Парк-авеню

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Парк-авенюПарк-авеню

</tt> </tt> </tt>

</tt> </tt> </tt>

Улица Нью-Йорка
Парк-авеню
англ. Park Avenue
Парк-авеню, вид с перекрестка с 52-й улицей на юг в сторону MetLife Building
40°46′43″ с. ш. 73°57′30″ з. д. / 40.7786° с. ш. 73.9584° з. д. / 40.7786; -73.9584 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=40.7786&mlon=-73.9584&zoom=14 (O)] (Я)Координаты: 40°46′43″ с. ш. 73°57′30″ з. д. / 40.7786° с. ш. 73.9584° з. д. / 40.7786; -73.9584 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=40.7786&mlon=-73.9584&zoom=14 (O)] (Я)
БороМанхэттен
МетроЦентральный вокзал – 42-я улица
Парк-авеню

Парк-авеню (Park Avenue) — одна из главных магистралей, пересекающих Манхеттен с севера на юг. Проложена в начале XIX века на месте старинной аллеи Бауэри под названием Четвёртой авеню. В своём нынешнем виде представляет собой бульвар с насаждениями бегоний. Параллельно Парк-авеню тянутся Мэдисон-авеню (западнее, то есть ближе к Пятой авеню) и Лексингтон-авеню (восточнее, то есть ближе к Третьей авеню).

Жилая недвижимость на Парк-авеню является, по некоторым оценкам, самой дорогой в мире. На этой улице расположены штаб-квартиры многих корпораций, включая Citigroup, JPMorgan Chase и MetLife. На пересечении с 42-й улицей находится Центральный вокзал.

Парк-авеню — самая широкая из всех авеню в Манхэттене, улица с двусторонним движением с бульваром посредине. Исторически состоит из трех частей — Четвёртой авеню, Южной Парк-авеню (Park Avenue South) и собственно Парк-авеню (формально, в настоящее время это три разные улицы). История Парк-авеню в 19-м веке связана с историей железных дорог в Нью-Йорке.

В 1832 году железнодорожная компания New York and Harlem Railroad, образованная с целью соединения железнодорожным сообщением Нью-Йорка, занимавшего тогда южную часть Манхэттена, и Гарлема, являвшегося в то время самостоятельным городом, и уже проложившая пути по улице Бауэри от улицы Принс до Юнион-сквер (пересечение с 14-й улицей), обратилась к городским властям за разрешением на прокладку путей далее на север. Компании было предложено разместить пути вдоль существовавшей в то время только в планах Четвёртой авеню. В 1833 году пути были проложены до 32-й улицы, в 1834 — до Йорквилля (район современных 80-х улиц), и в 1837 — до Гарлема.

В результате недовольства жителей Четвёртой авеню дымом и шумом от проходящих по улицам города поездов, в конце 1850-х годов New York and Harlem Railroad была вынуждена построить туннель на участке между 33-й и 38-й улицами, а также прекратить движение паровозов на участке южнее 42-й улицы, — далее вагоны должны были передвигаться только на конной тяге. В 1860 году часть Четвёртой авеню между 34-й и 38-й улицами была переименована в Парк-авеню. В 1867 году название Парк-авеню уже простиралось до 42-й улицы, несмотря на ещё существовавшую железную дорогу посредине дороги.

Под давлением жителей и властей города, в 1871 году New York and Harlem Railroad была вынуждена прекратить движение южнее 42-й улицы, на пересечении с которой был построен вокзал, — Grand Central Terminal. На участке к югу место поездов заняли (до 1930-х годов) трамваи. В 1880-х годах железная дорога на протяжении от Grand Central до 96-й улицы была перемещена в подземный туннель (сейчас это начальный участок пригородной железной дороги Metro-North) и в 1888 весь отрезок бывшей Четвёртой авеню к северу от 34-й улицы стал именоваться Парк-авеню. В 1924 году название Парк-авеню было также присвоено участку между 32-й и 34-й улицами.

Постепенно Парк-авеню, будучи одной из самых широких (благодаря пространству, занятому ранее железной дорогой) улиц в Манхэттене, стала одним из самых престижных мест для проживания в городе, и в 1959 году городские власти приняли решение увеличить протяженность улицы с «дорогим» названием, переименовав Четвёртую авеню на участке между Юнион-сквер и 32-й улицей. Однако в связи с тем, что нумерация домов в Манхэттене идет с юга на север, и начинается на Парк-авеню от 32-й улицы, участку к югу от неё пришлось давать отдельное название, Park Avenue South («Южная Парк-авеню»).

Задолго до этого, в начале 1850-х годов, участок улицы Бауэри между Астор-Плаза и Юнион-сквер был переименован в Четвёртую авеню, что было связано со стремлением избавить часть улицы от негативного имиджа Бауэри, ассоциировавшейся в то время с трущобами. В настоящее время этот участок — единственный, носящий имя Четвёртой авеню. Он имеет единую нумерацию домов с South Park Avenue.

Начиная с 1920-х годов, на Парк-авеню к северу от Grand Central и вплоть до 96-й улицы (места, где Metro-North выходит на поверхность) началась интенсивная застройка престижными жилыми зданиями, и в настоящее время недвижимость, располагающаяся на этом участке, является одной из самых дорогих в Нью-Йорке. В частности, здесь находится гостиница Waldorf-Astoria (дом 301), штаб-квартиры JP Morgan Chase (дом 270), Colgate-Palmolive (дом 300), Bristol-Myers Squibb (дом 345), Alcoa (дом 390), Citigroup (дом 399), и др.

От 96-й улицы на север, Парк-авеню идёт по обеим сторонам путей Metro-North и продолжается до района 132-й улицы, где сливается с Harlem River Drive, идущей вдоль берега реки Гарлем. На другой стороне реки, в Бронксе, в этом месте начинается своя Парк-авеню, также идущая вдоль Metro-North до East Fordham Road. При этом Парк-авеню в Бронксе продолжает нумерацию домов манхэттенской улицы.



См. также

Напишите отзыв о статье "Парк-авеню"

Отрывок, характеризующий Парк-авеню

– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.