Парламентские выборы в Испании (1898)

</th> </table>

Парламентские выборы в Испании 1898 года прошли 27 марта.

Предыстория

Во второй половине 1890-х годов Испания переживала серьёзные внутри- и внешнеполитические кризисы. 24 февраля 1895 года на востоке Кубы началось восстание против испанского владычества, третий и последний военный конфликт между Кубой и Испанией. Новый кубинский губернатор генерал Валериано Вейлер-и-Николау, в дальнейшем получивший прозвище «Мясник» за свои действия по подавлению Кубинской революции, пытаясь лишить революционеров поддержки сельского населения начал искусственно создавать голод на островн. Десятки тысяч мирных кубинцев стали умирать от голода и болезней. Кубинские газеты развернули целую кампанию о голоде в стране, тем самым, пытаясь призвать на помощь третью державу, а именно соседние США. Если первоначально Вашингтон, не желая видеть у себя под боком новое независимое государство, занимал нейтральную позицию, то позже власти США перестали задерживать суда, незаконно переправляющие оружие на Кубу, тем самым помогая антииспанскому движению.

4 апреля 1896 года Государственный департамент США направил ноту испанскому посланнику в Вашингтоне, в которой Соединённые Штаты предложили Испании помощь в «незамедлительном умиротворении острова». Летом того же 1896 года на Филиппинах вспыхнуло восстание против Испании. Если ранее Вашингтон, рассчитывая на тяжёлое положение Испании, полагал, что Мадрид примет предложение США и тем самым допустит возможность широкого и открытого вмешательства в дела Кубы американцам, то после того, как восстание охватило и Филиппины, Америка стала готовиться к захвату испанских колоний.

Несмотря на то, что генерал Вейлер, опираясь на 200-тысячный контингент сумел почти подавить восстание, власти Испании, опасаясь вмешательства США, изменили свою политику в отношении колоний и пошли на ряд уступок. В апреле 1897 года на Кубе состоялись так называемая малые правовые реформы. В октябре новым губернатором вместо «Мясника»-Вейлера стал генерал Бланко и репрессии против мирных жителей прекратились. В ноябре была объявлена амнистия всем кубинским политзаключённым, а также предоставлено всеобщее избирательное право кубинцам мужского пола старше 25 лет. 1 января 1898 года власти Испании сформировали временное автономное правительство Кубы. Выборы в испанский Конгресс депутатов 1898 года, на Кубе состоявшиеся 19 марта, проходили уже на основе всеобщего избирательного права.

Несмотря на изменение политики Мадрида по отношениею к колониям, в прессе США появляются статьи, во многих из которых утверждается, что испанское правительство намеренно морит голодом Кубу. 25 января 1898 года в Гаванскую бухту, якобы с дружественным визитом, входит броненосец ВМФ США «Мэн». 15 февраля на американском корабле происходит мощный взрыв. В результате погибло 266 граждан США. Американские газеты утверждали, что это была провокация Испании. Правительство США развёртывает широкую пропаганду в поддержку национально-освободительного восстания в испанских колониях. И, несмотря на то, что уже к концу 1897 года на Кубе осталось не более 3000 партизан, США, как считается, «навязали» Кубинскому правительству свою помощь.

Внутри самой Испании также нарастали противоречия. Отправка войск на Кубу сопровождалась протестами с участием республиканцев, многие из которых поддерживали стремление колоний добиться большей свободы. Кампания террора против чиновников и проправительственных политиков, развязанная анархистами, увенчалась убийством председателя Совета министров Антонио Кановаса дель Кастильо 8 августа 1897 года. 9 августа новым главой правительства стал генерал Марсело Аскаррага (Либерально-консервативная партия), но уже 4 октября его на посту председателя Совета министров сменил либерал Пракседес Матео Сагаста, занимавший этот пост до 4 марта 1899 года. 4 марта 1898 года парламент был распущен и объявлены новые выборы.

После смерти Кановаса дель Кастильо большая часть испанских консерваторов присоединились к Консервативному союзу Франсиско Сильвелы-и-Ле Веллёза, за исключением сторонников Карлоса О'Доннелла, герцога Тетуанского, и последователей Франсиско Ромеро Робледо.

Республиканская прогрессистская партия во главе с Хосе Мария Эскуэрдо и Федеративная демократическая республиканская партия Франсиско Пи-и-Маргаля решили бойкотировать голосование. Республиканская централистская партия Сальмерона и Аскарате вместе с Национальной республиканской партией, валенсийским республиканцем Висенте Бласко Ибаньесом и частью экс-посибилистов образовали коалицию «Республиканское объединение» (исп. Fusión Republicana).

Результаты

27 марта был избран 401 член Конгресса депутатов в самой Испании, 16 депутатов в Пуэрто-Рико (13 из них представляли Автономистскую партию Пуэрто-Рико, союзника испанской Либеральной партии, 3 — Безусловно испанскую партию, выступавшую против независимости острова, союзника консерваторов) и 30 на Кубе (21 от Либеральной автономистской партии, 7 от Кубинского конституционного союза, среди которых 4 консерватора и 3 либерала, а также 2 независимых).

Победу на выборах одержала Либеральная партия во главе с Пракседесом Матео Сагастой. Считая союзников из числа баскских династистов, консерваторы смогли получить 272 места в Конгрессе депутатов (67,83 %).. Их главным оппонентам, консерваторам Франсиско Сильвелы-и-Ле Веллёза, Карлоса О'Доннелла, герцога Тетуанского, и Франсиско Ромеро Робледо пришлось удовлетвориться 97 местами (24,19 %). Республиканцы, часть которых бойкотировали выборы, смогли увеличить своё представительство в парламенте в 4,5 раз, с 4 мест до 18, из них 6 завоевали экс-посибилисты, 2 централисты и одно валенсийский республиканец Бласко Ибаньес.

← 1896   1899 →
Парламентские выборы в Испании

Выборы в Конгресс депутатов
27 марта 1898
Глава партии:	Пракседес Матео Сагаста	Франсиско Сильвела-и-Ле Веллёза
Партия:	Либеральная партия	Консервативный союз
Прошлое число мест:	98	272
Мест получено:	272 (▲174)	82 (▼190)
Результат выборов:	Победу одержала Либеральная партия, завоевав более 2/3 мест в Конгрессе депутатов

</span>
Итоги выборов в Конгресс депутатов Испании 27 марта 1898 года

Партии и коалиции				Лидер	Голоса			Места
					#	%	+/−	Места	+/−	%
		Либеральная партия	исп. Partido Liberal, PL	Пракседес Матео Сагаста				272	▲174	67,83
Все либералы								272	▲174	67,83
		Консервативный союз	исп. Unión Conservadora, UC	Франсиско Сильвела-и-Ле Веллёза				82	▲70	20,45
		Либерально-консервативная партия	исп. Partido Liberal-Conservador, PLC	Карлос О'Доннелл, герцог Тетуанский				9	▼263	2,24
		Либерально-реформистская партия	исп. Partido Liberal Reformista, PLR	Франсиско Ромеро Робледо				6	Первый раз	1,5
Все консерваторы								97	▼175	24,19
		Республиканское объединение	исп. Fusión Republicana	Николас Сальмерон				18	Первый раз	4,49
Все республиканцы								18	▲14	4,49
		Традиционалистское причастие	исп. Comunión Tradicionalista, CT	Маркиз де Серральбо				6	▼4	1,5
		Независимые католики	исп. Católico independiente	Маркиз де Сантильяна				1	▬	0,25
Все карлисты и традиционалисты								7	▼4	1,75
	Независимые							7	▲5	1,75
Всего					н/д	100,00		401	▬	100,00
Источник: Historia Electoral Spain Historical Statistics

Результаты по регионам

Либералы заняли первое место по количеству избранных депутатов в 43 провинциях. Консервативный союз смог победить в провинциях Овъедо (ныне Астурия) и Авиле. В Сеговии и Сории мандаты поделили либералы и консерваторы-сильвелисты, в Бискайе — либералы, сильвелисты и тетуанисты, в Наварре — либералы, сильвелисты и карлисты. В двух из четырёх крупнейших городов страны уверенную победу смогли одержать либералы, завоевав 5 мандатов из 8 в Мадриде и 3 из 4 в Севилье. Также либералы взяли один мандат в Валенсии. В Барселоне победу завоевала Монархическая коалиция, получив 3 мандата из 5 (два у либералов и один у сильвелистов). Объединённые республиканцы завоевали 2 мандата в Барселоне (один из них взял экс-посибилист) и по одному в Мадриде и Валенсии (Бласко Ибаньес). Консерваторы-сильвелисты получили по одному мандату в Мадриде, Севильи и Валенсии. Один мандат в Мадриде взял при поддержке либералов независимый кандидат маркиз де Кабриньян.

После выборов

21 апреля 1898 года члены Конгресса депутатов нового созыва выбрали председателя. Им стал Антонио Агилар, маркиз де-ла-Вега-де-Армихо (Либеральная партия), за которого проголосовали 248 парламентариев. Председателем Сената стал Эухенио Монтеро Риос (Либеральная партия).

Срок полномочий Конгресса депутатов 1898—1899 годов проходил под знаком борьбы испанских колоний за свою независимость и испано-американской войны, предлогом для которой стал взрыв на американском броненосце «Мэн», находившимся в тот момент в Гаване. 18 апреля Конгресс США потребовал от Испании вывести войска с Кубы и признать её независимость; разрешив президенту Мак-Кинли употребить для достижения этой цели вооружённые силы. 22 апреля флот США начал блокаду Кубы. В ответ на это Испания 23 апреля объявила войну Соединённым Штатам. Боевые действия шли одновременно в Вест-Индии (Куба и Пуэрто-Рико), Филиппинах и тихоокеанском острове Гуам. Война продолжалась около 3,5 месяцев и завершилась полным поражением Испании, которая была вынуждена заключить перемирие с США 12 августа 1898 года. В декабре того же 1898 года был подписан Парижский мирный договор, согласно которому Испания отказалась от прав на Кубу, уступила США Пуэрто-Рико и другие острова, находящиеся под её суверенитетом в Вест-Индии, Гуам, а также Филиппинские острова за $21 млн. Куба была провозглашена независимым государством, оказавшись под сильным влиянием США, а Пуэрто-Рико, Филиппины и Гуам стали владениями Соединённых Штатов.

Ссылки

• [www.historiaelectoral.com/e1800g.html Gráficos y análisis: Elecciones en el Sexenio Revolucionario y la Restauración 1869-1923] (исп.). Historia Electoral.com. Проверено 11 марта 2016.

Отрывок, характеризующий Парламентские выборы в Испании (1898)

Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.