Паскуалис, Мартинес де

Мартинес де Паскуалли (Паскуалис)
Имя при рождении:	Аcques de Livron Joachim de la Tour de la Casa Martinez de Pasqually
Дата рождения:	1727?
Дата смерти:	1774(1774)
Место смерти:	Сан-Доминго
Гражданство:	Португалия Португалия
Род деятельности:	масон, оккультист

Мартинес де Паскуалли (Паскуалис) (Jacques de Livron Joachim de la Tour de la Casa Martinez de Pasqually) (1727? −1774) — теург и теософ неизвестного происхождения. Основал в 1761 году орден рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной, обычно именуемого «Избранными Коэнами». Он был наставником, инициатором и другом Луи Клода де Сен-Мартена и Жана-Батиста Виллермоза, и потому считается основателем мартинизма.

Биография

Мартинес де Паскуалли, биографические изыскания о котором не прекращаются из-за недостатка материалов, появился в истории французского масонства в 1754 году. Точная дата и место его рождения, как и его подлинная национальность, неизвестны. Некоторые допускают, что он мог быть евреем, но не могут привести достоверных доказательств. Также есть предположение, что он был гражданином Португалии, так как в 1772 году он отправился в Сан-Доминго чтобы получить оставленное ему наследство, а Гренвиль, один из его пламенных последователей, прибыл с Карибского моря. Другие утверждают, что он родом из Гренобля. В действительности, мы ничего с уверенностью не можем сказать о его происхождении. Настолько же скудны и представления о его деятельности до 1760 года. В значительной степени из-за того, что в течение всей своей жизни он использовал несколько разных имен и подписей для подписания официальных документов.

Избранные Коэны

Двадцать лет, охватывающие период с 1754 по 1774 год, до самой своей смерти, Паскуалли неустанно работал над учреждением и продвижением своего ордена рыцарей-масонов Избранных Коэнов Вселенной. В 1754 году он основал Капитул Шотландских судей в Монпелье.

В 1761 году он был аффилирован во Французскую ложу (La Francaise) в Бордо, и основал здесь Храм Коэнов.

В 1764 он преобразовал ложу во Французскую Избранницу (Francaise Elue Ecossaise), чтобы показать, что теперь она обладает Капитулом Высших степеней.

В 1766 году главы масонской провинции Бордо декларировали отмену всех установлений касательно Высших степеней, оставив лишь первые три (степени св. Иоанна: ученик, подмастерье, мастер). В результате все работы капитула были приостановлены. В тот же самый год Мартинес отправляется в Париж, где основывает новый и полномочный Храм Избранных Коэнов вместе с Бэконом де Шивалери, Жаном-Батистом Виллермозом, Фоже д’Иньекуром, графом Лузиньяном, Анри де Лосом, Гренвилем и некоторым другими, которым было уготовано сыграть важную роль в истории Ордена.

В 1767 году он учредил Верховный Трибунал, который будет руководить всем орденом Избранных Коэнов.

В 1768 году состоялась встреча Мартинеса де Паскуалли с Луи Клодом де Сен-Мартеном. Личность и наставления Паскуалли произвели глубокое и прочное впечатление на Сен-Мартена, но и сам Паскуалли ощутил на себе влияние Сен-Мартена, когда тот принял решение оставить военную карьеру в 1771 году, и сменил затем аббата Пьера Фурнье на посту личного секретаря Мартинеса. Этим ознаменовалось начало значительного развития ритуалов ордена, и составление Паскуалли его главного труда — «Трактата о реинтеграции существ» — доктринального основания для теософии и теургии мартинизма.

В 1772 году Мартинес переправился на барже в Сан-Доминго, чтобы получить наследство, и впоследствии там и умер в 1774 году, что привело к распаду ордена.

В 1776 году храмы Коэнов в Ла-Рошели, Марселе и Либурне перешли к Великой Ложе Франции.

К 1777 году ритуалы ордена вышли из активного употребления, сохраняяесь лишь в некоторых кругах Парижа и Версаля..

Наконец, в 1781 году Себастьян лас Касас, третий и последний «Великий Суверен» Избранных Коэнов (преемник Кенье де Лестра, умершего в 1778 году) распорядился о закрытии восьми оставшихся храмов, всё ещё остававшихся под его властью. Ни лас Касас, ни Кенье не сыграли значительной роли в развитии Ордена.

Несмотря на официальное закрытие, Избранные Коэны продолжали как практиковать ритуалы, так и проводить инициации. Доктрина Мартинеса де Паскуалли не была утеряна, но даже после смерти своего основателя она продолжает распространяться в масонской системе, учрежденной Виллермозом вскоре после кончины Мастера его ложи.

Кроме Виллермоза и Сен-Мартена, последним личным учеником Мартинеса был аббат Пьер Фурнье. Примерно в 1768 году он встретил учителя, который заставил его перевернуть всю свою жизнь, и для которого он стал секретарём. Посвящённый в Избранные Коэны, клирик с выбритой на голове тонзурой, Фурнье проживал главным образом в Бордо, где был связующим звеном в корреспонденции между членами ордена.

В 1776 году Сен-Мартен цитирует работу Фурнье «Чем мы были, что мы такое, и чем мы станем», описывая его как Избранного Коэна, исключительно сведущего в сверхъестественных манифестациях, не желая говорить о нём слишком много. Во время революции Фурнье эмигрировал в Англию, и жил там до конца своих дней, а с 1818 до 1821 годы оказывал поддержку мюнхенскому теософу Францу фон Баадеру.

Устройство ордена Избранных Коэнов

Свою доктрину Мартинес де Паскуалли предназначил для элиты, в которую вошли масоны из числа его современников, и которых он собрал под знаменем «Elus Cohens» (Избранных Коэнов). Этот орден в кратчайшие сроки приобрёл прекрасную репутацию среди кружков французских масонов, но теургические практики предназначались только достигшим высших степеней ордена. Чтобы способствовать большему распространению своей системы, Мартинес не стал останавливаться на масонстве. До 1761 года Избранные Коэны располагались в Монпелье, Париже, Лионе, Бордо, Марселе и Авиньоне. В 1761 году Мартинес де Паскуаллиc возвёл особенный храм в Авиньоне, где сам жил до 1766 года. В то время орден Избранных Коэнов действовал как надстройка высших степеней для Голубых лож: первая группа, приводящая к становлению «Мастером — Совершенным Избранником», состояла из трех символических степеней, далее следовали непосредственно степени Коэнов: ученик Коэн, подмастерье Коэн и мастер Коэн, Великий мастер Коэн и Великий Архитектор, Рыцарь Востока или Рыцарь Зоровавель, Командор Востока или Командор Зоровавель, и наконец, последний шаг — Высшее посвящение в степень Рыцаря золотого и розового креста (Reaux-Croix). В 1768 году Жан-Батист Виллермоз был инициирован в эту степень Бэконом де Шивалери. Луи Клод де Сен-Мартен начал восхождение по степеням в 1765 году и быстро достиг степени Командора Востока. С 1769 по 1770 годы группы Коэнов во Франции быстро разрастались. В 1772 году в степень Reaux-Croix был посвящён и Сен-Мартен.

Гренвиль, один из наиболее преданных помощников Паскуалли, также достиг степени Reaux-Croix. Он родился 21 июня 1728 года на острове Бурбон (ныне Реюньон), по происхождению был нормандцем (из исторических архивов армии Венсеннского дворца, Париж), а свою военную карьеру закончил в 1780 году, в звании подполковника.

Недавние исследования о происхождении Паскуалли

Согласно исследованиям Жоржа К., а также фактам, открытым Мишелем Фрио и Наоном, а именно, согласно «Сертификату Католицизма» (изданному в Bulletin de la Societe Martines de Pasqually в Бордо), а также письмам Паскуалиса касательно дела Гера, ни Мартинес де Паскуалли, ни его отец не были евреями. К тому же, в те времена евреи не допускались во французские масонские ложи. Эти факты опровергают гипотезу, выдвинутую поздним последователем мартинизма Робером Амаду, о том, что Мартинес был испанским евреем (Louis-Claude de Saint-Martin et le Martinisme, Paris, Editions Le Griffon d’or, 1946).

Теория о том, что Мартинес де Паскуалли был португальцем, также вызывает споры. Факт его поездки в Сан-Доминго за получением наследства не доказывает теории о его португальском происхождении, так как Сан-Доминго, хотя и был под управлением Португалии, но делился на две части: португальскую и французскую.

Остров Сан-Доминго (Эспаньола) никогда не был под португальским владычеством, так как французы захватывали контроль над областями, постепенно оставляемыми испанцами.

Одним словом, западная часть острова принадлежала французам, а испанцы расположились на востоке (Henri Bernard Catus 27 Мая, 2009).

Место резиденции Мартинеса де Паскуалли, Леоган и Порт-о-Пренс во Франции, были оккупированы полком Фуа, в котором служил и Сен-Мартен.

Предполагается, что жена Мартинеса была из рода богатых французских поселенцев острова. Род Коллас де Мовинье происходит из Горнака, расположенного близ Бордо. Мартинес женился на Анжелике Маргарите Коллас, дочери Ансельма Колласа, 27-го августа 1767 года в Горнаке.

Как бы там ни было, несмотря на то, что Паскуалли прекрасно говорил на французском, его письменная речь оставляла желать лучшего. Согласно полицейским протоколам, его сын прекрасно изъяснялся на испанском. Поэтому стоит придерживаться версии об испанском происхождении Мартинеса де Паскуалли. Изыскания, проведенные в Гренобле касательно регистраций браков среди граждан города, показывают, что Мартинес не был зарегистрирован в Гренобле. Однако возможно, что в то время дети, рождённые в семьях военных в Гренобле, не вносились в парижский регистрационный перечень. В Гренобле имеется документ, констатирующий пребывание капитана Паскуалиса, но он мог быть тезкой Мартинеса, служившим во французской армии при её воссоединении с испанскими войсками.

Доктрина

Доктрина Мартинеса де Паскуалли носит отчетливый христианский характер, и является ключом к любой эсхатологической космологии: Бог как изначальное Единство пожелал «эманировать» существ из своей собственной сущности, но Люцифер, стремившийся осуществить свою творящую силу, пал жертвой собственного проступка, будучи плененным вместе с другими главными падшими духами в месте, которое Бог уготовил для них в качестве тюрьмы. Затем Бог послал человека в его андрогинном теле, наделив его великими силами, чтобы удерживать мятежников под постоянным контролем и способствовать их примирению. Но Адам отступил от своих обязанностей, и сам пал в тюрьму, которую ему было поручено содержать. Он стал материальным и смертным существом, и теперь должен приложить старания к тому, чтобы спасти как себя, так и все изначальное творение. Достигнуть этого можно через Христа путём внутреннего самосовершенствования, а также теургическими операциями, которые Мартинес преподавал «Людям Желания», которых он нашёл достойными инициации. Через эти операции ученик должен вступить в отношения с ангельскими сущностями, которые в теургических операциях представляют собой «проходы». Чаще всего они являются в характерных для них обликах или иероглифических символах духов, которых призывал оператор, в доказательство того, что он стоит на верном пути Реинтеграции.

Наследие

После Второй Мировой войны Робер Амбелен создал новый «Мартинистский Орден Избранных Коэнов», возродив орден Паскуалли. Он был официально закрыт, как сообщалось в журнале мартинистов «L’Initiation», в 1964 году, однако некоторые продолжатели орденов мартинистов и ныне ведут работу Избранных Коэнов, унаследовав её в восстановленном виде у Амбелена.

На сегодняшний день работы Избранных Коэнов проводятся главным образом в двух видах. Первый образован Робером Амебеленом и в значительной степени представлен его собственной Гностической Церковью, некоторыми орденами Мартинистов и каббалистическими изысканиями самого Амбелена.

Второй вид работ наиболее приближен к исходной системе Паскуалли, каковой она была в 1770 году, и откуда удалены нео-гностические тенденции и Каббала в пользу оригинальной Доктрины. Предполагается, что во Франции есть по крайней мере один такой кружок, но гласной информации о его деятельности нет.

Орден Reaux-Croix (O.'.R.'.C.'. — Ordre Reaux Croix) официально работает по системе Избранных Коэнов, а также принимает женщин (сам Паскуалли тоже делал это дважды).

Ритуал

См. Избранные Коэны

Труды де Паскуалли

Мартинес де Паскуалли "Трактат о реинтеграции существ (из манускрипта Луи Клода де Сен-Мартена), Diffusion Rosicrucienne, Коллекция Мартена.

Библиография

• Franz von Baader, Les Enseignements secrets de Martines de Pasqually, precede d’une Notice sur le martinezisme et le martinisme, Bibliotheque Chacornac, 1900 ; reed. Robert Dumas, 1976 ; Editions Teletes, 2004.

• Gilles Pope, Les ecritures magiques, Aux sources du Registre des 2400 noms d’anges et d’archanges de Martines de Pasqually, Arche Edidit, 2006.

• [pierrepainblanc.blogspot.com/2008/06/un-thaumaturge-au-xviiie-sicle-martines.html G. Van Rijnberk, Un thaumaturge au XVIII[2] s. : Martines de Pasqually Sa vie, son oeuvre, son ordre I, Paris, Alcan, 1935; t. II, Lyon, Derain-Raclet, 1938]

• Jean-Marc Vivenza, Martinez, Le Martinisme, l’enseignement secret des Maitres, Martines de Pasqually, Louis-Claude de Saint-Martin et Jean-Baptiste Willermoz, fondateur du Regime Ecossais Rectifie, Le Mercure Dauphinois, 2006.

Работы, посвященные Избранным Коэнам

Robert Amadou, «Rituels d’initiation des elus coen».

См. также

• Луи Клод де Сен-Мартен
• Жан-Батист Виллермоз
• Мартинизм
• Теургия
• Жиль Поп
• Розенкрейцеры
• Робер Амбелен
• Пентаграмматон

Ссылки

• [teurgia.org/index.php?option=com_content&view=article&id=385:2010-07-17-17-46-09&catid=50:2010-01-14-20-38-18&Itemid=70 Мартинес де Паскуалис и Орден Избранных Коэнов — перевод статьи S.I. Мартинизма Сара Игнатиуса (Майка Рестиво)]
• [www.la-rose-bleue.org/ Biography of Pasqually Martines, Jean-Francois Var. Эта биография — частичное воссоздание (разрешенное лицензией) материалов данного сайта.]

Отрывок, характеризующий Паскуалис, Мартинес де

– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.