Парод

Паро́д (др.-греч. πάροδος) — в древнегреческом театре (трагедии и комедии) хоровая песня, которая исполнялась хором во время выхода на сцену, при движении в орхестру. Слово «парод» также относится к самому проходу (открытому коридору), конструктивному элементу античного театра.

Определяя части трагедии в своей «Поэтике», Аристотель выделяет три жанра хоровой песни (др.-греч. χορικόν) — парод, стасим и коммос (др.-греч. κομμός). Согласно Аристотелю, парод — это вступительный хор, первое выступление хора, совершающееся сразу после пролога. Позднейшие греческие словари и справочники (Суда, «Ономастикон» Поллукса, словарь «Etymologicum magnum», Псевдо-Пселл) с вариантами воспроизводят классические определения Аристотеля.

Парод и стасим были важными элементами структуры не только трагедии, но и комедии. Куаленовский трактат (который считается кратким конспектом второй, утраченной части «Поэтики») не содержит термин «парод», но упоминает о «выходе хора» (др.-греч. εἴσοδος τοῦ χοροῦ) как о важном водоразделе в структуре комедии.

Драматургическое значение парода состояло в том, чтобы дать слушателям первые сведения о дальнейшей фабуле и настроить публику в целом на соответствующий повествованию лад. Наиболее ранние трагедии (из тех, что дошли до нас) не содержат пародов. Парод, как предполагается, был монодическим и исполнялся хором в унисон. Поскольку полных нотных образцов пародов (впрочем, как и других жанров хоровой театральной музыки) не сохранилось, говорить о более частных композиционно-технических их особенностях (например, о музыкальной ритмике и гармонии) затруднительно.

Литература

• Comotti G. La musica nella tragedia greca // Scena e spettacolo nell'antichità. Atti del convegno internazionale di Studio Trento <...>, a cura di Lia de Finis. Firenze: Olschi, 1989, pp.43-61.
• Mathiesen T. Apollo's lyre. Greek music and music theory an Antiquity and the Middle Ages. Lincoln; London: University of Nebraska Press, 1999, pp.94-125 («Music in the theatre»).

Отрывок, характеризующий Парод

Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.