Парламентские выборы в Испании (1920)

</th> </table>

Парламентские выборы 1920 года в Испании прошли 19 декабря. Явка на выборы составила 59,86 % от общего числа зарегистрированных избирателей.

Предыстория

5 мая 1920 года правительство Испании возглавил Эдуардо Дато. Последний срок его пребывания на посту премьера был отмечен небывалым ростом активности профсоюзов и беспрецедентным разгулом бандитизма и анархистского террора. Пытаясь навести порядок в стране, власти, побуждаемые призывами «проявить твёрдую руку», прибегли к кровавым репрессиям. 8 ноября 1920 года военныйм губернатором Барселоны, где ситуация была самой тяжёлой, стал генерал Севериано Мартинес Анидо, позднее министр общественного порядка при генерале Франко. Из практики Мексиканской революции 1910—1920 годов были заимствованы внесудебные казни («Ley de fugas»), убийства задержанных при якобы попытке к бегству. С использованием этого приёма в одной лишь Барселоне власти уничтожили без суда более ста профсоюзных активистов.

После ухода в отставку Антонио Маура созданная им коалиция Партии Мауриста, консерваторов-«сьервистас» и независимых католиков прекратила своё существование. В результате в новых выборах все три группировки консервативного лагеря участвовали самостоятельно. В очередной раз не смогли восстановить единство и либералы, вновь участвуя в выборах 6 списками, не считая независимых.

В декабре 1919 года социалисты Пабло Иглесиаса вышли из Союза республиканцев и социалистов, решив впервые в своей истории участвовать в выборах самостоятельно. Республиканская федерация Альваро де Альборноса вскоре распалась и Союз окончательно развалился. Умеренные республиканцы Мелькиадеса Альвареса, республиканцы-радикалы Алехандро Лерруса, республиканцы-федералисты, каталонские республиканцы, республиканцы-автономисты, ряд независимых республиканцев и каталонских республиканцев-националистов, а также только что созданная Демократическая республиканская партия Хоана Кабалье принимали участие в выборах отдельно друг от друга.

Результаты

19 декабря были избраны 409 членов Конгресса депутатов.

Больше всего мест (174 или 42,54 %) завоевала Либерально-консервативная партия во главе с Эдуардо Дато. Всего же консерваторы смогли выиграть 227 мандатов (55,50 %), включая троих независимых консерваторов и троих независимых баскских династистов. Их оппоненты из либерального лагеря в сумме получили 120 мандатов (29,34 %), включая троих независимых либералов и одного независимого баскского династиста.. Республиканцы, вновь участвуя в выборах раздельно, в очередной раз уменьшили количество завоёванных мандатов. Регионалисты из-за провала на выборах баскских националистов продолжали нести потери, вновь уменьшив своё представительство в нижней палате парламента.

← 1919   1923 →
Парламентские выборы в Испании

Выборы в Конгресс депутатов
19 декабря 1920 года
Явка избирателей:	59,86 %
Глава партии:	Эдуардо Дато	Мануэль Гарсия Прието	Франсеск Камбо
Партия:	Либерально-консервативная партия	Либерально-демократическая партия	Регионалистская лига Каталонии
Прошлое число мест:	94	52	14
Мест получено:	174 (▲80)	45 (▼7)	14 (▬)
Результат выборов:	Первое место по количеству мест в Конгрессе депутатов заняла Либерально-консервативная партия во главе с Эдуардо Дато. В общей сложности консерваторы получили более половины мест, что позволило им сформировать правительство

</span>
Итоги выборов в Конгресс депутатов Испании 19 декабря 1920 года

Партии и коалиции				Лидер	Голоса			Места
					#	%	+/−	Места	+/−	%
		Либерально-консервативная партия	исп. Partido Liberal-Conservador, PLC	Эдуардо Дато				174	▲80	42,54
		Партия Мауриста	исп. Partido Maurista, (PM)	Антонио Маура				24	▼44	5,87
		Консерваторы-«сьервистас»	исп. Conservadores Ciervistas (CC)	Хуан де ля Сьерва				23	▼9	5,62
		Лига монархического действия	исп. Liga de Acción Monárquica, LAM					3	Первый раз	0,73
Все консерваторы								227	▲26	55,50
		Либерально-демократическая партия	исп. Partido Liberal Demócrata, PLD	Мануэль Гарсия Прието				45	▼7	11,0
		Либеральная партия	исп. Partido Liberal, PL	Альваро де Фигероа и Торрес				29	▼11	7,09
		Либеральная левая	исп. Izquierda Liberal, IzqL	Сантьяго Альба				28	▼2	6,85
		Национальный монархический союз	исп. Unión Monárquica Nacional, UMN	Альфонс Сала				5	▼1	1,22
		Аграрные либералы («гассетистас»)	исп. Liberales agrarios ("gassetistas")	Рафаэль Гассет				5	▬	1,22
		Либералы-«нисетистас»	исп. Liberales "nicetistas"	Нисето Алькала Самора-и-Торрес				4	▬	0,98
Все либералы								119	▼21	29,10
		Реформистская партия	исп. Partido Reformista, PR	Мелькиадес Альварес				9	▲3	2,20
		Радикальная республиканская партия	исп. Partido Republicano Radical, PRR	Алехандро Леррус				8	▲4	1,96
		Испанская социалистическая рабочая партия	исп. Partido Socialista Obrero Español, PSOE	Пабло Иглесиас				4	▼2	0,98
		Республиканская партия Каталонии	кат. Partit Republicà Català, PRC	Габриэль Аломар				2	▼3	0,49
		Республиканский автономистский союз	исп. Partido Unión Republicano Autonomista, PURA	Феликс Ассати				2	▲1	0,49
Все республиканцы								31	▼2	8,07
		Регионалистская лига Каталонии	кат. Lliga Regionalista de Catalunya, LRC	Франсеск Камбо				14	▬	3,42
		Монархическая автономистская федерация	кат. Federació Monàrquica Autonomista, FMA	Мануэль Жирона				3	▬	0,73
		Баскское националистическое причастие	исп. Comunión Nacionalista Vasca, CoNV					1	▼4	0,25
Все регионалисты								20	▼4	4,89
		Традиционалистское причастие	исп. Comunión Tradicionalista, CT	Эрнандо де Лараменди				4	▬	0,98
		Традиционалистская католическая партия	исп. Partido Católico Tradicionalista	Хуан Васкес де Мелья				2	▼1	0,49
		Интегристская партия	исп. Partido Integristas, PI	Мануэль Сенанте				1	▬	0,25
Все карлисты и традиционалисты								8	▼1	1,96
	Другие							4	▲4	1,71
Всего					н/д	100,00		409	▬
Источник: Historia Electoral Spain Historical Statistics

Результаты по регионам

Наибольшего успеха на провинциальном уровне вновь достигли консерваторы-«датистас», сумев занять первое место по количеству избранных депутатов в 32 провинциях. Кроме того, консерваторам удалось победить ещё в 4 провинциях. Сторонники Хуана де ля Сьерва выиграли выборы в Бургосе и Мурсии, приверженцы Антонио Маура победили в Гипускоа, а баскские династисты из Лиги монархического действия в Бискайе. Либералы выиграли выборы в 6 провинциях, в том числе либеральные демократы заняли первое место в Леоне, Логроньо (ныне Риоха) и Кастельоне, национал-монархисты стали первыми в Льейде и Таррагоне, а либералы-«романонистас» в Гвадалахаре. Каталонские регионалисты выиграли выборы в Барселоне и Жироне. В провинции Мадрид мандаты разделили либеральные демократы, «датистас» и «мауристас», в Вальядолиде места поделили «датистас», «мауристас» и левые либералы, в Наварре — «датистас», «мауристас» и карлисты, в Сарагосе — «мауристас» и республиканцы, в Алаве — «датистас», республиканцы и независимые династисты.

В Мадриде 6 мандатов из 8 выиграли монархисты (из них 2 взяли «мауристас», оставшиеся поделили «сьервистас», «романонистас», левый либерал и независимый монархист), оставшиеся 2 взяли социалисты. В Барселоне победили регионалисты, выиграв 5 мандатов из 7 (из них 4 взяла Регионалистская лига, ещё один их союзники из числа каталонских карлистов), оставшиеся 2 выиграли республиканцы-радикалы. В Севилье 3 места заняли консерваторы-«датистас» и 2 левые либералы. В Валенсии по одному мандату завоевали республиканцы-автономисты, республиканцы-радикалы и католики-традиционалисты.

После выборов

5 января 1921 года новым председателем Конгресса депутатов был переизбран Хосе Санчес Герра (Либерально-консервативная партия), за которого проголосовали 234 парламентария, республиканцы не участвовали в голосовании. 16 марта 1922 года его сменил Габино Бугальял (Либерально-консервативная партия). Председателем Сената остался Хоакин Санчес де Тока (Либерально-консервативная партия).

Работа Конгресса депутатов, избранного в 1920 году, проходила на фоне анархистского террора и начавшейся в 1921 году войны против берберского эмирата Риф, созданного в результате восстания в Северном Марокко.

8 марта 1921 года каталонские анархисты отомстили за внесудебные казни, расстреляв в Мадриде автомобиль, в котором ехал премьер-министр Эдуардо Дато. На следующий день Совет министров временно возглавил соратник убитого политика Габино Бугальял. 12 марта новым главой правительства стал консерватор-«сьервистас» Мануэль Альендесаласар, получивший поддержку всех трёх консервативных групп.

Тем временем война в Марокко шла неудачно для испанской армии, которой противостояли нерегулярные силы рифских племён, умело применявших тактику партизанской войны. В конце июля — начале августа 1921 года рифские повстанцы под командованием Абд аль-Крима после непродолжительной осады отбили у испанцев Анвал — ключевую позицию, позволявшую вести наступление в разных направлениях. Битва при Анвале, вошедшая в историю как «Катастрофа при Анвале», завершилась полным разгромом испанских войск. В результате из 23 тысяч испанских военных погибло около 13 000, при том, что потери повстанцев составили всего 800 человек из 3 000. Лишь чудом Испании удалось сохранить под контролем Мелилью, свою старейшую колонию в Африке. «Катастрофа при Анвале» не только вызвала падение кабинета Альендесаласара, но и положила начало серьёзному политическому кризису, в итоге приведшему сначала к установлению диктатуры генерала Примо де Риверы, а затем и к падению монархии.

14 августа 1921 года премьер-министром уже в пятый раз стал Антонио Маура, сформировав правительства из консерваторов («датистас», «мауристас» и «сьервистас»), либералов-«романонистас» и каталонских регионалистов. Главной задачей нового главы правительства стала война в Марокко.

8 марта 1922 года председателем Совета министров стал Хосе Санчес Герра, первоначально включивший в свой кабинет «датистас», «мауристас» и каталонских регионалистов. Но уже 1 апреля 1922 года было сформировано новое правительство, в которое вошли только консерваторы-«датистас». Кабинет Герры проработал до 7 декабря 1922 года, пока не был отправлен в отставку королём Альфонсо XIII после того, как премьер-министр санкционировал слушания в Конгрессе депутатов по «докладу Пикассо», подготовленному генералом Хуаном Пикассо, возглавлявшим расследование причин «Катастрофы при Анвале». Новым главой правительства стал либеральный демократ Мануэль Гарсия Прието.

Ссылки

• [www.historiaelectoral.com/e1800g.html Gráficos y análisis: Elecciones en el Sexenio Revolucionario y la Restauración 1869-1923] (исп.). Historia Electoral.com. Проверено 13 апреля 2016.
• [www.congreso.es/portal/page/portal/Congreso/Congreso/SDocum/ArchCon/SDHistoDipu Archivo Histórico de Diputados (1810 - 1977)] Documentary Services / Archive / Historic summary of Members of the Congress (1810-1977) (исп.). congreso.es. Проверено 13 апреля 2016.

Отрывок, характеризующий Парламентские выборы в Испании (1920)

Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.