Парфянское царство
Парфянское царство | ||||
Parθava (Pahlav/Pahlavanigh) | ||||
Империя | ||||
| ||||
---|---|---|---|---|
Столица | Ниса, Гекатомпил, Экбатаны, Ктесифон (500 000 жителей), Селевкия. | |||
Язык(и) | парфянский язык | |||
Религия | зороастризм, митраизм | |||
Население | 20 000 000 | |||
История Ирана |
Древний Иран
Археология Прото-эламиты (3200—2700 до н. э.) |
Арабское завоевание (637—651)</small> Омейяды (661—750) |
Средневековье
Гуриды (1149—1212) Хорезмшахи (1077—1231) |
Современность
Пехлеви (1925—1979) Исламская революция в Иране (1979) |
См. также
</table> Парфянское царство или Парфянская держава, или Парфянская империя (ориг. Parθava — Pahlav/Pahlavanigh)[1] — древнее государство, располагавшееся к югу и юго-востоку от Каспийского моря на территориях современных Туркменистана, Ирана, Ирака, Афганистана и Пакистана. Возникло около 250 года до н. э. в сатрапии Парфия, подконтрольной Селевкидскому государству. Коренное население — парфяне. В период расцвета (середина I в. до н. э.) царство подчинило своей власти и политическому влиянию обширные области от Месопотамии до границ Индии. Просуществовало почти 470 лет и прекратило существование в 220-е годы н. э. В произведении древнеримского историка Юстина «Эпитома сочинения Помпея Трога „История Филиппа“» приводится указание, что Парфянское царство основали скифы[2]. В китайских летописях Чжан Цянь Парфия называлась Аньси[3]. СодержаниеИсторияИз Бактрии, по одной из версий, происходил и Аршак I Парфянский, основатель парфянской династии Аршакидов. Кочевые племена парнов (дахов) под его предводительством вторглись в селевкидскую провинцию Парфию, расположенную на территории северо-восточного Ирана (238 г. до н. э.). В ходе долгих и кровопролитных войн парфяне подчинили себе почти всю территорию Ирана, Месопотамию, а на востоке — области, отвоеванные у Греко-Бактрии. В начале I в. до н. э. при парфянском царе Митридате II (123-88 гг. до н. э.) устанавливаются первые контакты парфян с римлянами; в дальнейшем Парфия становится главным противником Рима на Востоке. Борьба между ними идет с переменным успехом: на поражения Красса и Антония (соответственно в 53 и 36 гг. до н. э.) римляне ответили походами императоров Траяна, Луция Вера (соправитель Марка Аврелия, боевыми операциями не руководил, будучи лишь номинальным командующим) и Септимия Севера (115—117, 162—165 и 198—199 гг. н. э.), в ходе которых они трижды захватывали парфянскую столицу Ктесифон на реке Тигр. Изнурительные войны с Римом и отсутствие внутренней стабильности привели к ослаблению державы парфян. В этих условиях в провинции Парс (совр. Фарс) возвышается род Сасанидов, которые объявили себя наследниками персидских Ахеменидов. В 226 г. н. э. последний Аршакид царь Артабан V погиб в борьбе с Ардаширом (Артаксерксом) из рода Сасанидов. Истории Парфии, Греко-Бактрии и Армении Юстин подробно описывает в XLI-XLII книгах своего труда «Эпитома сочинения Помпея Трога „История Филиппа“»[4]. Основание династии и создание царстваСогласно общепринятым концепциям Андрагор, селевкидский наместник в области Парфия, отложился от центральной власти, провозгласив свою независимость, создав новое царство именуемое на греческий манер Парфией, по месту его расположения на северо-востоке современного Ирана и части южного Туркменистана, известного по древнеиранским источникам как Апартик. Провозглашение независимости Андрагором совпало с вторжением племен дахов, главенствующую роль в котором играло племя — парны, из которого происходили и вожди дахов. С 247 года до н. э. принято отсчитывать начало парфянской эпохи в истории Ирана, зачастую ошибочно считая эту дату основанием Парфянского царства во главе с Аршаком. 247 г. до н. э. характеризуется началом вторжения дахов в пределы Парфянского царства, зачастую именуемую Царством Андрагора, дабы избежать путаницы с поздним Парфянским царством династии Аршакидов. Аршак I, вождь дахов, погиб спустя два года в битве с войсками Андрагора, и власть перешла в руки его младшего брата Тиридата, который продолжил завоевание Парфии, одержав победу, и, захватив власть в Парфии, короновался царем Парфии под именем Аршака II. Многие ученые именно Тиридата отождествляют с Аршаком I, ставя в заслуги именно ему многое из того, что ранее приписывалось Аршаку I. Иные версии происхождения династии и государстваПомимо общепринятой в науке версии, существуют и иные, зачастую с общепринятыми фактами, но неподтвержденные наукой мнения об основании династии и парфянской государства Аршакидов. По первой, при конфликте в державе Селевкидов, правители Бактрии Диодот и Парфии — Андрагор добились независимости. Диодот укрепил свою власть над Бактрией, а Андрагор властвовать не смог. На Парфию напали с севера парны, в борьбе с которыми Андрагор погиб, а власть над страной получил властитель парнов Аршак (Арсак). Со временем Парфянское царство, привлекавшее северян, стало устойчивым соперником Рима на Востоке. Эта версия наиболее популярна[5] По второй, ничего не говорится о Андрагоре, о парнах и их завоеваниях. Селевкидский наместник (у Арриана — Ферекл, у Синкелла — Агафокл) совершает насилие против одного из двух братьев (их имена — Тиридат и Аршак). После этого возникает заговор, насильник гибнет и парфяне получают свободу. Аршак правит только 2 года, а Тиридат — 37. : По третьей версии надо учитывать роль Александра Македонского в формировании Парфии. «Покорив парфян, Александр поставил над ними правителем (praefectus) Андрагора из персидской знати (ex nobilis Persarum); от него произошли позднейшие парфянские цари» (Iust. XII, 4, 12). После смерти Александра (323 до н. э.) Иран сначала принадлежал Селевкидам, владетелям Сирии, но уже через несколько лет после смерти Александра Великого Атропат восстановил самостоятельное государство в Мидии, которая по его имени получила название Атропатены. Значительными стали государства, образовавшиеся на Востоке — Греко-Бактрийское государство на крайнем северо-востоке Ирана (с 256 до н. э.) и Парфянское царство в Хорасане. Около 250 до н. э. парны во главе с Аршаком вторглось в сатрапию Селевкидов Парфиену или Парфию, завоевало её и соседнюю область Гирканию. Сам Аршак, еще по одной версии, погиб в битве с селевкидами, после чего парнов возглавил брат Аршака, Тиридат, принявиший тронное имя Аршак II. Селевк II после неудачной попытки восстановить свою власть в 230—227 до н. э. был вынужден признать власть Аршакидов над Парфией. В 209 Парфия была подчинена селевкидскому царю Антиоху III Великому, но вскоре восстановила свою самостоятельность. Расцвет царстваЦарь Парфии Митридат I около 170—138/137 до н. э. отнял у Селевкидов восточные сатрапии — Персию, большую часть Месопотамии и завоевал часть Греко-Бактрийского государства до Гиндукуша. Он первым принял титул царя царей, чем объявил себя преемником Ахеменидов. Селевкиды не смогли восстановить своё господство — армия селевкидского царя Антиоха VII была разбита в 129 году до н. э. Тем не менее Парфии ещё долгое время пришлось отбиваться от соседей. Стабилизация наступила лишь при Митридате II (около 123—88/87 до н. э.), завоевавшем Дрангиану, Арейю и Маргиану, а также северную Месопотамию. Парфяне активно вмешивались в политическую борьбу последних Селевкидов в Сирии, под парфянским политическим влиянием находилась Армения, где в 95 до н. э. был возведён на престол Тигран II. Впоследствии Тигран покорил часть Парфии и перенял себе титул «Царя царей». Царской резиденций была Ниса, руины которой внесены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Армянский историк Мовсес Хоренаци о парфянских племенах пишет:
Контакты с РимомПервый контакт между Парфией и Римом произошёл в начале I века до н. э. (во время войны римлян с понтийским царём Митридатом VI Евпатором). По соглашению 92 г. до н. э. границей между Парфией и Римом был признан Евфрат. При парфянском царе Ороде II (около 57—37/36 до н. э.) римские войска под командованием Марка Лициния Красса вторглись в Месопотамию, входившую в состав Парфии, но потерпели сокрушительное поражение в битве при Каррах. К 40 до н. э. парфяне захватили почти всю Малую Азию, Сирию и Палестину. Это угрожало владычеству Рима, и в 39—37 до н. э. римляне восстановили свой контроль над этими областями, однако поражение Антония (36 до н. э.) в Мидии Атропатене приостановило продвижение Рима за Евфрат. Со времени Августа римские императоры вмешивались в междоусобия за парфянский престол. Римляне попытались использовать внутреннюю борьбу в Парфии между рабовладельческой знатью греческих и местных городов Месопотамии и Вавилонии, а также парфянской знатью этих районов, которые были заинтересованы в развитии торговли с Римом, — и, с другой стороны, знатью коренных районов Парфии, связанной с кочевыми племенами, которая занимала непримиримую позицию по отношению к Риму и стремилась к широким территориальным захватам. Борьба этих группировок вылилась в несколько гражданских войн и достигла своего апогея в начале I в. н. э. В 43 г. было подавлено антипарфянское восстание в Селевкии на Тигре, автономии были лишены греческие города, возросли антиэллинистические и антиримские тенденции. При Вологезе I (около 51/52—79/80) была достигнута внутренняя стабилизация, которая позволила вновь вести активную политику, в результате чего в 66 на престоле Великой Армении укрепился брат Вологеса Тиридат I (см. Аршакиды). Контакты с КитаемВ 138 году до н. э. император Хань У-ди отправил посольство во главе с Чжан Цянем к юэчжам с целью заключения союза против державы Хунну. Посольство собрало значительное количество сведений о странах Центральной Азии, дошедшие до нас в изложении Сыма Цяня в Ши цзи. В числе стран указана Анси (安息), которую отождествляют[7] с восточными областями Парфии. Столица в городе Паньдо (番兜, отождествляется с Гекатомпилом , en:Qumis, Iran) В этой стране ведут оседлый образ жизни, выращивают пшеницу и рис, делают виноградное вино. Это очень крупное государство с несколькими сотнями городов. На реке Гуйшуй (媯水) (Амударья) ведут пограничную торговлю, там есть рынки и торговля с лодок, многие торговцы прибывают из далека. Китайцев удивили серебряные монеты, на которых отлито лицо (парфянского) царя с одной стороны и всадника (или царицы) с другой. При восшествии нового царя начинали лить новую монету. Пишут на письменной коже (пергамент) горизонтально, а не столбцами как китайцы. На западе расположено царство Тяочжи (條枝, Антиохия или Харакена, Месопотамия), на севере Яньцай (Аорсы) и Лисюань (黎軒, Рим — ?). Тяочжи лежит на берегу Западного моря (Персидский залив), там жарко и влажно, очень многолюдно. Занимаются земледелием, сажают рис. Там водятся большие птицы (大馬爵), их яйца с кувшин величиной (страусы). Страна раздроблена на небольшие княжества, поэтому Парфия подчинила их и сделала своими протекторатами. Много хороших фокусников. Дальше, по рассказам старейшин Анси, течёт река Жошуй, где живёт Си-ван-му, но её никто не видел. Посольство Хань У-Ди было встречено на восточной границе военачальником с 20 000 всадников и препровождено в столицу. Митридат II отправил в Китай посольство и подарил страусиные яйца и фокусников. Младшая Хань восстановила контакты. Границей Анси китайцы считали город Мулу (木鹿) - Мерв. Гань Ин около 97 года н.э. пересёк Парфию и дойдя до Тяочжи (条支, Харакена) пытался нанять судно для плавания в Рим, но купцы отговорили его, объяснив, что путь в Рим может занять до 3-х лет. Упадок Парфянского царстваВскоре, однако, начался период упадка Парфии, вызванный ростом местного сепаратизма, непрекращавшимися династийными распрями и набегами алан. Это позволило римлянам жестоко опустошать западные области Парфии. Наиболее чувствительный удар парфянам нанес Траян, завоевавший Армению и Месопотамию и занявший Ктесифон. В 217—218 римский император Макрин совершил неудачный поход против парфян, с которыми был заключён невыгодный для римлян мир. Хотя парфянам удавалось наносить римлянам крупные поражения (при Артабане V (216—226) римляне окончательно лишились Армении и части Месопотамии), процесс политического распада парфянского государства остановить оказалось невозможно. Практически независимыми стали области Маргиана, Сакастан, Гиркания, Элимаида, Парс, Харакена, г. Хатра. Внешние и междоусобные войны истощили страну. В Парсе, на родине Кира и Дария началось движение, положившее конец господству парфян. Арташир, сын Папака, внук Сасана, один из местных владетелей, объединил под своей властью весь Парс, после чего вступил в борьбу с парфянскими Аршакидами. В 226 Артабан пал в битве, его дети бежали в Армению, а престол «царя царей» перешел к династии Сасанидов. Армия ПарфииАрмия Парфии была сформирована при первых Аршакидах из нерегулярного племенного ополчения кочевых племен Центральной Азии, входившей в племенной союз Дахи. Против пехоты Селевкидов применялись конные лучники. Затем появились катафрактарии (тяжёлая конница). У катафрактариев и конь, и всадник были покрыты пластинчатыми доспехами. Пехота у парфян хотя и существовала, но была вспомогательным видом войска и комплектовалась в основном из покоренных народов, в частности, из греческих поселенцев. Этимология названияСам термин Парфия является греческим вариантом произношения древнеперсидского топонима Aphartik — Апартик. На языке дахов данный топоним звучал как Pahlava'(nig) — Парфянский/Парфянская сторона, в этой же форме пришел и на среднеперсидский язык. ПравителиПравители парфян (парнов) в Парфии. Столица Ниса
Парфия (стол. Гекатомпил).
Галерея
См. такжеНапишите отзыв о статье "Парфянское царство"Примечания
Литература
Ссылки
|
Отрывок, характеризующий Парфянское царство
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.
Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.
Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.