Парижская пушка

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Парижская пушка
Тип: Сверхтяжёлое железнодорожное оружие
Страна: Германская империя Германская империя
История службы
На вооружении:

Германская империя

Войны и конфликты: Первая мировая война
История производства
Конструктор: Krupp
Производитель: Krupp
Характеристики
Масса, кг: 256 000
Длина, мм: 28 000
Диаметр, мм: 210
Угол возвышения: 55 градусов
Начальная скорость
снаряда, м/с
1 600
Прицельная дальность, м: 130 000
Изображения на Викискладе?: Парижская пушка
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Парижская пушка (нем. Paris-Geschütz), также известная как «Труба кайзера Вильгельма» (нем. Kaiser-Wilhelm-Rohr) и «Колоссаль» (нем. Kolossal, не путать с одноимённым немецким танком того же периода) — сверхдальнобойное длинноствольное 210-мм орудие на поворотном лафете. При помощи этого орудия в 1918 году немецкие войска обстреливали Париж.

На вооружение Германской империи орудие поступило в марте 1918 года и использовалось лишь до августа того же года — разрушительная мощь установки была незначительной, ствол орудия приходилось часто заменять, а точности стрельбы хватало лишь для попадания снаряда в пределах города. Эффект применения орудия был скорее психологическим — обстрел из столь дальнобойного орудия сильно снижал боевой дух парижан, а наличие грандиозного по масштабам устройства воодушевляло немецкие войска.





Описание

Детальная информация касательно особенностей конструкции и возможностей орудия отсутствует, и большая часть имеющихся данных весьма приблизительна — неизвестно даже точное количество произведённых орудием выстрелов.

Орудие было изготовлено на заводах Круппа. Ствол калибром 210 мм был 28 м в длину (то есть более 130 калибров) и оснащался дополнительным 6-метровым гладкоствольным удлинением, устанавливаемым на его выходном конце. Орудийный комплекс весил 256 тонн и был смонтирован на специально разработанной для этих целей железнодорожной платформе. Масса снаряда — около 120 кг, порохового заряда — 200 кг, дальность выстрела — 130 км, начальная скорость снаряда — около 2000 м/с (≈ 5 М), максимальная высота траектории — до 45 км. Движение снаряда в стратосфере с высокой скоростью было одним из основных факторов уникальной дальнобойности орудия, благодаря значительному уменьшению сопротивления воздуха.

Поскольку морские артиллеристы обладали бóльшим опытом в использовании крупных орудий, управление пушкой было отдано в руки моряков. Орудийный расчёт составляли 80 моряков под командованием адмирала. Орудие было замаскировано в лесу, вокруг него были размещены несколько батарей меньшего калибра, создававших «шумовой фон» с целью дезинформировать противника и не дать ему возможность вычислить местоположение «Парижской пушки». Время полёта снаряда до цели составляло около трех минут.

Относительно тонкий ствол массой 138 т прогибался под собственной тяжестью, поэтому его поддерживала специальная тросовая система. После выстрела поперечные колебания ствола продолжались 2—3 минуты. Ресурс ствола составлял не более 65 выстрелов. Из-за высокой мощности заряда и начальной скорости снаряда каждый выстрел настолько изнашивал стенки канала ствола, что калибр орудия с каждым разом становился существенно больше. Поэтому к каждому стволу изготавливали комплект нумерованных снарядов, каждый из которых был несколько большего калибра, нежели предыдущий. Снаряды выстреливались в строгой последовательности, после израсходования комплекта производилась плановая замена ствола. Изношенные стволы рассверливали до бо́льших калибров (224 и 238 мм) и использовали снова. Давление в стволе и, соответственно, дальность выстрела при этом снижались.

Обстрел Парижа

Первый выстрел по Парижу был совершен 21 марта 1918 года. Таинственные взрывы вызвали растерянность и панику среди парижан, так как происходили внезапно и по непонятным причинам. Тем не менее, разрушения в целом были не очень значительными — самым заметным эпизодом летнего обстрела было прямое попадание в церковь Сен-Жерве, где в этот момент шло богослужение — погибло более 60 человек. Всего было произведено, по разным данным, 320—370 выстрелов по Парижу, убивших 250 и ранивших 620 человек. Этому событию посвящена повесть Р. Роллана «Пьер и Люс» (англ.)[1].

После начала наступления войск Антанты в августе 1918 «Парижская пушка» была эвакуирована в Германию и уничтожена во избежание захвата врагами. Сохранилась лишь небольшая часть деталей, которые впоследствии были найдены американцами поблизости от Шато-Тьерри.

См. также

Напишите отзыв о статье "Парижская пушка"

Ссылки

  • «Парижская» пушка. — «Техника — молодежи», 1987, № 3
  • [www.vokrugsveta.ru/vs/article/2251/ Семен Федосеев. Сверхпушки для сверхустрашения. — «Вокруг света», 2006, № 2]

Примечания

  1. В комментариях к русским переводам повести ошибочно указывается, что церковь была разрушена авиабомбой.


Отрывок, характеризующий Парижская пушка

– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.