Партизанское движение в Калмыкии во время Великой Отечественной войны
Поделись знанием:
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
Советское партизанское движение в Калмыкии — партизанское движение против немецких и румынских оккупантов, а также их пособников на территории Калмыцкой АССР в 1942 — начале 1943 года. Составная часть советского партизанского движения на оккупированной территории СССР.
Содержание
Оккупация территории Калмыцкой АССР
В ходе летнего наступления 1942 года немецко-румынские войска группы армий «A» вышли к границам Калмыцкой АССР.
28 июля 1942 года танковые и механизированные части 48-го и 40-го танкового корпуса вермахта перешли в наступление в районе Николаевская - Константиновская, к концу дня между частями Северо-Кавказского фронта образовались большие разрывы. 29 июля немецкие войска упредили готовящийся контрудар 51-й армии на Николаевскую и Константиновскую, в результате прорыва моторизованных частей вермахта в этот день в деревне Большая Мартыновка был уничтожен штаб отдельного кавалерийского корпуса (погиб командующий корпусом генерал-майор Б.А. Погребов и офицеры штаба, управление советскими войсками было утрачено). К исходу дня, немецкие войска прорвали фронт на участке 302-й стрелковой дивизии[1].
31 июля 1942 года правофланговая 51-я армия, в результате наступления частей 4-й танковой армии вермахта оказавшаяся в отрыве от основных сил Северо-Кавказского фронта была передана в состав Сталинградского фронта[2].
Продвижение немцев на Элисту вынудило командование Сталинградского фронта выдвинуть из состава 51-й армии, прикрывавшей левый фланг Сталинградского фронта со стороны Сальских степей сводную войсковую группу для прикрытия Элисты. Но из-за недостатка времени, сил и средств, создать крепкую оборону не удалось.
10 августа 1942 года части 111-й пехотной дивизии вермахта заняли райцентр Приютное, расположенный в 75 км юго-западнее Элисты, на следующий день немецкие танки с мотопехотой вышли к Элисте со стороны посёлка Дивное. В этот же день, в 16:30 немцы силами до 800 автоматчиков и 40 танков атаковали город, но первая атака была отбита.
В оборонительных боях у Элисты участвовал Элистинский сводный отряд (командир - полковник М.К. Зубков), находившийся в подчинении 51-й армии (один усиленный кавалерийский эскадрон из 115-й Кабардино-Балкарской кавалерийской дивизии; один стрелковый батальон; один артиллерийский дивизион из 10 орудий; танковая рота из 7 танков), а также сформированный в Элисте комсомольский истребительный отряд и отряд республиканского управления НКВД (два взвода сотрудников милиции).
12 августа 1942 года советские войска оставили Элисту, отступив в направлении на Астрахань и Сталинград.
15 августа 1942 года советские войска отступили на линию Малые Дербеты — озеро Сарпа — совхоз «Сарпинский» — Ханата.
25 августа 1942 года на замену 111-й и 370-й пехотных дивизий 52-го армейского корпуса вермахта в Калмыкию начали прибывать части 16-й моторизованной дивизии вермахта[3].
28 августа 1942 года ударная группа вермахта (два немецких полка, два дивизиона артиллерии и 30 танков) перешла в наступление в районе Яшкуля, 29 августа советские войска с боями оставили Яшкуль, 30 августа 1942 немцами была занята Утта, 31 августа — Хулхута. Дальнейшее продвижение немецко-румынских войск было остановлено на линии посёлков Хулхута — Юста — станция Енотаевская, а 4 сентября 1942 года в результате предпринятого контрнаступления Хулхута была освобождена от немецких войск.
Таким образом, в конечном итоге, немецко-румынскими войсками была оккупирована большая часть республики - город Элиста и пять улусов Калмыцкой АССР, ещё три улуса были оккупированы частично[3].
На оккупированной территории Калмыцкой АССР были развёрнуты органы немецкого военного командования и иные полицейские, административные и специальные органы:
- так, в оккупированной Элисте были размещены военная комендатура, зондеркоманда 11а спецгруппы D («Зондеркоманда Астрахань»), которой руководил гауптштурмфюрер СС Рольф Маурер, а также специальное немецкое подразделение для борьбы с советскими партизанами и разведывательно-диверсионными группами, возглавляемое полковником Вольфом (в подчинении которого находились органы гестапо и полиции безопасности, а также войска охраны тыла)[4].
- также, на территории Калмыкии начали деятельность органы немецкой военной разведки – «Абвергруппа-103», которой руководил майор А. Иоахим (место постоянной дислокации – в станице Николаевская) и подчинённая ей в оперативном отношении «зондеркоманда «Краних»» (группа особого назначения «Журавль») во главе с зондерфюрером Рудольфом Вербе, носившим псевдоним «доктор Отто Долль»[5]. "Абвергруппа-103" начала вербовку агентуры из местных жителей[6].
Под немецким контролем, на оккупированной территории Калмыцкой АССР началось создание гражданской администрации. Также, началось привлечение жителей на службу в подразделениях вермахта, вспомогательной полиции и иных охранно-полицейских и военизированных вооружённых формированиях[3].
В трёх километрах от города Элиста был создан "трудовой лагерь", комендантом которого являлся Г. Шварцкопф[3].
Для ведения пропаганды в оккупированной Элисте была создана редакция, выпускавшая газеты "Свободная земля" (выходившую трижды в неделю тиражом 16 000 экземпляров) и "Теегин херд" (на калмыцком языке)[3].
В распоряжении немецкого командования войск охраны тыла находились[7]:
- калмыцкие кавалерийские эскадроны;
- 450-й, 782-й и 811-й батальоны "туркестано-мусульманского легиона", действовавшие в период с сентября 1942 г. по январь 1943 г. на астраханском направлении (они находились в оперативном подчинении 16-й моторизованной дивизии вермахта);
- казачьи формирования: два полка донских казаков под командованием С.В. Павлова, 600-й казачий дивизион под командованием И.Н. Кононова (три конных эскадрона, три пешие пластунские роты, одна артиллерийская батарея и одна миномётная батарея), казачий "запорожский легион" и отдельные казачьи подразделения из терских и кубанских казаков.
Кроме того, к несению гарнизонной службы, патрулированию и борьбе с партизанами были привлечены:
- военнослужащие армейских подразделений, действующих на астраханском направлении (16-й моторизованной дивизии вермахта и двух дивизий из состава 6-го румынского корпуса).
- сотрудники вспомогательной полиции[3]
20 ноября 1942 года 51-я и 28-я армии Сталинградского фронта перешли в наступление.
23 декабря 1942 года советские части вышли к селению Яшкуль, которое противник превратил в укреплённый узел сопротивления, и охватили с флангов немецкие оборонительные позиции.
В ходе боёв 26-28 декабря 1942 года частями 248-й стрелковой дивизии Яшкуль был освобождён от немецких войск.
30 декабря 1942 года в ходе наступления советских войск были освобождены сёла Троицкое и Вознесеновка, 31 декабря 1942 года - Элиста.
В дальнейшем, территория Калмыцкой АССР была полностью освобождена от немецко-румынских войск.
Развёртывание партизанского движения
В июле 1942 года Калмыцкий обком ВКП(б) принял решение о создании в Элисте и во всех улусах Калмыцкой АССР истребительных отрядов из коммунистов, комсомольцев и добровольцев.
В конце июля 1942 года в Элисте были сформированы Элистинский батальон народного ополчения (командир - майор Г.П. Карцев, комиссар - А.П. Монаков) - пять рот общей численностью 523 человек[8], а также укомплектованная добровольцами женская военно-санитарная дружина
30 июля 1942 года ЦШПД принял решение о создании на юге страны штаба для руководства партизанским движением в тылу противника, а также специальной школы для подготовки партизанских кадров.
При отступлении на территории республики были оставлены связные и подпольщики.
В сентябре 1942 года была создана оперативная группа Калмыцкого обкома ВКП(б) для руководства партизанским движением и партийным подпольем на оккупированной территории Калмыцкой АССР.
16 сентября 1942 года в Астрахань прибыли представители ЦШПД - генерал И.И. Рыжиков (ранее руководивший партизанским движением на Калининском фронте), его заместитель - майор Шестаков и политработник Торицин[9].
18 сентября 1942 года в Астрахани была создана партизанская спецшкола № 005, начальником которой был назначен старший политрук Добросердов Алексей Михайлович (бывший секретарь Элистинского горкома ВКП(б), участник гражданской войны), этим же приказом были назначены заместитель начальника школы - И.Я. Безрукавный и инструкторы-преподаватели (П.Е. Тишкалов, И.А. Фридман, О.М. Боряева и А.П. Федотов). В распоряжение школы передали 40 бойцов элистинского истребительного отряда, 30 военнослужащих 28-й армии, позднее было получено пополнение из числа эвакуировавшихся жителей Калмыкии и комсомольцев Астрахани, военнослужащих 51-й армии и младших командиров Закавказского фронта[10].
К концу сентября 1942 года в тыл противника было заброшено более 300 человек[11].
28 октября 1942 года в соответствии с постановлением Военного Совета 28-й армии начальник разведотдела штаба 28-й армии выделил двух радистов с рациями для связи с направленными на территорию Калмыкии партизанами.
25 декабря 1942 года в связи с освобождением большей части территории Калмыцкой АССР (за исключением Западного и Яшалтинского улусов) и наступлением Красной Армии на Сталинградском фронте Калмыцким обкомом ВКП(б) и Южным отделом ЦШПД было принято решение: партизанские отряды, ранее действовавшие на освобождённой территории и оказавшиеся теперь в расположении советских войск - доукомплектовать, вооружить, обеспечить продовольствием и направить через линию фронта для действий в западных улусах Калмыцкой АССР и соседних с ними районах.
Численность
В общей сложности, на оккупированной территории Калмыцкой АССР действовал 21 партизанский отряд общей численностью 300 человек. В связи со сложными условиями (открытая безводная степь, проведённая немцами регистрация местного населения в возрасте от 12 до 60 лет)[3], партизаны действовали небольшими группами - в среднем, от 12 до 20 человек, хотя численность нескольких отрядов достигала 35 человек. Отряды непрерывно рейдировали[12]. Кроме того, здесь действовали шесть подпольных улускомов и 5 патриотических групп. Помимо партизан и подпольщиков, в антифашистской борьбе участвовали оказавшиеся на оккупированной территории советские военнослужащие-"окруженцы", бежавшие из мест заключения военнопленные и местные жители.
Полных данных о численности участников и результатах деятельности антифашистского сопротивления на территории Калмыцкой АССР не имеется, поскольку многие участники партизанского движения, подпольных групп и ячеек погибли в период оккупации[13].
Деятельность
Основными формами деятельности подпольных организаций было ведение агитации, участие в разведывательной деятельности, саботаж и организация диверсий. Партизанские отряды совершали диверсии и вооружённые нападения на противника.
Деятельность подполья
- в Элисте при отступлении была оставлена подпольная организация, в состав которой входили Беленко, Иван Петруцкий, А.И. Инченко, Т.Ф. Аносова, Григорий Кузьменко, В.М. Скворцова, Колесников, Антонова и ещё несколько человек. Группа провела несколько диверсий (подожгли школу, в которой была расквартирована немецкая часть, здание офицерской столовой, осуществили взрыв у здания гестапо), но в дальнейшем её участники были выявлены и уничтожены.
- в Яшалтинском улусе действовал подпольный улуском, который возглавлял Н.Г. Шулепов.
- в Бага-Туктуновском сельсовете действовала подпольная комсомольская группа (Б.Г. Хонгоров, Нимгиров и Изотов).
- в Башанте при отступлении была оставлена подпольная группа, в состав которой входили местные жители: коммунисты Альди Иванов и Саран Манджиков, комсомолец Г. Имкинов и беспартийная М.В. Шлыкова, к ним присоединились бывший завхоз совхоза № 112 И.Я. Кожембаев, Имкинова и агроном И.М. Бреславец. Они прятали от оккупантов зерно, спрятали трактора, но были выявлены и уничтожены[3].
- кроме того, в Башанте в сентябре 1942 года по инициативе местных жителей была создана и начала действовать ещё одна подпольная группа, в состав которой вошли П.Д. Пашкова, её сестра (14-летняя Лена Пашкова), а также сестры Надежда Шарапова и Мария Шарапова. Они оказывали помощь советским пленным, выпустили листовки, однако были выявлены и уничтожены.
- в селе Красная Михайловка Яшалтинского района по инициативе местных жителей была создана и начала действовать патриотическая группа, ядром которой стала семья И.Т. Говенко (подпольщиками являлись И.Т. Говенко, его дочери Груня и Наталья), а также местные жители К.А. Мокущенко, Таня Харченко, "окруженец" политрук Виктор Войтенко и группа партизан под командованием Виктора Остапенко из Орджоникидзевского края. И.Т. Говенко, до ноября 1942 года работавший сельским старостой, укрывал от немцев хлеб и скот, прятал шерсть, спасал военнопленных, прятал от коменданта поступавшие доносы и заступался за жителей перед оккупационными властями. Подпольщиками были убиты начальник сельской полиции и три полицейских. Позднее, подпольщики были выявлены и уничтожены противником. По приказу начальника Яшалтинской районной полиции Карла Гиллера, 4 ноября 1942 года вся семья И.Т. Говенко из 16 человек (в том числе 9 детей, младшему из которых было 2 года) была зверски убита полицаями[14][3].
Разведывательная деятельность партизан
Партизаны собирали и передавали разведывательную информацию о численности, дислокации, перемещениях и намерениях войск противника, строительстве оборонительных сооружений и иных объектов военной инфраструктуры.
- вступивший в организованный немцами Калмыцкий кавалерийский корпус разведчик Э. Батаев передал в распоряжение советских разведывательных органов список личного состава корпуса;
- партизанами были захвачены немецкие документы, раскрывавшие численность полицейских частей в Калмыкии[15].
Боевые операции и диверсии партизан
- сводный отряд под командованием В.Н. Кравченко и И.Н. Чернышёва (объединенные партизанские группы № 51 и № 55, общая численность - 39 бойцов), в октябре 1942 года перешёл линию фронта в районе 10-го разъезда Астрахано-Кизлярской железной дороги, в течение месяца совершил 350-километровый рейд, уничтожил несколько групп противника, разгромил немецкую заставу возле хотуна Шара-Халстун, после чего в районе Зунде был окружён противником и вступил в бой против роты солдат немецкой 16-й моторизованной дивизии, одного эскадрона казаков и одного эскадрона калмыков. В течение десяти часов отряд отбивал атаки, нанеся противнику существенные потери (потери партизан составили 2 убитыми, 4 пропавшими без вести и 2 пленными, в пожаре были уничтожены запасы продовольствия, боеприпасов и тёплой одежды), а затем прорвался через кольцо окружения к реке Маныч, переправился через реку и позднее вышел в расположение советских войск[16].
- партизанская группа № 59 (командир И.Г. Гермашев, комиссар Б.Х. Адучиев, 22 бойца: 12 русских, 9 калмыков и 1 украинка) - в период с 15 до 31 октября 1942 года во время рейда за линией фронта уничтожила 1 старосту, несколько полицейских, 15 немецких солдат, один немецкий обоз и несколько автомашин с зерном. В дальнейшем, группа совершила несколько налётов на немецкие объекты в городе Элиста (в том числе - на кухню и столовую 16-й немецкой моторизованной дивизии), на немецкие гарнизоны в селе Бага-Бурул Приютненского улуса и на хуторе Петренко Вознесеновского сельсовета. 5 ноября 1942 года в районе села Бага-Бурул группа обнаружила немецкую разведку в составе 28 человек и приняла бой, в котором уничтожила 17 немцев. В этот же день командование немецкой дивизии направило на уничтожение группы свыше 300 солдат и полицейских на 15 автомашинах, в ожесточённом бою немцы понесли потери, но к 7 ноября 1942 года группа была уничтожена, а захваченные в плен партизаны - доставлены в гестапо и после допроса расстреляны[17].
- партизанская группа С.А. Коломейцева (16 бойцов: 4 русских и 12 калмыков, имевшая на вооружении 5 автоматов, 11 винтовок и 2 револьвера) подорвала на автодороге Яшкуль - Утта несколько автомашин с имуществом и солдатами противника, атаковала полевой аэродром в районе селения Яшкуль (здесь партизаны сняли часовых, подорвали и сожгли 5 истребителей "Мессершмитт-109" и забросали гранатами дом, в котором были расквартированы немцы), после чего, преследуемая эскадроном калмыцких легионеров и подвижными отрядами немцев, в течение нескольких дней вела бой с преследователями[18]. Погибла у Адыка в бою с превосходящими силами противника[12].
- группа № 74 (кодовое название "Юста", командир Эрдни Очиров, комиссар - Бадма Лиджиев, 17 бойцов) установила несколько мин на дороге Яшкуль - Ютта, несколько раз рвала линии связи, распространяла написанные от руки листовки, нападала на обозы и автомашины. Действовала в течение месяца, но после того, как немцы отравили три колодца в районе действий группы (в один бросили падаль, во второй залили керосин, в третьем - утопили человека), вышла в расположение советских войск.
- группа № 57 (командир П.Н. Яковлев, комиссар Б.У. Убушаев, 19 бойцов: 11 русских и 8 калмыков, имевшая на вооружении 6 автоматов, 12 винтовок и 2 револьвера) - уничтожила несколько отрядов немцев и коллаборационистов, в ночь с 22 на 23 октября 1942 года в селении Кугульма разгромила румынский гарнизон (здесь были уничтожены 18 румынских солдат и офицеров). В середине ноября 1942 года группа была окружена в 70 км к северу от Элисты и в течение суток вела бой против немцев, прежде чем была уничтожена противником. В ходе своего последнего боя группа уничтожила 30 немецких военнослужащих (в том числе, 1 офицера)[18], ещё несколько гитлеровцев были ранены[19].
- группа № 70 (командир А. М. Федоренко, 31 боец) в районе Яшкуля попала на минное поле и потеряла 4 человек погибшими, после чего вступила в бой с поднятыми по тревоге немцами (в бою группа уничтожила 18 немцев, но потеряла ещё 4 человек убитыми), а затем отступила к хутору Плавненский. Позднее группа вышла в расположение советских войск, выведя две отары овец и стадо коров.
- партизанская группа под командованием Б.Х. Харухаева 20 ноября 1942 года в хотоне Заг атаковала румынскую разведку численностью 25-30 человек, а позднее участвовала в освобождении села Кетченеры
- группа № 66 (кодовое название "Максим", командир - Л.М. Черняховский, комиссар - В.М. Быковский, общая численность 15 человек - 12 мужчин и 3 девушки, на вооружении 6 автоматов ППШ, 4 винтовки, 4 карабина, 2 пистолета ТТ, 4500 шт. патронов и 40 кг тола) 2 декабря 1942 года в районе полустанка Куберле взорвала железнодорожные пути перед первым эшелоном, в котором двигалась к фронту 5-я танковая дивизия СС «Викинг». После этого группа передала радиограмму о местонахождении войск противника и вступила в бой с выгрузившейся из эшелона усиленной ротой мотопехоты. Бой продолжался в течение часа, выживших не было - нескольких захваченных в плен раненых после пыток заживо сожгли из огнемёта. На ремонт повреждённого паровоза и восстановление взорванного пути у немцев ушло четыре часа. Задержка позволила советским штурмовикам нанести удар по эшелонам 5-й танковой дивизии СС на перегоне между станцией Орловская и разъездом Куберле, что вынудило немецкое командование разгрузить дивизию в полевых условиях и направить к Сталинграду своим ходом. В результате, дивизия прибыла на фронт с опозданием на четверо суток[20].
- партизанский отряд (командир С. Л. Докрунов, комиссар - Манджиков) в декабре 1942 года заминировал у Солёного озера автодорогу Элиста - Сальск, на установленной мине подорвалась немецкая автомашина, пассажиры которой были уничтожены, а партизаны захватили несколько автоматов. Позднее, недалеко от Яшалты на привале партизанский отряд был атакован немцами и полицаями и понёс тяжёлые потери.
- партизанская группа № 55 (кодовое название "Мститель", командир В.Н. Кравченко, комиссар Лиджи-Гаря Дорджи-Гаряев, 18 бойцов) во время рейда в конце декабря 1942 года уничтожила конный разъезд калмыцких легионеров, затем организовала засаду на дороге, в которую попал немецкий офицер связи из штаба 1-й танковой армии, ехавший к Сальску в сопровождении полувзвода казаков (в ходе боя немецкий офицер и два казака были захвачены в плен, ещё несколько казаков были уничтожены); в дальнейшем были уничтожены ещё две группы противника (убито свыше 10 калмыцких легионеров, ещё несколько ранено, захвачены три верховые лошади, а также запряженная верблюдом арба с продовольствием, патронами и снаряжением). Во время выхода в расположение советских войск группа была обстреляна противником, потери партизан составили 1 человека убитым[21]
- партизанская группа под командованием А.Р. Потлова захватила самолёт противника, совершивший посадку в районе Чёрных земель (при этом, в плен были захвачены находившиеся в самолёте члены экипажа и десантники), а также заминировала дорогу у Яшкуля. На установленных минах подорвались два средних танка, 1 броневик и 2 автомашины противника[12]
Иные формы содействия и помощи СССР со стороны местных жителей
- после окончания боёв в районе хутора Весёлый местная жительница Л.Р. Мухлынова вытащила с места сражения, спрятала и вылечила раненых советских танкистов. Позднее, их спрятали в своих домах другие жители Западного улуса: завхоз совхоза № 112 И.Я. Кожембаев, агроном И.М. Бреславец, медсестра А.В. Глушко, домохозяйка Т.В. Субачева и её отец В. Д. Коломейцев[22][3].
- жительница хотона Хара-Толга, пожилая калмычка, спрятала в доме тяжелораненного комиссара партизанской группы № 59 Б.Х. Адучиева (который был полузасыпан в окопе взрывом гранаты, принят за мёртвого и оставлен гитлеровцами на месте последнего боя отряда), оказала ему медицинскую помощь, но была выдана предателем[23]
- зимой 1942-1943 года на протяжении трёх недель жители хотона Зюнгар оказывали помощь разведчикам сброшенной на территорию Калмыкии разведывательно-диверсионной группы из 8 человек, которой командовал испанский коммунист Сальвадор Кампильо: собирали информацию, снабжали разведчиков продуктами питания, предоставили им лошадей[24]. Селение было сожжено немецкими карателями[25]
- жительница Башанты Груня Черепахина в период оккупации прятала и лечила раненых советских военнослужащих, она была расстреляна оккупантами вместе с раненым командиром РККА[26].
Результаты
В период оккупации на борьбу с советскими партизанами на территории Калмыкии были затрачены значительные силы и средства; к борьбе с партизанами были привлечены сотрудники немецких спецслужб, военнослужащие армейских подразделений, полицейские и охранные части.
Действия партизан и подпольщиков задерживали и срывали выполнение распоряжений и хозяйственных мероприятий оккупантов на территории Калмыкии[3]. В конце 1942 - начале 1943 года партизаны и подпольщики Калмыкии оказали активную помощь наступающим советским войскам в освобождении территории Калмыцкой АССР[27]
Всего, по неполным данным, советские партизаны, действовавшие на оккупированной территории Калмыцкой АССР, разгромили 2 гарнизона[12], уничтожили не менее 210 солдат и офицеров противника[12], не менее 5 старост[3], значительное количество полицейских[3], 6 самолётов[12], несколько танков и бронемашин[12], десятки автомашин[3] и подвод[12].
- по уточнённым данным, на оккупированной территории Калмыцкой АССР партизанами и подпольщиками было уничтожено свыше 500 военнослужащих противника, полицаев и предателей, до 30 автомашин, взорвано 3 военных склада[28]
Также, партизаны неоднократно совершали диверсии на линиях связи (спиливали телефонные столбы и перерезали провода), однако точных данных о общей протяжённости повреждённых и выведенных из строя линий связи на оккупированной территории Калмыцкой АССР не имеется[29].
Партизаны и подпольщики несколько раз[30] поджигали стога сена и скирды соломы, заготовленные по приказу немецкой оккупационной администрации для кормления лошадей кавалерийских подразделений "восточных" (калмыцких и казачьих) формирований, румынской кавалерии и немецких обозных лошадей, однако сведений о общем количестве сожжённых стогов сена и скирд соломы не имеется.
Кроме того, партизаны и подпольщики вели разъяснительную работу и антифашистскую агитацию среди населения. Помимо устных бесед, они расклеивали и распространяли листовки, а с начала ноября 1942 года - распространили несколько номеров газеты "Вести с Родины"[3]
За участие в антифашистской борьбе в подполье и партизанских отрядах на территории Калмыкии советскими правительственными наградами были награждены многие партизаны и подпольщики:
- разведчик Эрдни Батаев был награждён орденом Боевого Красного Знамени (посмертно);
- два партизана (Тамара Хахлынова[31] и Юрий Клыков[32]) были награждены орденами Отечественной войны I степени (посмертно)[33].
- партизан Владимир Косиев был награждён орденом Отечественной войны II степени (посмертно)[34].
- командир партизанской группы № 59 И.Г. Гермашев был награждён медалью "За отвагу" № 634806 (посмертно)
Память
- 21 февраля 1943 года тела 14 погибших партизан и жертв фашистов были похоронены в центральном парке города Элиста. После войны, в центральном парке города Элиста был установлен памятник 14 расстрелянным партизанам. В 1965 году в центре Элисты был сооружён мемориальный комплекс в память о погибших в Великой Отечественной войне советских военнослужащих, партизанах и подпольщиках (скульптор Н.А. Санджиев, архитекторы И.Н. Андреенко, М.Б. Пюрвеев и Д.Б. Пюрвеев) и зажжён Вечный огонь[35].
- именем Тамары Хахлыновой было названо Элистинское медицинское училище. После войны, у балки Ялмата (на месте гибели Тамары Хахлыновой) учащиеся Калмыцкого медицинского училища имени Тамары Хахлыновой установили обелиск.
- на станции Орловская установлен памятник бойцам партизанской группы № 66 "Максим"
- в Башанте установлен памятник Груне Черепахиной[26]
- в селе Красномихайловское Яшалтинского района установлен памятник семье Говенко - участникам подпольной организации, убитым фашистами вместе с родными и близкими[14]
- в честь партизан названы улицы Элисты[36]:
- улица Юрия Клыкова
- улица Тамары Хахлыновой
- средняя школа в селе Вознесеновка Целинного района Калмыкии названа в честь И. В. Гермашева[37]
Отражение в культуре и искусстве
- Санджи Каляев. "Тамара" (поэма о Тамаре Хахлыновой)
- Аксен Сусеев. "В семнадцать мальчишеских лет..." (поэма о Юрии Клыкове)
Напишите отзыв о статье "Партизанское движение в Калмыкии во время Великой Отечественной войны"
Примечания
- ↑ А.А. Гречко. Битва за Кавказ. 2-е изд., доп. М., Воениздат, 1973. стр.72-73
- ↑ История Второй Мировой войны 1939-1945 (в 12 томах) / редколл., гл. ред. А.А. Гречко. том 4. М., Воениздат, 1975. стр.208
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 д. ист. н., проф. К. Н. Максимов. Установление оккупационного режима нацистов в Калмыкии (август - декабрь 1942 г.) // журнал "Российская история", № 1, 2012. стр.116-130
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.16
- ↑ д.ист.н., проф. К.Н. Максимов. Мифы доктора Долля // "Военно-исторический журнал", № 3, 2011. стр.29-33
- ↑ С.Г. Чуев. Спецслужбы Третьего Рейха. (кн.1). СПб., издательский дом "Нева", 2003. стр.65
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.18
- ↑ А. Романов. Элистинские ополченцы // "Советская Калмыкия" от 9 мая 1968
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.19
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.22
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.23
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 П. К. Пономаренко. Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков 1941—1944. М., «Наука», 1986. стр.97-98
- ↑ М.Л. Кичиков. Во имя победы над фашизмом. Очерки истории Калмыцкой АССР. Элиста, 1970. стр. 130-131
- ↑ 1 2 Г.И. Токтосумова. Навечно в камне. Путеводитель. Элиста, Калмыцкое кн. изд-во, 1980. стр.11
- ↑ А.Ю. Попов. НКВД и партизанское движение. М., "ОЛМА-Пресс", 2003. стр.184
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.72
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.137
- ↑ 1 2 Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.150
- ↑ А.А. Гречко. Битва за Кавказ. 2-е изд., доп. М., Воениздат, 1973. стр.248
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.82-84
- ↑ Разведшкола № 005 / В.И. Пятницкий; История партизанского движения / И.Г. Старинов. - М., ООО "Издательство АСТ"; Минск, "Харвест", 2005. стр.110-128
- ↑ И.С. Трембач. Дорогой подвигов. Элиста, 1963. стр.59-68
- ↑ Тимофей Бембеев. Комиссар «Лотос»: [О партизане Б. Адучиеве] // газета "Советская Калмыкия" от 14 октября 1986
- ↑ Серна Роке. Испанцы в Великой Отечественной войне. М., «Прогресс», 1985. стр.62-63, 205-219
- ↑ Н.У. Илишкин. Судьбою связаны единой. Элиста, калм. кн. изд-во, 1982. стр.64-74
- ↑ 1 2 Г.И. Токтосумова. Навечно в камне. Путеводитель. Элиста, Калмыцкое кн. изд-во, 1980. стр.13
- ↑ Н. И. Макаров. Непокорённая земля Российская. М., 1976. стр.277
- ↑ Г.М. Борликов. Вклад Калмыкии в победу над германским фашизмом в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. // Вклад трудящихся Калмыкии в победу над фашистской Германией (1941-1945 гг.): Сборник научных трудов. – Элиста: КГУ, 2002. – С. 5-11
- ↑ П. К. Пономаренко. Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков 1941—1944. М., «Наука», 1986. стр.338
- ↑ С.М. Залесский, П.Н. Сухоруков. Обагрённый ковыль. Элиста, Калмгосиздат, 1962. стр.42
- ↑ Басан Хахлынов. Тамара: к 80-летию партизанки Тамары Хахлыновой // газета "Известия Калмыкии", № 148 от 18 июля 1997. стр.2
- ↑ Аксен Сусеев. Великое и вечное: [О юном партизане Ю. Клыкове] // газета "Советская Калмыкия" от 14 мая 1965
- ↑ Калмыкия: фотоальбом. М., "Планета", 1984. стр.18
- ↑ Санджи Каляев. Сын народа: [О юном партизане В. Косиеве] // газета "Советская Калмыкия" от 15 мая 1965
- ↑ Г.И. Токтосумова. Навечно в камне. Путеводитель. Элиста, Калмыцкое кн. изд-во, 1980. стр.6-7
- ↑ [kprf08.ru/index.php/lksm/410-istoriya-komsomola-kalmykii История комсомола Калмыкии] / официальный сайт Калмыцкого республиканского отделения КПРФ
- ↑ [www.list-org.com/company/1482889 Муниципальное общеобразовательное казенное учреждение "Вознесеновская средняя общеобразовательная школа имени И.В. Гермашева"]
Литература и источники
- Калмыкия в Великой Отечественной войне: документы и материалы. Элиста, 1966.
- К.Ц. Саврушева. Партизанская борьба в Калмыкии в период немецко-фашистской оккупации (сентябрь 1942 - январь 1943 гг.) // "Вестник Калмыцкого НИИ языкознания, литературы и истории", 1967, № 2, ч.1
- К.П. Ставрухина. Партизанская борьба в Калмыкии в период немецко-фашистской оккупации // "Вестник Калмыцкого НИИ языкознания, литературы и истории", 1967, № 2. ч.3
- М.Л. Кичиков. Во имя победы над фашизмом. Очерки истории Калмыцкой АССР. Элиста, 1970
- Калмыкия в Великой Отечественной войне: документы и материалы. 2-е изд., испр. и доп. Элиста, 1985.
- С. Цуцулаева. Партизанское движение на территории Калмыкии в период фашистской оккупации: историография проблемы // Вклад трудящихся Калмыкии в победу над фашистской Германией (1941-1945 гг.). сб. научных трудов. вып. II. Элиста, КГУ, 2002. стр.25-30
Отрывок, характеризующий Партизанское движение в Калмыкии во время Великой Отечественной войны
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
