактов о Чаке Норрисе гласит: «Чак Норрис может создать такой тяжёлый камень, что он сам его не поднимет. Но затем он все равно это сделает, чтобы показать, кто тут Чак Норрис».
  • Стивен Хокинг в своей книге «Краткая история времени» вводит парадокс всемогущества в пределах более общего обсуждения того, какую роль божество создателя могло бы играть относительно естественных законов. В более поздней книге, «Чёрные дыры и молодые вселенные» (Black Holes and Baby Universes), Хокинг полушутливо отметил, что включение этого религиозного предположения — последней строчки книги, «тогда мы бы знали мнение Бога» — вероятно удвоило продажи книги.[27]
  • В телесериале Star Trek: The Next Generation персонаж, известный как «Кью», утверждает, что он всесилен, и несколько эпизодов исследуют парадоксальные последствия этого в типично юмористическом стиле.
  • В своих ночных клубных представлениях американский комик Джордж Карлин имел обыкновение упоминать «тяжёлый каменный» вопрос как тот, что озорные мальчишки по соседству задают их священнику.[28]
  • В различных серийных комиксах, в частности Marvel Comics, многие герои считаются всемогущими, но некоторые кажутся более сильными, чем другие. Такие персонажи как Корвак (Korvac) являются всемогущими, но ниже таких личностей как Галактус, который также всесилен. Галактуса, в свою очередь, считают «менее всесильным», чем существо по имени Вечность (Eternity).
  • В мультсериале Футурама в серии "Равные Богу" (20 серия 3 сезона) Бендер задает Богу вопрос, знает ли он что он сделает в будущем и что будет если он в последний момент передумает.

— Так значит ты знаешь все что я буду делать?
— Да.
— А если я в последний момент передумаю?
— Этого я не узнаю
— Хорошо...

— Если я не могу поднять камень, который сам же и сотворил…
— Брось ты этот камень, — отмахнулся Мазукта. — Ну-ка давай вспомни определение всемогущества!
— Ну-у… это когда…
— Определения не начинаются со слов «ну, это когда», — строго заметил Мазукта.
— Хорошо. Всемогущество — это способность творить всё, что угодно. Так?
— Вот именно, — кивнул Мазукта. — Ключевое слово — «угодно». Угодно тебе сотворить камень — творишь камень. Не угодно его поднимать — не поднимаешь. Это и есть настоящее всемогущество.

— Амвросий Амбруазович, — сказал Ойра-Ойра. — А может универсальный потребитель создать камень, который даже при самом сильном желании не сумеет поднять?
Выбегалло задумался, но только на секунду.
— Это не есть матпотребность, — ответил он. — Это есть каприз. Не для того я создавал своих дублей, чтобы они, значить, капризничали.

Эзотерика/Нью Эйдж

Из книги Крайон, Ли Кэрролла «Путешествие домой. Майкл Томас и семь ангелов»[30]:

— Очевидно, даже ангелы кое-чего не умеют, — подумал Майкл. Затем у него возник вопрос. — «Если уж ангелы чего-то не умеют, возможно, есть вещи, на которые не способен сам Бог?» В голове сразу же прозвучал ответ. Это был голос [ангела] Фиолетовой!
— Да. Бог не способен лгать. Бог не способен ненавидеть. Бог не способен на беспристрастные решения, ибо всегда исходит из любви. Именно в этом суть ваших уроков на Земле: вы — мерило беспристрастности для Бога.

См. также

Напишите отзыв о статье "Парадокс всемогущества"

Примечания

  1. Аверроэс, Tahafut al-Tahafut (The Incoherence of the Incoherence) trans. Simon Van Der Bergh, Luzac & Company 1969, sections 529—536
  2. Savage, C. Wade. «The Paradox of the Stone» Philosophical Review, Vol. 76, No. 1 (Jan., 1967), pp. 74-79 doi:10.2307/2182966
  3. Cowan, J. L. «The Paradox of Omnipotence» first published 1962, in The Power of God: readings on Omnipotence and Evil. Linwood Urban and Douglass Walton eds. Oxford University Press 1978 pp. 144-52
  4. 1 2 3 Фома Аквинский. Summa Theologiae. Book 1, Question 25
  5. Рене Декарт, 1641. Meditations on First Philosophy. Cottingham, J., trans., 1996. Cambridge University Press. Latin original. Alternative English title: Metaphysical Meditations. Includes six Objections and Replies. A second edition published the following year, includes an additional Objection and Reply and a Letter to Dinet
  6. Подробнее см.: Михаил Гарнцев. Проблема абсолютной свободы у Декарта [anthropology.rinet.ru/old/8/GARNZEV1.htm].
  7. Геккель, Эрнст. The Riddle of the Universe. Harper and Brothers, 1900
  8. Витгенштейн, Людвиг. Логико-философский трактат (6.41 и далее)
  9. Suber, P. (1990) The Paradox of Self-Amendment: A Study of Law, Logic, Omnipotence, and Change. Peter Lang Publishing. [www.earlham.edu/~peters/writing/psa/sec01.htm#C Доступно онлайн]
  10. The Problem of Pain, Clive Staples Lewis, 1944 MacMillan, p. 18
  11. 1 2 3 4 5 Geach, P. T. «Omnipotence» 1973 in Philosophy of Religion: Selected Readings, Oxford University Press, 1998, pp. 63-75
  12. 1 2 Mavrodes, George. «Some Puzzles Concerning Omnipotence» first published 1963 now in The Power of God: readings on Omnipotence and Evil. Linwood Urban and Douglass Walton eds. Oxford University Press 1978 pp. 131-4
  13. Ансельм Кентерберийский Proslogion Chap VII in The Power of God: readings on Omnipotence and Evil. Linwood Urban and Douglass Walton eds. Oxford University Press 1978 pp. 35—36.
  14. 1 2 Hoffman, Joshua, Rosenkrantz, Gary. «Omnipotence» The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Summer 2002 Edition). Edward N. Zalta (ed.) [plato.stanford.edu/archives/sum2002/entries/omnipotence/ Available online.] Accessed 19 апреля 2006.
  15. Дж. Л. Макки, «Evil and Omnipotence.» Mind LXIV, No, 254 (April 1955).
  16. The Power of God: Readings on Omnipotence and Evil. Linwood Urban and Douglass Walton eds. Oxford University Press 1978. Keene and Mayo disagree p. 145, Savage provides 3 formalizations p. 138—41, Cowan has a different strategy p. 147, and Walton uses a whole separate strategy p. 153—63
  17. Gore, Charles, «A Kenotic Theory of Incarnation» first published 1891, in The Power of God: readings on Omnipotence and Evil. Linwood Urban and Douglass Walton eds. Oxford University Press 1978 pp. 165-8
  18. [www.ccel.org/ccel/schaff/npnf102.iv.V.10.html City of God, Book 5, Chapter 10]
  19. Wittgenstein, Ludwig. proposition 6.5
  20. Wittgenstein, Ludwig. Proposition 7
  21. Дьюи Филипс «Philosophy, Theology and the Reality of God» in Philosophy of Religion: Selected Readings. William Rowe and William Wainwright eds. 3rd ed. 1998 Oxford University Press
  22. Hacker, P.M.S. Wittgenstein’s Place in Twentieth-Century Analytic Philosophy. 1996 Blackwell
  23. Дионисий Ареопагит, «Divine Names» 893B in Pseudo-Dionysius: The Complete Works. trans Colm Luibheid Paulist Press. 1987. ISBN 0-8091-2838-1
  24. Anselm of Canterbury Proslogion Chap. VII, in The Power of God: readings on Omnipotence and Evil. Linwood Urban and Douglass Walton eds. Oxford University Press 1978 pp. 35—6
  25. «Cum principia quarundam scientiarum, ut logicae, geometriae et arithmeticae, sumantur ex solis principiis formalibus rerum, ex quibus essentia rei dependet, sequitur quod contraria horum principiorum Deus facere non possit: sicut quod genus non sit praedicabile de specie; vel quod lineae ductae a centro ad circumferentiam non sint aequales; aut quod triangulus rectilineus non habeat tres angulos aequales duobus rectis». Aquinas, T. Summa Contra Gentiles, Book 2, Section 25. trans. Edward Buckner
  26. Аллен, Этан. Reason: The Only Oracle of Man. J.P. Mendum, Cornill; 1854. Originally published 1784, [libertyonline.hypermall.com/allen-reason.html Available online.] Accessed 19 апреля 2006.
  27. Hawking, Stephen. Black Holes and Baby Universes. — Bantam Books, 1994. — ISBN ISBN 0-553-37411-7.
  28. [www.authorsontheweb.com/features/0102debut/012802debut_q13.asp Authors on the Web: Thisbe Nissen.] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (3974 дня)) Accessed 22 August 2006.
  29. П. Бормор. [bormor.livejournal.com/219954.html Шамбамбукли и Мазукта]
  30. Крайон. Ли Керол. [vkontakte.ru/doc15986914_26665319?dl=21a353df65d73d1e24 «Путешествие домой. Майкл Томас и семь ангелов»]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Парадокс всемогущества

Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.