Парламент Англии

Парламент Англии (англ. Parliament of England) — высший законодательный орган в Королевстве Англия в 1265—1707 годах.

Парламент Англии прослеживал своё происхождение от англосаксонского витенагемота. При Вильгельме Завоевателе, правившем Англией с 1066 года существовал совет крупных землевладельцев и иерархов церкви.

Когда феодалы вступили в систематическую борьбу с королями, одно из их главных требований касалось созвания феодальных съездов для разрешения чрезвычайных субсидий, сверх обычных (обычными законными поводами ко взысканию субсидий с вассалов считались 4 случая: когда сеньор выдавал дочь замуж, когда он делал сына рыцарем, когда его приходилось выкупать из плена, когда он отправлялся в крестовый поход). В 1215 году крупные землевладельцы добились от Иоанна Безземельного подписания Великой хартии вольностей, согласно которой король не мог назначать новых налогов без согласия королевского совета (Curia regis), который постепенно эволюционировал в парламент.

После конфликта с баронами и папой римским Александром IV в 1250-е годы сын Иоанна Безземельного Генрих III в 1258 году был вынужден клятвенно заключить договор с баронами (Оксфордские провизии), по которому три раза в год должен был собираться парламент, по созыву короля или без его согласия. В каждом собрании должны были присутствовать избранные советники короля, для рассмотрения общегосударственных вопросов. Для этой цели назначались 12 человек, как представители «общин». Эти 12 «честных людей», вместе с королевским советом, должны были обсуждать в парламенте нужды короля и королевства.

В 1264 году бароны нанесли Генриху III поражение при Льюисе и главный их вождь, Симон де Монфор, организовал совет из 9 членов, который фактически взял короля под опеку и присвоил себе высшее руководство государственными делами. В подспорье этому совету Монфор в начале 1265 года созвал парламент, который по своему составу отличался от прежних феодальных съездов: вызваны были бароны, епископы и аббаты, поддерживавшие партию Монфора, и кроме того по два рыцаря от каждого графства и по 2 депутата от важнейших городов.

Противник и победитель Монфора, Эдуард I, принужден был вернуться к той же системе, чтобы обеспечить себе достаточные субсидии. Начиная с 1295 года он стал созывать парламент по образцу 1265 года. В 1297 году он, подтвердив Великую хартию вольностей, пообещал не взимать налогов без согласия парламента. В 1322 году, при Эдуарде II, был издан статут (en:Statute of York), формально устанавливавший, что «дела, касающиеся положения короля и его наследников, а также состояния королевства и народа, должны быть обсуждены, договорены и установлены в парламенте, королём, с согласия прелатов, графов и баронов, а также общин королевства, по старине».

Каждому депутату от духовенства и аристократии посылалось личное приглашение короля прибыть для участия в парламенте. Разграничение между баронами и простыми рыцарями в течение долгого времени было не очень четким. Мало-помалу, однако, порядок вызова в парламент привел к тому, что за определенными династиями утвердились титулы и привилегия «пэрии». Число пэров было очень ограниченное (около 50 в XV веке). Случалось, что король созывал их вместе с духовенством на особый «великий совет» (en:Magnum Concilium), в котором, в отличие от парламента, не принимали участия другие сословия. На этих великих советах обсуждались многие вопросы внешней и внутренней политики, но, как только заходила речь о налогах, приходилось обращаться к парламенту. А так как финансовый вопрос играет важную роль при осуществлении каких бы то ни было крупных мероприятий, то «великие советы» светских и духовных магнатов стали постпенно выходить из употребления и аристократия стала проводить своё влияние главным образом в парламенте.

Около середины XIV века, в правление Эдуарда III, депутаты графств и городов стали формировать Палату общин, в противоположность Палате лордов, то есть светских и духовных магнатов, заседающих в парламенте в силу своего личного достоинства, а не в качестве представителей народа.

В XIV веке источником законодательства признавался король, а парламенту была отведена роль советника и просителя. Статуты издавались коронными судьями от лица короля, а парламент лишь подготовлял их «прошениями» (petitions). Вследствие этого, в статуте могли быть отклонения от того, что было решено в парламенте. Для устранения этого неудобства в правление Генриха VI, около середины XV века, выработалась законодательная процедура билля; предложения о законодательных мерах обсуждаются, при троекратном чтении, сначала в одной из палат, затем подобным же порядком в другой, и наконец, в окончательно установленной парламентом редакции, передаются на утверждение короля, который дает это утверждение или отказывает в нём, до закрытия сессии.

Переход от средних веков к новому времени характеризуется ослаблением аристократии и усилением королевской власти. Однако короли новой английской династии Тюдоров не отняли у парламента приобретенных в средние века прав. Правда, Генрих VIII провел статут, по которому за королевскими указами признавалась сила законов, но постановление это было отменено при Эдуарде VI. В это время устанавливается основное правило парламентской привилегии — депутатская неприкосновенность, неподсудность членов парламента общим судам во время сессии (дело Строда, при Генрихе VIII), и, соответственно этому, вырабатывается карательная юрисдикция самого парламента по отношению к его членам.

Стюарты, заменившие Тюдоров в XVII веке, не только усвоили себе понятие своих предшественников о прерогативах королевской власти, но ещё преувеличили его, отчасти под влиянием установления абсолютизма в континентальной Европе. Карл I в начале своего правления принужден был, под давлением денежных затруднений, признать основные требования парламента, изложенные в Петиции о правах, однако тотчас же нарушил своё обещание. Тем не менее, после попытки управлять без парламента, он был принужден созвать в 1640 году так называемый Долгий парламент, который вступил с ним в ожесточенную борьбу (Английская революция).

В 1649 году Карл I был казнён, монархия пала, была провозглашена Английская республика. В 1653 году Оливера Кромвеля, ставший диктатором с титулом лорда-протектора, распустил Долгий парламент (от которого к тому времени после Прайдовой чистки в 1648 году осталось лишь так называемое Охвостье). Созванный им в 1654 году парламент (en:First Protectorate Parliament) состоял из одной палаты (Палата лордов была упразднена Долгим парламентом в 1649 году). Прежняя избирательная система была признана негодной, так как она предоставляла много мест депутатам от мелких городов, часто находившимся в зависимости от крупных землевладельцев, между тем как новые города совсем не имели представителей. Чтобы устранить этот недостаток, места в парламенте были распределены заново, сообразно количеству населения.

Новый парламент вступил в спор с Кромвелем по вопросу о назначении членов государственного совета. Парламент желал сохранить за собой по крайней мере утверждение этих должностных лиц, но Кромвель не согласен был допустить какое-либо вмешательство парламента в этой области. Кончилось тем, что Кромвель распустил парламент. В 1656 году он созвал новый парламент (en:Second Protectorate Parliament), из которого, однако, с самого начала силой устранил 93 законно избранных депутатов. Этим парламентом по инициативе Кромвеля была сделана попытка создать вновь верхнюю палату, но уже не как палату наследственных пэров, а как состоящую из пожизненных, назначенных лордом-протектором членов (en:Cromwell's Other House). Попытка эта опять привела к конфликту с Кромвелем и к роспуску и этого парламента. Его сменил последний республиканский парламент (en:Third Protectorate Parliament), просуществовавший в 1659 году меньше года, его затем вновь сменило Охвостье Долгого парламента, просуществовавшее до 1660 году.

Прогрессивные идеи времен республики — необходимость избирательной реформы, преобразование верхней палаты, более тесное общение между законодательной и исполнительной властями — были отброшены Реставрацией Стюартов в 1660 году, когда была восстановлена Палата лордов.

В период правления Якова II была выдвинута теория, что хотя король не может издавать законов без согласия парламента, но ему принадлежит право приостанавливать действие изданных законов. На этом основании Яков стал систематически освобождать (диспенсировать) католиков от действия направленных против католической церкви законов и, наконец, Декларацией о веротерпимости (en:Declaration of Indulgence) в 1687 году приостановил применение этих законов. Это стало одной из причин его свержения в 1688 году, известного как Славная революция.

Вступившие на престол Вильгельм III и его жена Мария после принятия парламентом в 1689 году Билля о правах отказались от права приостанавливать или ограничивать действие законов, а также от взимания налогов без разрешения парламента, от учреждения независимой от парламентских ассигнований постоянной армии, от произвольных арестов.

В 1707 году после принятия акта об унии с Шотландией Парламент Англии объединился с Парламентом Шотландии, образовав Парламент Великобритании.

Ссылки

• Водовозов В. В. Парламент английский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Парламент Англии

– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.