Пармское герцогство

	Пармское герцогство
	Ducato di Parma e Piacenza
Столица	Парма
Язык(и)	латинский, итальянский
Религия	католицизм
Денежная единица	пармская лира
Форма правления	монархия
Династия	Фарнезе; Бурбоны; Габсбурги
	История
- 1545	Образовано
- 1802	Оккупировано Францией
- 1815	Восстановлено
- декабрь 1859	Объединение Италии

К:Появились в 1545 году К:Появились в 1815 году К:Исчезли в 1801 году К:Исчезли в 1859 году

Пармское герцогство или Герцогство Парма, Пьяченца и Гвасталла (итал. Ducato di Parma e Piacenza) было создано в 1545 году из части Миланского герцогства, что располагалась к югу от реки По, как феодальное владение для незаконнорождённого сына папы римского Павла III, Пьер Луиджи Фарнезе, с центром в городе Парма.

История герцогства

В ходе войны Камбрейской лиги папа Юлий II присоединил Парму вместе с Пьяченцей, принадлежавшие Миланскому герцогству, к папским владениям.

Под управлением рода Фарнезе

В 1545 году папа Павел III (в миру Алессандро Фарнезе) передал Парму и Пьяченцу, с их областью и с титулом герцогства, своему незаконному сыну Пьеро Луиджи Фарнезе. Через два года, в 1547 году, герцог Фарнезе вызвал своим деспотизмом заговор среди высших классов общества и был убит. Пьяченцу после этого занял миланский наместник императора Карла V, Ферранте I Гонзага, а Парма при помощи папских войск осталась за Оттавио Фарнезе, сыном убитого Пьера.

Новый герцог мудростью и добродетельностью заставил забыть пороки своего отца. Долго и тщетно он старался восстановить целостность своего герцогства, для чего попеременно заключал союзы с Францией и Венецией против Карла V, а затем вместе с последним против Папы, непримиримого врага императора. Наконец после смерти Павла III и отречения Карла V ему удалось склонить на свою сторону короля Испании Филиппа II и при содействии Испании получить обратно Парму, сильно пострадавшую от войн. В 1556 году Оттавио Фарнезе взял Пьяченцу, а в 1558 году закрепил её за собой по договору с Филиппом II, став таким образом также герцогом Пьяченцы, а само государство стало называться герцогством Парма и Пьяченца.

Оттавио Фарнезе умер в 1586 году, оставив престол своему сыну, знаменитому испанскому полководцу Алессандро Фарнезе, который почти все время своего правления был занят войной в Нидерландах.

Его сын и преемник Рануччо I не был любим своим народом и завёл споры с римским престолом, которые длились почти 100 лет.

В правление его сына, Одоардо Фарнезе, супруга Маргариты Медичи, ставшего таким образом союзником Тосканы и Франции в антииспанском блоке в Северной Италии, куда также вошла Савойя, Парма участвовала в Тридцатилетней войне. Соответствующий договор был оформлен в 1633 году. Однако данный альянс не принес Одоардо никаких политических выгод: содержание 6000 войска было очень обременительным для небольшого герцогства, и, несмотря на большие расходы, военная кампания против испанцев стала провальной. Пьяченца была оккупирована испанскими войсками, а войско самого Одоардо было разбито их союзником герцогом Модены Франческо I д’Эсте. Ввиду отсутствия помощи со стороны Франции, Одоардо при посредничестве папы Урбана VIII заключил в 1637 году с испанцами мир.

Амбициозная внешняя политика Одоардо Фарнезе привела к тяжелой финансовой ситуации в Парме; ватиканские банкиры, выступавшие в качестве кредиторов герцога, постепенно стали выражать обеспокоенность неуплатой правителем Пармы его долгов. В то же время римский папа Урбан VIII из рода Барберини, желая обеспечить будущее своих племянников, потребовал от Одоардо Фарнезе продать им права на герцогство Кастро. Отказ герцога привел к интервенции папских войск в 1641 году и оккупации герцогства Кастро. В начале 1642 года последовало отлучение Одоардо Фарнезе от церкви. Однако герцог Пармский вторгся со своим воинским контингентом в Папское государство, что привело к началу мирных переговоров в Кастель-Джорджо. В возобновившейся вскоре войне союзниками герцога Одоардо выступили Великий герцог Тосканский Фердинандо II Медичи, герцог Модены Франческо I и Венецианская республика, которые были обеспокоены завоевательными устремлениями Барберини. Объединённая армия нанесла Барберини поражение при Лагоскуро, следствием которого стал Феррарский мир 1644 года, восстановивший довоенное положение дел.

Одоардо умер в 1646 году. Ему наследовал сын Рануччо II. Рануччо II занял Пармский престол будучи ещё несовершеннолетним, поэтому до 1648 года герцогством управляли регенты в лице его матери Маргариты Медичи и дяди кардинала Франческо Марии Фарнезе. Французское правительство для возобновления союза с Фарнезе предложило юному герцогу руку одной из племянниц кардинала Мазарини; несмотря на явное экономическое преимущество такого брака (приданое потенциальной невесты составляло 500 000 скуди, а герцогство Парма отчаянно нуждалось в деньгах), Рануччо отклонил французскую партию из-за невысокого политического статуса невесты. В продолжавшейся до 1659 года франко-испанской войне герцогу Пармы удалось сохранить нейтралитет, хотя он был вынужден разрешить проход через свою территорию войскам воюющих сторон. В 1649 году Папа Иннокентий X объявил Рануччо II войну, и герцог, потерпев поражение, потерял герцогство Кастро, секуляризированное в итоге Папой.

Его сыновья Франческо и Антонио, правившие последовательно, умерли бездетными, и таким образом род семейства Фарнезе управлявший герцогством, пресекся в 1731 году.

В течение двух веков Парма и Пьаченца жили под властью династии Фарнезе жизнью небольшого самостоятельного итальянского государства с деспотическим управлением, блистая роскошью двора, по обычаю всех итальянских дворов покровительствовавшего развитию искусств (еще ранее пармские соборы и хранилища произведений искусства были поставлены на значительную высоту знаменитым Корреджио, жившим здесь с 1518 по 1530 годы).

Под властью Бурбонов и Габсбургов

После пресечения владетельного рода герцогство было унаследовано младшим сыном короля Испании доном Карлосом, чья мать Изабелле (Елизавета) Фарнезе была племянницей последних двух герцогов из рода Фарнезе и последней представительницей этого рода. Дон Карлос управлял герцогством до окончания войны за Польское наследство в 1735 году, когда Парму уступили императору Карлу VI в обмен на Королевство Обеих Сицилий, королём которых и стал Карлос.

Габсбурги, однако, правили герцогством только до заключения Второго Аахенского мира в 1748 году. Мария-Терезия уступила его (вместе с герцогством Гвасталлой, которая с того времени надолго вошла в состав одного с ними государства) назад Бурбонам в лице дона Филиппа, младшего брата дона Карлоса. В качестве герцога Филипп стал основателем Бурбон-Пармского дома.

Утверждение Бурбонов

Управление Бурбонов в Парме мало чем отличалось от их управления в других странах: процветала инквизиция (впрочем изгнанная герцогом Филиппом I в 1768 году и конфисковавшим имущество католической церкви), мысль и слово находились под тяжелым гнетом, подати были весьма тяжелы.

При малолетнем сыне Филиппа Фердинанде, наследовавшим престол с 1765 года, снова возникли несогласия с папским престолом, упорствовавшим в ленном господстве над Пармою. Министр Дю Тийо с успехом защищал права престола, но при достижении Фердинандом совершеннолетия был уволен от должности, а сам Фердинанд оказался в полной власти духовенства, по внушению которого ввел даже инквизицию.

С началом революционных войн Фердинанд принял сторону Австрии. В 1796 году герцогство было занято французскими войсками под командованием Наполеона Бонапарта. Фердинанд, оставленный Австрией на произвол судьбы, откупился от французов 2 000 000 лир и 20 лучшими картинами из пармской галереи, но уже через год, по Кампо-Формийскому миру, должен был уступить Цизальпинской республике свои владения по левому берегу реки По. В феврале 1801 года, по Люневильскому миру, герцог получил в качестве компенсацию великое герцогство Тосканское, но лишился его по Аранхуэсскому договору между Францией и Испанией в апреле 1801 года. На месте герцогства Тосканского было создано королевство Этрурия, переданное сыну Фердинанда Людовику, а герцог Фердинанд формально согласился уступить герцогство Наполеону.

Во власти Наполеона

В то же время территории Пармского герцогства были объединены в Цизальпинскую республику до 1802 года, после чего, с 1802 по 1805 годы, в Итальянскую Республику, и с 1805 по 1808 годы в королевство Италию. В 1806 году Наполеон выделил Гвасталлу и отдал её своей сестре Паулине Боргезе. В 1808 году французская империя аннексировала и сформировала из оставшихся территорий департамент Таро.

По парижскому миру 1814 года и венскому договору 1815 года, Парма, Пьяченца и Гвасталла были отданы жене Наполеона Марии-Луизе, но, ввиду протестов Испании, в 1817 году особым договором, заключенным в Париже, было постановлено, что после смерти Марии-Луизы герцогства переходят к наследникам Людовика, бывшего короля Этрурии, за исключением территории по левому берегу По, оставшейся за Австрией. Герцогство было переименовано в герцогство Парма, Пьяченца и Гвасталла — название, которое оно сохранило до конца своего существования. Управление Марии-Луизы, вполне подчинявшейся Меттерниху, не могло подавить стремлений к свободе и единству Италии. Хотя волнения 1831, 1833 и 1846 годов были подавлены австрийскими войсками, но смерть Марии-Луизы в 1847 году, после которой герцогство пармское перешло к Карлу II, правившему до тех пор в крошечном герцогстве Лукка, вызвала новые волнения.

Реставрация Бурбонов

На требование реформ, предъявленное Карлу II депутацией от народа, он отвечал репрессиями и введением в герцогство австрийских войск. 20 марта 1848 года вспыхнула революция, принудившая герцога к бегству из страны. Страна была занята сардинскими войсками, но 9 августа того же года Сардиния заключила с Австрией перемирие, в силу которого очистила Парму и Пьяченцу вместе с Моденой (Гвасталла ещё в январе 1848 года была уступлена Модене); там водворилось австрийское управление. В марте 1849 года Карл II отрекся от престола в пользу своего сына Карла III, жестокого, корыстолюбивого и развратного.

Началась страшнейшая реакция, руководимая первым министром, любимцем герцога, англичанином Уордом; тюрьмы наполнились арестантами, цензура свирепствовала. Опорой власти был австрийский гарнизон. В 1854 году Карл III был убит на улице Пармы; убийца скрылся в толпе симпатизировавшего ему народа.

Престол занял малолетний сын Карла Роберт (родился в 1848 году), а фактическая власть перешла к вдове Карла Марии-Луизе, сестре графа Шамбора. Регентша пыталась управлять, не раздражая народ, но, вызвав недовольство Австрии, не сумела приобрести народных симпатий. В 1859 году, когда вспыхнула война между Австрией и Сардинией, народ громко требовал присоединения к Сардинии; даже среди офицеров пармских войск Мария-Луиза не находила поддержки и 30 апреля 1859 года покинула страну вместе с сыном. Через несколько дней она вернулась обратно и хотела сохранить нейтралитет, но это оказалось невозможным; нейтралитета Пармы не признавали ни австрийцы, ни сардинцы, ни сами жители Пармы, призывавшие к себе войска Виктора-Эммануила. Страна была занята последними, кроме Пьяченцы, где ещё с 1848 года стоял австрийский гарнизон; но битва при Мадженте (4 июня) вынудила его очистить и этот город. 8 июня в Парме образовалось временное правительство, а 9 июня Мария-Луиза отреклась от престола и вновь покинула страну. Временное правительство провозгласило присоединение Пармы к Сардинии. Было произведено народное голосование; 63 403 голосов было подано за присоединение, 506 — против.

В декабре 1859 года Герцогство Парма, Пьяченца и Гвасталла и герцогство Лукка были объединены с великим герцогством Тосканским и герцогством Моденским, сформировав Объединённые провинции Центральной Италии. Декретом 18 марта 1860 года Парма с Пьяченцой были официально включены в состав Сардинского королевства, год спустя преобразованного в Королевство Италия.

Дом Пармских Бурбонов продолжает предъявлять права на герцогство и по сей день. Карлос-Уго (карлистский претендент на испанский трон в 1970-х) — глава Дома Пармских Бурбонов с 1977 года.

См. также

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Напишите отзыв о статье "Пармское герцогство"

Отрывок, характеризующий Пармское герцогство

Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.

Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.