Пароходофрегат

Пароходо́фрега́т (Steam frigate - дословно - «паровой фрегат») — фрегат, имевший кроме полного (или почти полного) фрегатского парусного вооружения поршневой паровой двигатель (паровую машину) и гребные колёса либо гребной винт в качестве движителя (одним из первых винтовых пароходофрегатов стал британский «Ютландия»). Имели широкое распространение во второй трети - третьей четверти XIX века (но встречались в военно-морских флотах и позже - например в составе испанского флота деревянные винтовые пароходофрегаты, правда классифицированные испанцами уже как крейсера, участвовали ещё в битве при Кавите (битве в Манильской бухте) 1 мая 1898 года в водах Филиппин во время испано-американской войны).

Американец Роберт Фултон предлагал «гражданину Бонапарту» (будущему Императору французов Наполеону I) создать паровые военные корабли уже в 1803 году. Но тогда ещё Первый Консул тогда ещё Французской Республики иронически ответил Фултону:

- Откуда в сигарном дыму может взяться сила, способная двигать корабль? Это же смешно!

— Вокруг света. - 1991. - № 8. - С. 55.

В результате - первым пароходофрегатом стала только 16 лет спустя американская «Саванна» (англ. Savannah) - трёхмачтовый коммерческий фрегат-пакетбот валовой вместимостью 320 брутто-регистровых тонн, на котором дополнительно установили паровую машину в 90 л. с. и гребные колёса. Под парами «Саванна» имела ход до 4 узлов при тихой погоде. В 1819 году «Саванна» с 32-мя пассажирами на борту пересекла Атлантический океан по маршруту Саванна - Ливерпуль за 25 дней (по другим сведениям - за 27,5 или даже за 29,5 суток; но в любом случае - по тем временам это был весьма хороший результат. Для сравнения: парусный пакетбот «Даймонд» зимой 1836/1837 гг. добирался из Ливерпуля в Нью-Йорк ровно 100 (!!) дней - в результате чего около 10% - 17 из 180-ти - его пассажиров просто умерли от истощения.), что стало мировой сенсацией. Однако паровая машина на «Саванне» в этом рейсе работала всего 85 часов из-за чрезвычайно ограниченного запаса угля на борту. Остальное время корабль шёл только под парусами.

Первый военный пароходофрегат («Медея») появился в Великобритании в 1832 году (британцы предпринимали целенаправленные попытки создания боевого пароходофрегата ещё с 1822 года). Первым же построенным в России пароходофрегатом стал «Богатырь» (спущен на воду со стапеля Санкт-Петербургского Адмиралтейства в 1836 году, вооружение — 28 пушек, мощность паровой машины — 240 л. с., строитель - подполковник Корпуса корабельных инженеров (впоследствии - генерал-майор этого Корпуса, при выходе в отставку произведен в генерал-лейтенанты) М. Н. Гринвальд).

Крупнокалиберная артиллерия устанавливалась на военных пароходофрегатах в оконечностях, для чего корпуса этих кораблей делались более прочными и (как неизбежное следствие) более массивными, чем как у обычных парусников, так и как у обычных пароходов, а обводы корабельного корпуса — полнее (от чего ухудшались ходовые качества). Сделать пароходофрегаты одновременно полноценными и паровыми и парусными кораблями не удалось. Они имели недостаточную парусность, а из-за громоздкости тогдашних паровых машин на них очень часто нельзя было установить центральную мачту (грот-мачту) таким образом, чтобы центр тяжести занимал надлежащее положение. Колёса, вал, мотыли, верхние части котлов были расположены выше ватерлинии и поэтому подвергались во время боя воздействию вражеских снарядов. При плавании в штормовую погоду и при сильной бортовой качке колёса попеременно меняли своё углубление, из-за чего уменьшалось их полезное действие как движителей.

В 1842 году, чтобы окончательно решить, какой - колёсный или винтовой - корабельный движитель лучше, Британское Адмиралтейство построило два совершенно однотипных фрегата с одинаковыми машинами (по 200 л. с.), но один колёсный, а другой - винтовой. Фрегаты развернули кормой друг к другу, соединили буксирными тросами и одновременно дали машинам «полный вперёд». Винтовой пароходофрегат «перетянул» своего колёсного соперника и поволок за собой со скоростью 2,5 узла. Тем самым дискуссия о наивыгоднейшем типе механического движителя для паровых и парусно-паровых кораблей была, казалось, окончательно и вполне определённо решена, но тем не менее - в России и по российским заказам за границей колёсные пароходофрегаты строились ещё более 10-ти лет - причем исключительно из-за фактически немотивированного отрицательного отношения к гребным винтам Императора Николая I.

- Вот это, я понимаю, махины... Знаешь, я против гребных винтов. Какие-то маленькие, юркие, скрытные, не видно, как и работают. Что бы там не говорили, не верю я в них... (Николай I - первому командиру пароходофрегата «Владимир» капитан-лейтенанту (впоследствии - полному адмиралу) Н. А. Аркасу)

— «Не верю!» // Техника - Молодежи (Клуб «ТМ», рубрика «Однажды...»). - 1988. - № 2. - С. 60.

Однако и колёсные пароходофрегаты строились для Российского Флота в весьма ограниченном количестве. К началу Восточной (Крымской) войны 1853-1856 гг. в составе Российского Императорского Флота имелось всего 16 пароходофрегатов - 9 (колёсные; преимущественно русской постройки) - в составе Балтийского Флота и 7 (все - колёсные, британской постройки; адмирал М. П. Лазарев, бывший в 1834-1851 гг. Главным командиром Черноморского Флота и портов Чёрного моря, просил Императора Николая I заказать для Черноморского Флота в Великобритании также винтовой пароходофрегат, но получил отказ) - в составе Черноморского Флота. В начале 1850-х гг. для этих флотов были, наконец, заложены по два винтовых пароходофрегата (на Балтике также строились ещё два колёсных пароходофрегата), но к началу войны 1853-1856 гг. ни один из них достроен не был. Правда в 1848 году в состав Балтийского Флота вошел первый винтовой пароходофрегат отечественной постройки «Архимед» (не следует путать его с британским каботажным пароходом «Архимед» постройки 1838 года), но уже осенью 1850 года этот фрегат потерпел крушение в водах у датского острова Борнхольм. В результате - заложенный в 1851 году для Балтийского Флота 44-пушечный винтовой пароходофрегат «Полкан», вступивший в строй летом 1854 года, оставался единственным винтовым пароходофрегатом Российского Императорского Флота в течении всей Восточной (Крымской) войны.

См. также

• Пароход
• Фрегат

Литература

• Залесский Н. А. «Одесса» выходит в море: Возникновение парового мореплавания на Чёрном море, 1827—1855. — Л.: Судостроение, 1987. — 128 с. — 84 500 экз.

Отрывок, характеризующий Пароходофрегат

Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.