Пассаж Солодовникова

Здание
Пассаж Солодовникова
Вид пассажа от Неглинной улицы
Страна	Россия
Москва	Улица Кузнецкий Мост, 8/4/7 — Улица Петровка, 4/8/7, Неглинная улица, 7/8/4
Автор проекта	Н. В. Никитин
Строительство	???—1862 годы
Основные даты: 1874 — Объединение с домом Татищева 1885 — Восстановление по проекту М. А. Арсеньева
Состояние	Разрушен в 1941 году

Пассаж Солодовникова (Солодовниковский пассаж) — крупный торговый комплекс в Москве в виде пассажа, построенный в 1862 году архитектором Н. В. Никитиным по заказу купца Г. Г. Солодовникова. Лицевым фасадом по Кузнецкому Мосту занимал весь квартал между Петровкой и Неглинной. Разрушен в 1941 году.

История

На участке, где позднее был построен пассаж Солодовникова, находилась известная с 1564 года церковь Воскресения Словущего с кладбищем при ней, сгоревшая при пожаре 1812 года и разобранная в 1816 году. От церкви до реки тянулись огороды, а саму церковь окружали дома причта, в одном из которых в начале XIX века размещался популярный зоомагазин. В 1821 году вся бывшая территория церкви перешла к дипломату Д. П. Татищеву, который в 1821—1823 годах построил на ней большой трёхэтажный доходный дом, оформленный портиком из двенадцати ионических пилястр, с двухэтажными крыльями по Петровке и Неглинному проезду. Представительный фасад дома Татищева был включён в Архитектурный альбом лучших московских зданий. По южной стороне здания шёл небольшой проезд, продолжавший линию Софийки (ныне Пушечной улицы). В своей основе без изменений, с небольшими переделками фасада здание простояло сорок лет, после чего крылья дома были надстроены до общей трёхэтажной высоты. После смерти Д. П. Татищева дом перешёл к его племяннику П. С. Татищеву, а затем — к племяннице М. С. Эйхлер. В начале 1860-х годов соседнее с домом Татищева здание приобрёл купец Г. Г. Солодовников, который в 1862 году перестроил его по проекту архитектора Н. В. Никитина под пассаж, названный по фамилии владельца Солодовниковским. За строительство пассажа купец получил звание почётного гражданина города Москвы. В 1874 году Солодовников приобрёл и сам бывший дом Татищева, в котором разместил магазины, конторы и склады, а в 1878 году здания были объединены в единое целое путём устройства над внутренним двором двухскатной стеклянной крыши. В том же году во втором этаже, переделанным в двухсветный, устроили театр с ложей генерал-губернатора. В 1885 году пассаж горел, его восстановлением занимался архитектор М. А. Арсеньев, по проекту которого провели коренную реконструкцию сооружения: над всеми дворами возвели световые фонари, изменили декоративное убранство фасадов, устроили дополнительные помещения для магазинов.

Прямоугольный в плане дом имел две галереи с параллельными проходами на Петровку и Неглинный проезд и являлся частью большого торгового квартала от Кузнецкого Моста до Театральной площади — к нему примыкали Голофтеевский (бывший Голицынский) и Александровский пассажи, а с угла Театральной площади находился флагманский магазин «Мюр и Мерилиз». В галереях Солодовниковского пассажа размещались многочисленные магазины: музыкальный П. И. Юргенсона, картин и эстампов Бюргера, ювелирный Хлебникова, товарищества А. И. Абрикосова, парфюмерный Буиса, меховой Б. Штурма, восточных товаров А. Тамирова, «Ремесленный базар», кондитерская Сиу, модные магазины Бовара (Мегрона), Камбеня, Бурновиля и Флориана и многие другие. Оформлением отделов и витрин пассажа занимались многие известные архитекторы: так, в 1901 году витрина и интерьер магазина «Эмин Циндель» были оформлены архитектором А. Э. Эрихсоном; магазин товарищества А. И. Абрикосова — архитектором Б. Н. Шнаубертом. Пассаж Солодовникова являлся не только деловым и торговым комплексом, но и одним из центров общественной и культурной жизни дореволюционной Москвы. При магазине Юргенсона размещалось Общество любителей музыки и драматического искусства, которое в устроенном здесь театре проводило различные литературно-художественные мероприятия, на которых выступали А. Н. Островский, А. Ф. Писемский, А. Н. Плещеев. Здесь же играли спектакли «Шекспировский кружок», «Немецкий театр», «Театр Буфф», театр «Мефистофель». В 1877 году в пассаже состоялось одно из первых представлений антрепренёра М. В. Лентовского, декорации к которому были оформлены Ф. О. Шехтелем. В начале 1880-х годов в залах пассажа проводились художественные выставки. В ноябре 1904 года здесь открылся один из первых кинотеатров Москвы «Синема-театр» А. Розенфельда, а после его закрытия здесь разместился театр «Кинофон». В 1910-х годах архитектором пассажа служил Г. Н. Иванов. Поэт В. Ходасевич вспоминал о Солодовниковском пассаже:

Пассаж был местом прогулок, свиданий, ухаживаний. Московские львы в клетчатых серых брюках разгуливали по нему с тросточками или стояли у стен, «заглядывая под шляпки», как тогда выражались.

Торговля велась в здании и в советское время — в нём разместились магазины Мосторга. Часть дома сдавали под квартиры: здесь в разное время жили скрипач и педагог Д. С. Крейн и народный артист РСФСР В. Н. Давыдов. В начале 1920-х годов в РОСТА, размещавшемся в бывшем магазине Абрикосова, работал В. Маяковский.

Здание было разрушено в 1941 году в результате бомбардировки Москвы. В 1945 году остатки пассажа были разобраны, а в 1947 году на его месте по проекту ландшафтного архитектора В. И. Долганова был разбит небольшой сквер, облицованный красным гранитом из запасов, привезённых немцами для памятника в честь победы над СССР. За сквером на Кузнецкий Мост выходила торцевая стена сохранившегося Голофтеевского пассажа, стянутая стальными рельсами. В 1970-х годах здания Голофтеевского и Александровского пассажей были снесены, а на их месте в 1974 году по проекту архитекторов С. И. Никулина, А. А. Казакова и Ю. В. Омельченко возведена новая шестиэтажная пристройка к ЦУМу. В 2001 году было принято решение о строительстве нового корпуса ЦУМа. Новое пятиэтажное здание построено в 2007 году по проекту Архитектурно-проектной мастерской № 22 «Моспроекта» под руководством Е. Л. Серова и составило единый комплекс с предыдущими постройками (адреса по Кузнецкому Мосту не имеет). В отделке фасада использованы различные виды гранита и декоративный камень, во внутренней отделке — гранит, ценные породы дерева, мрамор и стекло. В ходе строительства археологи обнаружили около 300 древних захоронений, самое раннее из которых относится к XV веку, фундаменты церкви Воскресения и остатки стен Солодовниковского пассажа.

См. также

• Пассаж Попова
• Пассаж Сан-Галли
• Петровский пассаж
• Здание театра Солодовникова

Литература

• Сытин П. В. По старой и новой Москве. — М.: Государственное издательство детской литературы, 1947. — С. 92—95. — 234 с. — 30 000 экз.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1990_/nj9103/index.htm Памятные места на древней дороге в село Высокое] // Наука и жизнь. — 1991б. — № 3. — С. 88—91.
• Макаревич Г. В., Альтшуллер Б. Л., Балдин В. И. и др. Белый город // Памятники архитектуры Москвы. — М.: Искусство, 1989. — 380 с. — 50 000 экз.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1990_/nj9305/B/nj9305_2a.htm Памятные места Неглинной улицы] // Наука и жизнь. — 1993а. — № 5. — С. 111—116.
• Никольский В. А. [www.outdoors.ru/region/moscow/moscow38.php Старая Москва. Историко-культурный путеводитель]. — Л.: Брокгауз-Ефрон, 1924. — 30 000 экз.
• Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — 535 с. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
• Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — М.: Астрель, АСТ, 2009. — С. 52—62. — 448 с. — 3000 экз. — ISBN 5-239-01139-7.
• Киприн, В. А., Малыгин, С. М., Тончу Е. А. От лавок до пассажей. — М.: Издательский Дом ТОНЧУ, 2014. — 584 с. — ISBN 978-5-91215-092-0.

Отрывок, характеризующий Пассаж Солодовникова

В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.