Пассендорфер, Ежи
Поделись знанием:
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
| Ежи Пассендорфер | |
| Jerzy Passendorfer | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
20 февраля 2003 (79 лет) |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
| Карьера: | |
Е́жи Пассендо́рфер (польск. Jerzy Passendorfer; 8 апреля 1923, Вильно, Польша, ныне Вильнюс, Литва — 20 февраля 2003, Сколимов-Констанцин, Польша) — польский кинорежиссёр, сценарист и актёр.
Содержание
Биография
Во время оккупации в 1943—1945 играл в краковском подпольном театре. После освобождения учился на кинокурсах в Высшей театральной школе в Кракове, после чего работал оператором-хроникёром. В 1951 году окончил режиссёрский факультет в FAMU (Прага). В 1971—1972 годах был художественным руководителем киностудии «TOR». В 1972—1975 годах художественный руководитель творческого объединения «Панорама».
Похоронен на кладбище Старые Повонзки в Варшаве[1].
Избранная фильмография
Режиссёр
- 1954 — Пир Валтасара / Uczta Baltazara
- 1957 — Сокровище капитана Мартенса / Skarb kapitana Martensa
- 1958 — Покушение / Zamach
- 1959 — Сигналы / Sygnaly
- 1960 — Возвращение / Powrót (по роману Романа Братного «Счастливы под пыткой», в советском прокате «Поиски прошлого»)
- 1961 — Приговор / Wyrok (в советском прокате «Ещё один, которому нужна любовь»)
- 1963 — Взорванный мост / Zerwany most
- 1963 — Крещённые огнём / Skapani w ogniu (по одноимённой повести Войцеха Жукровского)
- 1964 — Цвета борьбы / Barwy walki
- 1965 — Выходной день справедливости / Niedziela sprawiedliwosci
- 1966 — Самозванец с гитарой / Mocne uderzenie
- 1968 — Направление: Берлин / Kierunek Berlin (в советском прокате «Плечом к плечу»)
- 1969 — Последние дни / Ostatnie dni
- 1969 — День очищения / Dzien oczyszczenia
- 1970 — Операция «Брутус» / Akcja «Brutus» (по повести Збигнева Ненацкого «Операция «Хрустальное зеркало»»)
- 1971 — Убейте паршивую овцу / Zabijcie czarna owce
- 1973 — Яносик / Janosik (сериал)
- 1974 — Победа / Zwyciestwo (смонтирован из фильмов «Направление: Берлин» и «Последние дни»»)
- 1986 — Чайки / Mewy
Сценарист
- 1961 — Приговор / Wyrok (в советском прокате «Ещё один, которому нужна любовь»)
- 1968 — Направление: Берлин / Kierunek Berlin (в советском прокате «Плечом к плечу»)
- 1969 — Последние дни / Ostatnie dni
- 1974 — Победа / Zwyciestwo (смонтирован из фильмов «Направление: Берлин» и «Последние дни»»)
- 1986 — Чайки / Mewy
Награды
- 1959 — Приз на Кинофестивале в Сан-Себастьяне («Покушение»)
- 1972 — Приз на Кинофестивале в Сан-Себастьяне («Убейте паршивую овцу»)
- Крест Заслуги
- Медаль «За заслуги при защите страны»
Напишите отзыв о статье "Пассендорфер, Ежи"
Литература
- Кино: Энциклопедический словарь / Гл. ред. С. И. Юткевич Москва, Советская энциклопедия, 1987. - с. 317
Примечания
- ↑ [cmentarze.um.warszawa.pl/pomnik.aspx?pom_id=14444 Passendorfowie] (польск.). Warszawskie Zabytkowe Pomniki Nagrobne. Pomniki - szczegóły. Urząd m.st. Warszawy (2009). Проверено 23 июня 2015.
Ссылки
- Ежи Пассендорфер (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.kinopoisk.ru/name/397473/ Ежи Пассендорфер на сайте КиноПоиск]
|
Это заготовка статьи о кинорежиссёре. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Пассендорфер, Ежи
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 8 апреля
- Родившиеся в 1923 году
- Родившиеся в Вильнюсе
- Умершие 20 февраля
- Умершие в 2003 году
- Умершие в Сколимов-Констанцине
- Кинорежиссёры по алфавиту
- Кинорежиссёры Польши
- Кинорежиссёры XX века
- Выпускники Академии музыкального искусства (Прага)
- Члены Польской объединённой рабочей партии
- Персоналии:Вильнюс
- Похороненные на кладбище Старые Повонзки
- Члены СДЛС
